Четырнадцатое февраля

Четырнадцатое февраля

1

В эту ночь осуществился оперативный план командования Южного фронта: Ростов был взят. Перейдя Дон, устремилась к Хапрам казачья конница, отрезая противнику пути к отходу. А со стороны станицы Аксайской, тесня немецкие войска, в Ростов уже входили части Красной Армии. Ночью с Зеленого острова ворвались на Береговую улицу крупные отряды наших автоматчиков.

Штурм города начался в два часа ночи. На рассвете Кравченко с группой бойцов вышел из цеха на разведку и, вернувшись, доложил комбату:

- Немцев близко нет.

- Поздравляю, товарищи! - взволнованно сказал Мадоян. - Кто может идти - за мной! Пойдем навстречу нашим!

Он не зря подчеркнул: "Кто может идти". Шесть суток обороны не прошли бесследно: люди едва держались на ногах.

Знакомой дорогой шли они на улицу: кузнечный цех, тендерный, колесный. Выездные ворота широко раскрыты. На рельсах - трупы фашистов.

Вот и привокзальная площадь. В тумане мглистого февральского рассвета черной громадой вырисовываются высокие закопченные стены вокзала. Вокруг дымятся развалины станционных зданий. В воздухе-запах горящего угля.

На середине площади, будто степной курган, возвышается насыпь. До войны на этом месте, окруженная струями фонтана, стояла скульптурная группа.

Солдаты батальона осматривали площадь, словно видели ее впервые. И неудивительно - в бою многое оставалось незамеченным: сожженные танки, опрокинутые грузовики, исковерканные орудия. То там, то здесь лежат убитые. Большинство из них в серо-зеленых шинелях - немцы. Но были и наши бойцы...

На повороте привокзальной улицы показалась группа людей.

- Кто это? - обернулся Огапкин к Мадояну. И прежде, чем комбат успел ответить, бойцы услышали радостный крик Кравченко:

- Товарищи, наши!

Сержант был уже с теми, кто шел навстречу батальону. Остальные рванулись за сержантом, в воздух полетели серые солдатские ушанки.

- Братишки!

- Товарищи!

- А где Мадоян? - раздался знакомый твердый голос.

- Здесь я!-отозвался комбат. Солдаты увидели командира бригады.

- Молодцы! - горячо обнимая комбата, говорил полковник. - Выполнили приказ, да как! Вся армия знает, весь фронт славит вас!

2

Жители снимали с дверей тяжелые засовы, широко открывали калитки. Люди спешили выйти из домов, будто вырывались из тюрьмы. Ожили, зашумели улицы Ростова. Людской поток направился к центру: бежали ребятишки, шли женщины, исхудавшие, измученные, но счастливые, неторопливо шагали старики.

В тот радостный зимний день наступила оттепель. Таял снег, и, казалось, будто сама весна вступила в город с нашими бойцами - так светло было на душе у людей.

В окружении бойцов своего батальона, нетвердо ступая, по улице Энгельса медленно шел Мадоян.

- Это они здесь дрались шесть дней, - говорили друг другу жители города. - А тот, высокий, - их командир...

К группе Мадояна на машинах подъехали командующий войсками Южного фронта генерал-полковник Р. Я. Малиновский, член Военного Совета фронта Н. С. Хрущев, командующий армией генерал-лейтенант Герасименко, генералы, офицеры.

Генерал Герасименко подошел к Мадояну, обнял его.

- Поздравляю! Замечательно сражались! - И, уже обращаясь к Н. С. Хрущеву и Р. Я. Малиновскому, сказал:- Это командир ростовского батальона, тот самый старший лейтенант Гукас Мадоян...

Никита Сергеевич Хрущев улыбнулся и пошел навстречу старшему лейтенанту.

- Хочу пожать вашу руку, - тепло обратился он к комбату. - Мы знаем, в Ростове вам пришлось тяжело. Но вы с честью выполнили боевую задачу. Бойцы и офицеры батальона сражались против фашистских захватчиков так, как и полагается советским воинам. Весь фронт говорит о подвиге батальона. Молодцы! Вы, Мадоян, -герой Ростова!

Волнение охватило старшего лейтенанта. Не думал он, что шестидневные бои на Ростовском вокзале так высоко будут оценены командованием. Впалые щеки офицера покрылись румянцем. "Неудобно получается,- досадовал Мадоян, - краснею, как мальчишка". Он чуть опустил глаза, и ему показалось, что это помогло преодолеть волнение.

