"Ну, постреляли, и все..." (М. Воробьева)

По книге "Страницы жизни", составленной из дневника и писем танкиста Георгия Сорокина, прошло немало читательских конференций. На каждой из них люди задавали один и тот же вопрос: за что Сорокину присвоено звание Героя Советского Союза?

Что ответить? Сам Георгий о фронтовых делах писать не любил, потому что "... окончен бой, и кажется, будто совсем ничего не было. Ну, постреляли, и все...". В этом - юношеская скромность, желание не расстраивать близких жестокими подробностями кровопролитных схваток. И обстановка военного времени удерживала от излишнего многословия. Теперь уже не страшно бы рассказать все подробно. Да где узнать?

Помог случай. Клеру Георгиевну, мать Жоры, нежданно навестил сослуживец ее сына, свидетель того решительного сражения. Клера Георгиевна привела его ко мне. Николай Иваныч (вот забыла его фамилию!) и начал рассказывать все по порядку, для наглядности передвигая по столу взводы спичечных коробок.

Говорил он сдержанно и скупо, но как-то очень точно, именно по военному. Клера Георгиевна взволнованно дополняла его описания, чисто по-матерински догадываясь о движениях души любимого сына: "У реки ему конечно взгрустнулось... Когда же подожгли его танк, ясно, он был зол, как зверь! Вы представляете себе?"

Да, мне казалось, что я там, на польской земле, в лесу, около Георгия Сорокина.

И все было так.

...Овладев городом Минском-Мазовецким, бригада в составе корпуса генерала Веденеева вплотную подошла к предместью Варшавы - Праге. Казалось, еще одно усилие - и город будет освобожден... Но тут в тыл корпуса просочились гитлеровские части, отступавшие из Белоруссии. Корпус Веденеева преграждал им путь, и они попытались его уничтожить.

Танкисты Веденеева попали в исключительно тяжелое положение. Отрезанные от своих баз, они трое суток вели неравный бой на два фронта, достреливая последние снаряды, дожигая остатки горючего. Гитлеровцы то откатывались назад, то снова контратаковали, пытаясь сомкнуть кольцо. Во что бы то ни стало надо было пробиться назад, к Минску-Мазовецкому, вывести корпус из "мешка".

В эти трудные дни Георгий Сорокин и совершил свой подвиг. Его часть стояла в лесу возле городка Воломин. Из-под Варшавы била дальнобойная артиллерия, с воздуха бомбила авиация, с тыла напирали "тигры" и "пантеры".

Люди совсем выбились из сил.

Вот тут-то и важно было подбодрить свой экипаж, поднять ребятам настроение...

- Покурим, что ли, пока стоим, - предложил как-то Сорокин, усаживаясь на свое место в танке, и принялся свертывать самокрутку из буро-зеленого самосада. - Эх, и теплынь стоит - красота!

- Если бы еще не комары да не фрицы... - со смешком откликнулся радист Семененко, прислушиваясь к дальним разрывам. - Кажись, опять подбираются к нагл... - Он хотел еще что-то добавить, но только втянул голову в плечи: рядом ударил тяжелый снаряд, осколки градом застучали по броне. И когда шум утих, раздался голос связного:

- Товарищ младший лейтенант, вас вызывает командир бригады!

На КП полковник Мирвода был один. Большой, широкоплечий, он грузно сидел на стволе поваленного дерева, держа на коленях планшет с картой. Над левым карманом его несвежего кителя поблескивала Золотая Звезда. Сорокин доложил о прибытии.

Не поднимая глаз от карты, полковник указал на место рядом с собой.

- Садись... Видишь?

И именно потому, что полковник обратился попросту, на "ты". Георгий понял, что разговор будет о чем-то важном.

Вытянув шею, он внимательно вгляделся в обычную оперативную "километровку", исчерченную цветными карандашами.

Часть расположена как бы внутри косого треугольника, одной стороной которого является отрезок шоссе Белосток - Варшава, другой - кусок шоссе Варшава - Брест, а с северо-востока все ближе, почти достигая Воломина, надвигается третья сторона - линия движения отступающих немецких дивизий, еще способных на энергичное сопротивление.

"Чертова петелька, - подумал про себя Сорокин. - Почти полное окружение. И бой принимать нельзя: ни боеприпасов у нас, ни горючего. Видно, придется просверливать горловину, чтобы выйти на соединение со своими... Вот там, под Минском-Мазовецким. Мне поручат - ясно!"

