На высоте 403,3 (В. Закруткин)

Я знал, что на высоте 403,3, севернее Туапсе, с утра шел ожесточенный бой, и мне очень хотелось расспросить, как там идут дела. Но азербайджанец плохо понимал по-русски, а сидевшего в двуколке бойца я не хотел беспокоить, так как видел, что он тяжело ранен.

К моему удивлению, раненый шевельнул рукой и, глядя на меня, сказал:

- Может, у вас будет закурить?

Я поспешно вытащил портсигар, дал ему папиросу и поднес зажигалку. Раненый жадно затянулся и, морщась от боли, заговорил

- Там, кажись, уже кончается дело, - сказал он, - наши пошли вперед. А то, проклятый, никак не давал двигаться. Там у него дзот один был, прямо как заколдованный... Строчит, строчит... Кажись, больше десятка наших уложил. Сержант приказал мне уничтожить этот дзот. Дополз до него, кинул гранату, он вроде замолк. Потом, гляжу, обратно застрочил... Я в него еще одну гранату, потом сразу две... А он, проклятый, разворочен совсем и все-таки строчит... Гранат у меня больше нет, а наши, гляжу, недалеко, рукой подать... Ну, я глаза закрыл и кинулся на него...

- На кого? - спрашиваю я.

- На пулемет...

- Ну и что?

- Замолчал.

- А вы?

- А меня поранило. Как закрыл я его, слышу, рвануло меня по ногам, вроде как бревном ударило. И в нутро, кажись, попало... потому в нутре горит...

Ездовой напоил лошадь, взнуздал ее, уселся на угол двуколки и поехал. Я долго следил, как подпрыгивала двуколка на каменистой дороге. Потом пришпорил коня, догнал двуколку и, волнуясь, спросил раненого:

- Как вас зовут? Я забыл спросить об этом... И скажите, откуда вы?

Раненый спокойно ответил:

- Я сам из города Азова. Фамилия моя - Кондратьев, а имя и отчество - Леонтий Васильевич.

Через месяц, уже находясь на другом участке Закавказского фронта, я узнал, что рядовому Леонтию Васильевичу Кондратьеву, совершившему высший подвиг самопожертвования, присвоено звание Героя Советского Союза.

С тех пор прошло много дней, но в минуты, когда меня одолевает усталость и мне кажется, что я ослабел, я всегда вспоминаю холодный осенний день в лесу, двуколку и этого немолодого, раненного в живот и в ноги солдата. Я вижу его спокойное, бледное лицо, засаленный воротник шинели, руки в запекшейся крови, слышу его короткий рассказ о самом большом и высоком, что только может совершить человек. И, вспомнив Леонтия Кондратьева, я становлюсь сильнее, и мне кажется, что я тоже могу совершить что-то очень большое и важное, что во мне тоже должна быть частица той же неторопливой, спокойной, хорошей силы, как в этом советском солдате, которого я встретил 30 ноября 1942 года.

В. Закруткин