День четвертый

День четвертый

1

Бледные, обескровленные лица раненых, блуждающие, воспаленные взгляды, стоны - все это глубоко взволновало и даже испугало девушку, ее сердце наполнилось состраданием. "Тут не жалость нужна,- убеждала она себя, - не утешения, не красивые слова, а действия, помощь, конкретное дело!"

И вот уже она осторожно перевязывает рану молодому бойцу. Он без сознания.

- Ольга Михайловна, посмотрите, совсем еще мальчик...- шепчет Лида Славиной.

- Этот мальчик, Саша Ковальчук, спас жизнь комбату...

Часа через два Саша пришел в себя, медленно обвел глазами своды подвала, задержал взгляд на тусклых керосиновых лампах, на Лиде.

- Где я?

- В санпункте.

- А батальон? Товарищи?

- Все в порядке. Вам нельзя разговаривать. Вам нужен покой.

- Покой... - повторил он. - Покой...

Потом, морща лоб, задумался, как бы припоминая что-то, и чуть слышно спросил:

- Сестричка, мы в Ростове?

Лида уловила в голосе солдата тревогу.

- В Ростове.

Тронутые улыбкой, дрогнули губы Ковальчука.

- Спасибо, сестричка... Это мой город.

Что-то подступило к горлу Лиды. Тяжелораненый боец, находившийся между жизнью и смертью, радовался тому, что лежит здесь, в подвале, на полу, но в родном городе. Лида ласково погладила его руку.

- Пить! - попросил Ковальчук.

Лида приподняла его голову и поднесла к пересохшим губам кружку. С трудом переводя дыхание, он отпил несколько глотков. Девушка отставила кружку, бережно опустила голову раненого.

- Еще!-Ковальчук жадно потянулся к воде. - Ох, горит здесь, - простонал, протягивая руку к груди.

- Осторожней, Саша, - предупредила Лида, отводя его руку. - Ну, на сегодня хватит. Поговорили, довольно. Усните, вам будет лучше. Вам надо набираться сил.

От этих слов Ковальчуку казалось, будто боль утихает, слабеет...

- Один вопрос, сестричка, один...

- Какой неугомонный!

- Немцев от вокзала отогнали?

- Да.

Лида чувствовала, что он еще о чем-то хочет спросить.

- Ну, говорите, Саша, говорите, - улыбнулась она.

- Комбат жив?

Лида не успела ответить. Позади послышались шаги. Девушка обернулась и увидела Мадояна.

Он опустился к изголовью Ковальчука, поцеловал его в лоб, сказал:

- Сын мой, брат мой... Саша-джан... Орленок!

2

Строгий с виду, немногословный, Мадоян мог показаться незнакомому человеку замкнутым и грубоватым. Но Ковальчук хорошо знал своего комбата. Знал его доброе, отзывчивое сердце.

- Ну как, солдат, самочувствие? - комбат присел на какой-то ящик.

- Хорошо, вот только дышать чего-то трудно...

- А ты помолчи, солдат. Я скажу, а ты слушай... Бойцы тебе поклон передали. Остап Данильченко, как узнал, что ты ростовский, говорит, домой его на руках понесу. Его спрашивают: а госпиталь для чего? Говорит, пока госпиталь развернется, я его в самый лучший лазарет снесу - к родной матери.

Радостная улыбка осветила лицо Ковальчука.

- Он смешной, Остап... Добрый парень.

- Для кого добрый, а для кого - не очень. Сегодня ночью с солдатами набросился на немцев - пятерых уложили на месте, а шестого с собой привели. Нагрузили на него немецкие автоматы, и все это он доставил в батальон. И еще Остап, разбойник, шоколад где-то отыскал. Фашистам, говорит, шоколад на пользу не идет, от него у фрицаков животы болят. Нечего, говорит, добро переводить! Все равно шоколад не фашистский, они его непременно где-то уворовали. Лучше раздадим его нашим раненым хлопцам... Вот, передал тебе.

Комбат положил у изголовья Ковальчука плитку шоколада.

- Спасибо Остапу... Всем ребятам спасибо... - тихо проговорил Александр. - Не вовремя, товарищ комбат, не вовремя валяюсь здесь...

- За такие речи наказывать буду, запрещаю так говорить! Это что такое? Поправишься - снова придешь к нам. Где это видно, чтобы раненый себя ругал? Ему молчать надо, лечиться надо. Верно говорю, Лидочка? Ну, солдат, давай твою руку.

Комбат бережно пожал руку Ковальчука.

- Все будет в порядке, Саша. Еще каким богатырем будешь. Ого-го! Девушки даже не подозревают, какая опасность им грозит...

Мадоян посмотрел на Лиду. Глаза ее ответили на шутку комбата веселым одобрением. Ковальчук смущенно улыбался.

Комбат обошел раненых, и для каждого нашлось у него теплое слово. Уже уходя, спросил Лиду:

- Не жалеете, что остались? У нас очень хлопотно... Я предупреждал...

Но еще не договорив, пожалел о сказанном. Глаза Лиды заблестели, длинные ресницы тревожно дрогнули.

"Черт меня дернул, - ругал себя Мадоян. - Разве можно так, по-медвежьи?.."

Лида не ответила на вопрос комбата. Да это и не нужно было. Он прочел ответ в ее глазах.

- Ну-ну, не сердитесь, - виновато склонил он голову.- Если обидел, простите. Желаю успеха. До свидания.

Он круто повернулся, быстро зашагал к выходу. Но у двери опять остановился и, обернувшись, быстро проговорил:

- Вы, Лида, молодец! Просто молодец!..