Полковник, однако, решил иначе. Он наметил точку на шоссе невдалеке от Варшавы и раздельно сказал:

- Здесь надо поставить заслон. Стальной заслон! Понятно? Тогда сможем вывести весь корпус почти без потерь.

У Георгия екнуло сердце. Так вон оно что! Одно дело идти на самую опасную операцию вместе со всеми, чувствуя локоть соседа, зная, что в трудную минуту товарищи придут тебе на помощь, другое - стоять в заслоне, прямо-таки кожей ощущая, как друзья уходят все дальше и дальше, оставляя тебя с глазу на глаз с беспощадным врагом. Но... раз это необходимо!

Георгий вскочил на ноги - тонкий, подтянутый, с побледневшим от волнения лицом.

- Разрешите в этот заслон пойти мне?

Поднялся и полковник, прошелся вдоль бревна, разминая затекшие ноги, заговорил намеренно неторопливо, совсем будничным тоном.

- Возьмите четыре коробки, полный боекомплект и побольше горючего, пусть сольют из других машин. Продвинетесь вперед до этого моста, - он показал на карту, - и станете в засаду. Не отходить до моего личного распоряжения. Машины в порядке?

- Вполне!

- Тогда... - полковник крепко обнял лейтенанта, притянул к себе, - выручай, сынок!

Пока ребята быстро, но без излишней суеты готовились к предстоящей операции, Георгий, сидя на пеньке, сделал пометки на карте да написал несколько слов матери: если сам не выйдет из окружения, так вынесут письмо другие.

И вот он уже в танке, машинально напевая любимые строки на только что придуманный мотив:

К победе и к жизни приди ты -
Так нужно твоей стороне...

А вечер так хорош! Косые лучи солнца пронизывают струи летнего дождя, и крутой полукруг радуги проступает яркими полосами на блеклом зеленоватом небе. Танкисты, прежде чем залезть в танки, вздыхают во всю грудь, нервно слизывая с губ прохладные дождевые капли - ну до чего же все-таки вкусен этот лесной воздух!

Люки закрыты. Сорокин кивает водителю: "Трогай!" - и "тридцатьчетверки" мчатся вперед.

Вдоль прямого, как стрела, шоссе шумят кряжистые дубы, их верхушки начисто срезаны огнем артиллерии. И все же они очень величавы. Вот промелькнула группа легких дачных построек, и снова с обеих сторон сплошная зубчатая стена густого соснового бора.

"Эх! Хороши места..." - любуется Георгий. А где-то в подсознании копошится старательно запрятанная мысль: "Увижу ли я все это снова?"

Но он тут же подавляет ненужные размышления и сосредоточивается на одном - скорее достигнуть места, намеченного для засады. Стоп, вот оно! Будто деликатно подвинувшись, лес уступает место полянке, заросшей высоким орешником, - его густые ветви скроют стальные тела машин.

Танки останавливаются, наведя стальные хоботы пушек на дорогу. Остается одно - ждать.

Быстро темнеет, даже на расстоянии нескольких шагов трудно что-либо различить. Изредка вспыхивают ракеты, сброшенные с самолетов, да на востоке разгорается большое зарево: там, видно, идет бой. Сорокин открывает люк и снимает шлем - так удобнее слушать, не приближаются ли вражеские машины.

Но тишину темного сонного леса нарушает только дробный стук дождевых капель да испуганный вскрик какой-то пичужки.

Тяжко, ох как тяжко бороться со сном.

Георгий то выходит на шоссе и стоит там, подавшись вперед, то кружит вокруг танков, проверяя, все ли бодрствуют, все ли начеку?

Неторопливо занимается рассвет.

Совсем по-домашнему закуковала кукушка. И вдруг на шоссе послышался нарастающий шум. Фронтовику нетрудно определить на слух - это бронетранспортеры. Да вот и они!

- Внимание! - приказывает Георгий. - Подпустить метров на триста... Так, так... Теперь - огонь!

Выстрелы почти слились в один гул. Ага, горят, подлюки, как четыре жарких костра! Георгию почему-то припомнилось, как, еще пионерами, они собирали и уничтожали вредную черепашку. Что ж, эти гады и покрупнее и повреднее. Тем более нет им пощады!