- Товарищ генерал-полковник, товарищ член Военного Совета, - голос Мадояна срывался. Он перевел дыхание. Казалось, ему не хватало воздуха. - Наш батальон сделал то, что должен был сделать. Солдаты и офицеры, как могли, выполняли свои обязанности...

- Это понятно, что обязанности, - улыбнулся Никита Сергеевич. - Но эти обязанности по-разному можно выполнять. Батальон держался героически, покрыл себя боевой славой. Вот за это вам и спасибо!

- Служим Советскому Союзу!-ответил комбат.

Никита Сергеевич Хрущев вглядывался в лицо офицера.

- Скажите, Мадоян, вы сами откуда?

- Армянин я...

- Об этом я по фамилии догадался, - и снова в глазах Никиты Сергеевича добрые искорки. - Из какой местности? Из какого села или города?

- Из Еревана. Родился в селе Керс. - Это - в горах Армении...

Хрущев повернулся к окружившим их солдатам и офицерам.

- Сразу видно, - сказал он, указывая на Мадояна,- настоящий горный орел! Мы обменялись мнениями на Военном Совете... И решили... Впрочем, это пока секрет. Об этом, наверное, скажет командующий фронтом.

Тогда заговорил генерал-полковник Малиновский. Он поздравил с победой солдат, командира батальона и объявил:

- Командование фронта ходатайствует перед Советским правительством о присвоении Вам, товарищ старший лейтенант, звания Героя Советского Союза. Солдаты и офицеры за проявленное мужество, отвагу и воинское умение будут награждены орденами и медалями.

3

Безмерна радость ростовчан.

С красными знаменами, с портретами Ленина они движутся к просторной площади. Все больше и больше людей. Снова, как в былые мирные дни, свободно развеваются над городом алые стяги советской Родины. То и дело щелкают кино- и фотоаппараты.

Митинг открыт. Площадь затихает, все прислушиваются, и вдруг ясный детский голос:

- Мамочка, покажи, где Мадоян?

Первым обращается к народу Р. Я. Малиновский.

- Дорогие товарищи рабочие и работницы, жители города Ростова! - говорит он. - Бойцы и командиры Южного фронта передают вам привет и поздравляют с радостным днем освобождения от ига фашистов!

Гулом отвечает площадь. Люди аплодируют, машут руками, кричат, обращаясь к трибуне:

- Слава нашей Красной Армии!

- Слава героям - освободителям Ростова!

- Красная Армия победоносно громит немецких захватчиков, - продолжает Р. Я. Малиновский. - Красная Армия идет вперед. Она освободила Ростов, Курск и много других наших городов.

О тяжелых днях гитлеровского произвола говорит рабочий обувной фабрики Слюсарев. Он благодарит Красную Армию-освободительницу.

- Мы знаем, как храбро и самоотверженно сражались в Ростове бойцы старшего лейтенанта Мадояна. Спасибо вам, герои! Помогая вам в тылу, мы будем трудиться так, как сражались вы в нашем городе.

На трибуне Мадоян. Ему трудно говорить. Шумит площадь. Народ приветствует героя.

- Товарищи! Друзья! Вы преувеличиваете дело, совершенное нашим батальоном. Мы только выполнили наш священный долг перед Родиной, перед народом. И то еще не полностью, так как враг пока не добит. Он топчет нашу родную землю. Для нас, солдат Красной Армии, самая высокая цель - защита Отечества. Мы все готовы и впредь отдать свои силы, а если надо - и жизнь за дело свободы и независимости нашей Родины.

Выступают новые и новые ораторы. Наконец, слово берет член Военного Совета Южного фронта Никита Сергеевич Хрущев.

- Гитлеровские головорезы считали, что они уже завоевали Россию, - говорит он. - Дойдя до Волги, они уверяли, что оттуда не уйдут. Мы помогли им сдержать слово. Они действительно не ушли. Наши войска разгромили наголову шестую немецкую армию, а ее остатки во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом взяли в плен. - И пусть знают враги,- заканчивает Н. С. Хрущев,- тот, кто нападет на землю советскую, живым не уйдет!

Гул одобрения перекатывается по площади.

Участники митинга приняли обращение к воинам Южного фронта - освободителям Ростова-на-Дону.

"Дорогие защитники Родины!-говорилось в обращении.- Никакими словами нельзя рассказать о насилиях и ужасах, грабежах и разрушениях, совершенных захватчиками в нашем многострадальном Ростове.