Опять долгие часы ожидания.

Георгию не по себе, вроде как в насмешку послал его сюда полковник: хорош стальной заслон, когда заслоняться не от чего!

Но тут радист Семененко принял радиограмму - фашистские танки, по данным разведки, обнаружены на заброшенной лесной дороге. Георгия как варом обдало: враг обошел засаду стороной и теперь стягивает силы к слабо защищенному хвосту колонны, пробивающей спасительную горловину в обороне противника. Решение может быть одно - немедленно настигнуть и вступить в бой.

Сорокин объяснил товарищам задачу и повел машины по направлению к указанному месту сосредоточения фашистских танков.

"Тридцатьчетверки" то продираются среди дубов и осин, то выбегают в открытое поле и мчатся напрямик, подминая нескошенную пшеницу - некому убирать ее в этих местах, захваченных войной!

До намеченного на карте-сотке красного креста не так-то близко, но Помогов подает сигнал: "Они!"

Сорокин и сам замечает вражеские машины. Но это опять не танки, а точно такие же транспортеры.

Георгий решает бить головной транспортер. Стрелок Сенечка метко посылает снаряд. Отлично - точно в цель. Пылает что надо! Да еще загородил собой узкую дорогу. Значит, остальных можно расстреливать почти как неподвижную мишень.

"Тридцатьчетверки" утеряли, казалось, всю свою скользящую стремительность. Вновь и вновь крушили они все, что попадало под их гусеницы.

От лязга металла, грохота разрывов и адской тряски раскалывалась голова, дыхание спирало от орудийного чада. Пот градом катился по распаленным лицам танкистов.

Еще несколько бросков - и Георгий командует: "Вперед!" Сзади остаются груды стального лома.

Через несколько километров - минутная остановка для осмотра машин. Открыты люки. Танкисты жадно вдыхают влажный лесной воздух. Но Георгию не до отдыха: он тревожно вглядывается вперед - где же вражеские танки? Ведь они - главная цель этой яростной погони!

Наконец водитель Помогов усаживается на свое место и берется за рычаги. Тронулись. Георгий, не замечая, все крепче давит на его плечо носком сапога. Помогов не обижается: он сам хочет выжать из машины больше того, что запроектировал ей в свое время конструктор.

Георгий посмотрел на карту. Да, красный крест, помеченный на ней, уже миновали. До встречи с танками противника, видимо, остались считанные минуты. Что за оказия! Опять транспортеры!..

Сорокин хотел было уже дать команду: "Огонь!", но внимание его привлекло подозрительное колебание сосен слева. Вот одно тонкое деревцо упало, подшибленное кем-то. Там, наверное, тоже проходит дорога, и по ней идут танки. Чтобы окончательно убедиться в этом, Георгий приказывает: "Стоп!" - и, приоткрыв люк, прислушивается. По долетающему грохоту понятно - тяжелые танки, и не один, а несколько. Катят не спеша: видно, до срока, назначенного для выхода на рубеж, еще немало времени.

Георгий приказал вести машины на самом малом газу - сейчас не с руки нагонять транспортеры.

Заросли сосен, отделявшие одну дорогу от другой, поредели, уже можно было различить, что там действительно "пантеры", и не меньше шести-восьми штук. Идут уверенно и спокойно. Этих фашистских "пантер" вернее было бы назвать "волками": головы-башни у них закреплены намертво. Чтобы изменить точку прицела, им придется поворачиваться всем корпусом. Что ж, это как раз на руку!

Георгий резко толкнул коленом стрелка Сеню: "Пусти!" Ловко пересев на его место, торопливо провел взглядом по шеренге "пантер", мелькавших за частоколом редких сосен. Головной машине повернуться проще, чем другим: она откроет огонь первая. Значит, ее и надо бить раньше.

Он выстрелил, целясь чуть повыше заднего катка, где броня тоньше. И на всякий случай - еще и еще раз... Этого было вполне достаточно: из широкой прорехи над катком рванулся сначала дым, потом желтые языки пламени.

Загорелась третья от конца, а за нею и замыкающая машина фашистов. Но зато все остальные обернулись на сто восемьдесят градусов, навели зрачки своих орудий прямо в лоб "тридцатьчетверкам". Теперь перевес явно был на стороне фашистов.

И странно - Георгия охватил не страх, а отчаянная злость: "Думаете, ваша взяла?.. Черта с два!.. Только не подставлять бока!.." Прикрываясь горками щебня, наваленного вдоль кюветов, он продолжал артиллерийскую дуэль, выискивая уязвимые места в шкуре ближайшей "пантеры". Радостно вскрикнул, когда та смертно задымила, и тут же стиснул зубы, как от непереносимой боли: один за другим вспыхнули два своих танка.

О, теперь он по-новому перехитрит этих гадов!

Дав сигнал последней "тридцатьчетверке": "Делай, как я!", Георгий бросил машину навстречу врагам. Еще мгновение - и они поравняются с врагами, а там, проскочив дальше, начнут всю игру снова.

И как раз в тот момент, когда экипаж считал рискованный маневр удачно завершенным, болванка немецкого танка угодила именно в борт их машины. Заклубился дым, запахло горелым. Помогов вывел пылающий танк на соседнюю дорогу и пустил его против ветра, пытаясь сбить пламя.

Но что это? Ах, да, те же самые транспортеры. Недалеко же они ушли. Георгий с ходу стреляет по ним. Некоторые загорелись. Порядок! С остальными разделается вторая "тридцатьчетверка".

В машине, как в пекле. Георгий разрывает ворот гимнастерки - душно! Хотя бы глоточек воды! Помогов гонит машину вовсю, но ветер, как назло, не силен и пламя настойчиво ползет по броне.

Сквозь дым и копоть, застилающие глаза, на обочине дороги возникает еще один немецкий, на этот раз средний, танк. Около него - экипаж.

- Огонь!.. Почему не стреляешь?

Но башнер, "папаша Федя", только разводит руками: снарядов нет! Кончились!

Разжав сухие, запекшиеся губы, Георгий бросает Помогову:

- Тарань!

Резкий удар. Водитель и командир почти теряют сознание, вражеский танк грузно шлепается в кювет.

Еще один фашистский танк? Вот именно, точно такой же, и как раз с той же стороны дороги. Опять:

- Тарань! Сшибай и этот!

Упал или устоял второй танк, Георгий не видел. "Тридцатьчетверка" снова набрала скорость. А пламя уже перекинулось в боевое отделение, начала тлеть одежда.

Водитель резко тормозит и выскакивает из танка. Георгий тоже хочет вылезть наружу, но не может: ушибленная во время тарана левая рука висит как плеть. Водитель и радист Семененко помогают ему и вместе с Сенечкой и "папашей Федей" хватаются за лопаты, пытаясь затушить землей разросшееся пламя. Куда там, все напрасно! Танкисты хмуро бредут по дороге. Их томит жажда, нестерпимо саднят обожженные лица и руки.

Их нагоняет последняя "тридцатьчетверка". Она идет неторопливо, потом и вовсе останавливается. Поломка? Нет. Тяжело ранен командир танка, друг Сорокина.

Георгий пожимает его ослабевшую руку:

- Ничего, крепись, старина... Еще повоюем!

Георгий улыбается, а сам готов заплакать. Ему понятно - друг доживает последние минуты...

Пристроившись на броне танка, Сорокин и его экипаж добираются со своим скорбным грузом до нового расположения части. Здесь они узнают, что во время ночного боя погибли полковник Мирвода и майор Топурия.

Георгий наотрез отказывается идти в санбат. Превозмогая боль и пряча за спину больную руку, он просит новое задание.

Майор, принявший командование батальоном, внимательно вглядывается в его посеревшее лицо, в красные, воспаленные от бессонницы глаза и твердо решает: "Нет! Сначала отдохните".

И все-таки Георгий не в силах уйти от "тридцатьчетверки", оставшейся без командира. Танкисты отдают товарищу последние воинские почести, роют могилу. Прощается с другом и Георгий.

Когда над могилой уже насыпан невысокий холмик, он снова идет к майору. На этот раз разговор очень короток.

- Я должен рассчитаться за товарищей, - говорит Георгий. - И не только за них... За всех, кого эти варвары искалечили и убили!

На этот раз майор соглашается:

- Ну что ж... Идите!

Сорокин снова мчится туда, откуда только что вырвался почти чудом. Зоркие глаза молодого командира пристально всматриваются в каждую полянку, в каждый поворот, за которым может притаиться враг.