Палачи расстреляли, по неполным данным, свыше 20 тысяч жителей нашего города. Только во дворе тюрьмы оккупанты зверски замучили свыше тысячи мирных жителей, взятых ими в заложники. Нацистские варвары заживо сожгли многих женщин, мужчин, детей, раненых пленных красноармейцев. Но никакие пытки и мучения не сломили в нас веры в победу Красной Армии, нашей воли к борьбе. Все это время мы, чем могли, помогали родной армии.

Никогда не изгладится из нашей памяти день 14 февраля 1943 года, когда доблестные войска генерал-лейтенанта Герасименко неудержимой лавиной ворвались на улицы города, кроша и уничтожая захватчиков.

Мы, жители Ростова, славим бойцов героического подразделения старшего лейтенанта Гукаса Мадояна, которые первыми ворвались в наш город и в течение шести дней мужественно удерживали свои позиции в борьбе против превосходящих сил противника.

Мы славим бесстрашных разведчиков лейтенанта Лупандина, пулеметчиков лейтенанта Шилова, зенитчиков старшего лейтенанта Мирошниченко, снайпера Миламуса, красноармейцев Ковальчука, Данильченко, истребивших сотни гитлеровцев на улицах города; мы помним и многих других героических советских воинов, чьи боевые подвиги будут вечно жить в наших сердцах.

Да здравствует Красная Армия - наша освободительница!

Да здравствуют славные воины Южного фронта - наши спасители!"

...А война продолжалась. И, как бы напоминая о ней, пели показавшиеся в глубине улицы казаки-кавалеристы:

 Пусть ярость благородная
 Вскипает, как волна.
 Идет война народная,
 Священная война... 

4

Семья Огапкина жила на Темерницкой улице. Чем ближе подходил Андрей к знакомому кварталу, тем сильнее охватывало его волнение. Он слышал учащенные удары своего сердца. Сдерживал шаг, стараясь успокоиться.

По обеим сторонам улицы тянулись полуобвалившиеся, сожженные дома. На тротуарах и мостовой - груды кирпича. В разрывах между обнаженными стенами обгорелых зданий - скорченные в огне тяжелые железные балки. Кое-где валяются опрокинутые столбы.

Уцелевших домов было мало, и Андрей не нашел среди них того, в котором оставил жену и ребенка. Огапкин остановился перед развалинами, снял шапку и, наклонив голову, долго стоял так. На одной из стен мелом было написано: "Ольга и Анна Соколовы живут на Лермонтовской, 87". Рядом была другая фамилия. Тогда он стал искать свою, но тоже не нашел.

Из соседнего двора вышла женщина. Она пристально всматривалась в Андрея. Огапкин узнал ее.

- Елена Ивановна! - позвал он.

Та всплеснула руками:

- Андрюша!

Она заторопилась навстречу Огапкину, обняла его.

- Где мои? - глухо спросил он.

Не поднимая головы, женщина ответила:

- У Мещеряковых.

Вера Мещерякова была подругой жены Андрея.

Первой, кого он встретил у Мещеряковых, была Наташа. Она стояла посреди комнаты и растерянно, даже несколько испуганно смотрела на него. Как она выросла!

- Доченька! Наташа! - позвал он, но она отступила.- Это папа, твой папа пришел!

- Папа! - потянулась девочка к нему.

Он прижался к ней колючей щетиной небритого лица, целовал ее шею, и слезы текли по его щекам.

Вера Мещерякова и ее старая мать едва сдерживали рыдания, глядя на эту встречу.

Андрей искал глазами жену.

- Где Нина? - с тревогой спросил он.

- Ее арестовали немцы... В декабре, - ответила Вера. - Может, она в тюрьме...

- В тюрьме... - Андрей круто повернулся и вышел.

Издали он заметил густой ряд людей, толпившихся

около тюрьмы. Подойдя поближе, услышал приглушенный говор, чьи-то всхлипывания, а потом громкий женский плач.

Ворота были открыты, и вместе с другими Огапкин вошел во двор. На камнях, близко один к другому, лежали трупы. Их было много: недалеко от себя Андрей увидел труп женщины. Она лежала, раскинув руки, и касалась лицом земли. Он поднял ее голову, смотрел и, тихо опустив, пошел дальше.

... Вот какая-то женщина химическим карандашом на руке мертвого старика выводила фамилию...

Вместе со всеми Андрей шел дальше и дальше. Вместе со всеми всматривался в лица убитых, разыскивая свою Нину. Он оглядел сотни трупов, уже кружилась голова, но он продолжал идти в глубь тюремного двора.

Сколько человеческого горя видел Андрей на фронтовых дорогах, сколько боевых товарищей пало у него на глазах, и все-таки то, что представилось его взору в камерах тюрьмы, потрясло его. На полу - месиво человеческих тел: залитые кровью, обнаженные трупы. В углу, прикрыв руками лицо, застыла хрупкая белокурая девушка. Ее груди изрезаны ножом.

Часть тюрьмы взорвана фашистами. Огромные камни скрыли тела заключенных.

Андрей не нашел Нину. С трепетной надеждой возвращался он к воротам и вдруг среди груды мертвых увидел ее волосы. Да, на снегу лежала Нина, его Нина. Густые черные волосы были распущены, лицо пожелтело, осунулось. Когда-то живые, веселые глаза неподвижно обращены к небу.

Андрей упал на снег...

...Днем бойцы батальона хоронили на привокзальной площади павших товарищей. Собрались сотни жителей.

У приспущенного знамени стоял генерал, рядом с ним Мадоян, Огапкин и Данильченко. Печально звучал над площадью траурный марш.

5

Были и радостные встречи в тот день.

Лида Дмитриева и Остап Данильченко на руках вынесли из разбитого цеха Лензавода Сашу Ковальчука.

- Куда вы меня, друзья? - спрашивал Александр.

- Домой, Саша, к маме, - ласково отвечала Лида.- А дня через два отвезем в госпиталь.

Ковальчук улыбался. Ему хотелось сказать девушке много хороших слов, но его стесняло присутствие Оста- па, и он только прошептал:

- Вы, сестричка, ангел...

Остап многозначительно вздохнул.

- Так-так,- заметил он тоном обиженного.- Лида - ангел, а я вроде как носильщик, и никакого небесного комплимента мне не положено.

- Чего захотел! - в тон подхватил Саша. - Небесного комплимента! Нет, брат, тебе в аду служить да чертям хвосты крутить.

- Смотри, Сашка, ангел-то с крыльями, улететь может, тогда ты на моих руках останешься...

- А как вы полагаете? - Саша посмотрел Лиде в глаза.

- Беспокойный вы, Саша, - качнула головой девушка.- Вам нельзя много говорить...

- Ну вот, опять: "нельзя", "вам нужен покой"!

Где-то на площади Лида разыскала виллис. Ковальчука осторожно уложили в машину.

- По главной улице не проедешь, - заметил красноармеец-шофер.- Там груды камня, баррикады.

- Обидно, - пожалел Ковальчук. - Хотелось Садовую увидеть, показать ее тебе, Остап, нашу главную улицу-красавицу. Ну, да ладно, в другой раз. Поедем через Рабочий городок.

Виллис свернул в узкий переулок. Взволнованно вглядывался Александр в улицы родного города: кирпичные стены, продырявленные осколками бомб, развалины домов, груды железного хлама, припорошенного снегом.

Машина вышла на широкую улицу. Промелькнули трамвайные рельсы, оборванные провода. На углу застыл, чуть подавшись вперед, поржавевший вагон. То там, то здесь валялись опрокинутые немецкие пушки, обгорелые танки. На тротуарах - черный от пепла, грязный снег, обрывки бумаг, куски битого стекла. На заборах еще висят немецкие приказы.

Позади остался стадион.

- Сколько раз я бегал сюда!-оживился Ковальчук.- Тут мы нормы на спортивные значки сдавали. В футбол играли. Хороший был стадион...

Мимо проносились мрачные, почерневшие в пожарах, высокие дома.

- Что сделали, мерзавцы, с городом,-вздыхал Александр. - Вы посмотрите, Лида, он словно ниже стал...

Лида смотрела на разрушенный Ростов и не могла не согласиться с Ковальчуком.

- Ничего, Саша, все восстановим, - успокаивала она. - Возродим наш Ростов. Он еще лучше, еще красивее будет.

Свернули на улицу Горького.

- Ну вот, подъезжаем, - Ковальчук сжал руку Лиды.- Вон, видите, зеленые ставни? - обратился он к шоферу.- Мой дом.

Ковальчука внесли во двор.

- Сюда, - указал он дорогу.

У железной лестницы какая-то женщина, всплеснув руками, побежала наверх.

- Макаровна, Макаровна! - позвала она.

И тогда Александр увидел мать: торопливыми шагами она спускалась с лестницы.

- Саша, родимый мой, сыночек! Да как же это? - припав к Александру, плакала мать.