Георгий прямо-таки осязаемо представляет фашистских танкистов. Они сговариваются сейчас, как ударить снова во фланг колонны. Они где-то здесь, неподалеку. Уже не в первый раз Сорокин останавливает машину, откидывает люк, вытянув шею, слушает. Тишина! Даже из-за кромки дальнего леска теперь не долетает отзвуков канонады.

- Мабудь, война кончилась? - вздергивает плечами Семененко.

- Разве тогда было бы тихо? - взмахивает огромными руками "папаша Федя". - Тогда бы братва так гаркнула... Эх!

И как бы в ответ над танком просвистела болванка, чиркнула рикошетом по шоссе, взвизгнув, перешибла пополам молодую сосенку, росшую неподалеку. Очевидно, фашисты начинали обстрел участка, заслышав грохот приближающихся "тридцатьчетверок".

Помогов свел машину с шоссе, осторожно повел ее под прикрытием высокой насыпи навстречу заявившему о себе фашистскому танку. Тот, выстрелив еще раз, предусмотрительно скрылся за высоким бугром, почти вплотную примыкавшим к шоссе.

- Сейчас мы его, голубчика, подманим сюда... - злобно усмехнулся Сорокин и, запалив иммитационные шашки, выбросил их на броню. Едкий черный дым окутал "тридцатьчетверку". Враг заметил это и смело пошел на сближение.

- "Тигр"! - только тут разглядел Помогов.

- Удружи-ка ему погорячее, Сеня! - хрипло крикнул Георгий, и командир башни с таким остервенением послал два снаряда подряд, что трудно было понять, от которого из них враг "согрелся" до отказа. Пехоту же, скрывшуюся за "тигром", щедро угостили из пулемета.

На помощь первому кинулся второй "тигр". Георгий его сначала даже не заметил. Этот "немец" оказался куда хитрее первого. Он все старался обойти Сорокина сбоку, чтобы ударить по менее прочной броне. Тут-то и пригодилась маневренность "тридцатьчетверки". Послушная руке водителя, она быстро разворачивалась то в одну, то в другую сторону, используя как прикрытие тот же бугор, на вершине которого стояла одинокая сосна, каким-то чудом сохранившая все свои темные изогнутые ветрами ветви.

Как впоследствии посмеивался Сорокин, это была своеобразная игра в "кошки-мышки". Но в тот момент сравнения не приходили ему в голову. Требовалось удержать за собой позицию нападающего, "кошки", предоставив роль "мышки" коварному врагу. Георгий выбрал наконец удобный момент, когда "тигр", просчитавшись, подставил ничем не прикрытый борт. Меткий выстрел - и "тигр" замер на месте, куря уже не иммитационным, а настоящим, погибельным дымом. Но он продолжал отстреливаться. И вот опять машина Сорокина в огне... На большой скорости, пытаясь в то же время сбить пламя, Георгий обкатил вокруг бугра, разделываясь с немецкой пехотой. Пусть не устраивают "прогулок" по чужой земле!

... Машина возвращается к своим. Георгий ранен. Кровь течет со лба, заливает глаза. Не дотянув до места, "тридцатьчетверка" останавливается на какой-то поляне.

- Вылазьте швыдче! - еле слышно просит Семененко. - Зараз займется горючее... - А сам бессильно свешивает голову на грудь.

У Георгия тоже кружится голова - от потери крови, от удушливого дыма и гари. Он силится поднять тяжелеющие веки: что же с остальными членами экипажа? Почему они молчат? Убиты? Угорели до бесчувствия? Георгий хочет встать, но нет сил. Все труднее дышать...

Чьи-то цепкие, ловкие руки вытягивают его из машины. Георгий видит около себя круглое девичье лицо, черный берет на темных волосах и торопливо просит:

- Сестричка!.. Тащи сначала остальных ребят! А перевяжешь меня потом.

... Он выжил, вернулся в часть. Еще много было боев впереди. Но окончательной победы над врагом он не увидел: товарищи похоронили его во время боев в Восточной Пруссии.

М. Воробьева

Ефимов Александр Николаевич

Гулаев Николай Дмитриевич

Лелюшенко Дмитрий Данилович

Фесин Иван Иванович

Петрова Галина Константиновна

Кондратьев Леонтий Васильевич

Дернов Петр Сергеевич

Плисинов Василий Никитович

Вдовенко Иван Тимофеевич

Сорокин Георгий Александрович