3

Второй день знает Лида этого сурового человека. Глаза у него черные, как угли. Черные брови почти сходятся над переносицей. Временами он кажется злым. Да это и можно понять. Когда один бой сменяется другим, когда не дни и месяцы, а годы твои превращаются в одно лютое сражение, в котором или ты уничтожишь врага, или он убьет тебя, - не мудрено, что в такое время ожесточается сердце солдата. Но, право, Лида уже знает, какое доброе сердце у него, как оно открыто для родных людей. Ей рассказали, он из огня вынес тяжелораненого Петра Макрушенко. Сколь часто в этом адском побоище, где терялся счет часам, дням, он находит время забежать в санпункт, поддержать раненых, справиться о нуждах батальонных медиков... Да, у этого беспокойного человека хватает сердечной теплоты на всех, кто пришел в его отважный батальон. Лиде понятно: то, что Александр Ковальчук заслонил собой Мадояна и принял грудью штык, направленный в комбата, - это естественно и необходимо.

Она подошла к Александру.

- Любят наши бойцы комбата, - сказал он, словно прочитав ее мысли. - Батей, отцом называют... Каждый душу отдаст за него... А на войне, знаете, Лида, солдатскую любовь заслужить не так-то просто.

Она смотрела на Ковальчука, на его осунувшееся лицо, тонкие руки и поражалась: откуда в этом щупленьком пареньке такое мужество?

- Мы с ним пришли к Дону от Волги, - продолжал Ковальчук. - Тяжелая это была дорога. Многих ребят потеряли. Всякое случалось: и замерзать приходилось, и без хлеба сидели, и в голой степи с фашистскими танками дрались... Будь у нас другой командир, который послабше, - не знаю, что бы с батальоном получилось. Он у нас, как мотор в машине. Одним словом, сердце батальона...

"Как хорошо, что я пришла сюда, - думала Лида.- Когда рядом такие люди, жить легче, а главное - знаешь, для чего живешь..."

- У вас заботливый командир, - сказала она. - Хороший, добрый...

- Добрый,- на лице раненого промелькнула улыбка.- А бывает, и не подойдешь к нему. Рассвирепеет, аж искры из глаз. Он - строгий в деле.. Помню, в калмыцких степях кухня запоздала, говорили, интендант заблудился. Вы бы видели, как он накинулся на этого интенданта... Тот уж больше не путал дороги.

- Справедливая строгость, Саша, только на пользу...

- И я об этом. Солдата он не даст в обиду.

В углу застонал Макрушенко:

- Воды, воды...

- Хватит, Саша. Разболтались мы, - спохватилась Лида и поспешила к тяжелораненому бронебойщику.

...Лида пришла в батальон в грозные дни и помогала тем, кто проливал кровь ради освобождения ростовчан, ради нее. Она никогда не была такой сильной, как теперь. Но временами сердце сжималось от мысли, что всем этим дорогим людям, с которыми она разделит любую участь, приходится очень тяжело...

Да, обстановка в батальоне действительно критическая. Попытка установить связь с командованием 159-й бригады, с основными силами 28-й армии, окончилась неудачей. Боец, отправленный с донесением, не вернулся. Тогда выполнить это опасное поручение вызвался сержант Лазарев. Однако и ему не удалось пробиться. Боец и сержант были перехвачены фашистами и расстреляны. Сержанта эсэсовцы подвергли мучительным пыткам: до этого на глазах у них он проглотил клочок бумаги с донесением. После стало известно: как ни пытали фашисты Лазарева, ничего от него не добились. Озверевшие эсэсовцы вспороли ему живот...

4

За стенами диспетчерской гремит бой. И странно видеть в комнате, освещенной огнем сражения, человека, склонившегося над короткими газетными заметками. Это агитатор Шунденко выпускает очередной номер боевого листка "Освободим Ростов!".

В центре листка - заметка замполита. Он писал: "Бить врагов так, как бьет их Остап Данильченко! Разведчик Данильченко бережно расходует каждый патрон. Он так и говорит: "Сколько патронов, столько и смертей у меня для фашистов". Кончились вчера боеприпасы у Данильченко. Что он сделал? В первом же бою пробрался к вражеским солдатам и отнял у них ручной пулемет. Из немецкого пулемета храбрый разведчик уничтожил за вчерашний день двенадцать фашистов.

Боец! Ты тоже можешь так бить гитлеровцев!"

В батальоне теперь самый острый вопрос - о боеприпасах. Он волнует всех: и офицеров и солдат. Находчивость Данильченко - хороший пример. Просто и убедительно надо объяснить это каждому бойцу.

В штаб вошел Мадоян.

- Тяжелый день сегодня, - сказал он. - Почти все противотанковые ружья вышли из строя. Немцы, конечно, снова бросят танки... Огапкин - в роте Савельева. Вам надо пойти к Лупандину.

- Ясно.

Шунденко повернулся было идти, но комбат задержал его.

- Я знаю, товарищ капитан, вы прекрасно понимаете серьезность нашего положения. Не могу не напомнить: люди полуголодные, почти без оружия, но воля у них железная, непоколебимая. Слово "отступление" - самое ненавистное для них слово. С таким офицером, как вы, они станут еще сильнее. Я надеюсь на вас. Танки не должны пройти!-последние слова он подчеркнул.

Шунденко слушал комбата и всматривался в его лицо. Как изменился Мадоян в течение этих "ростовских" дней! Лицо осунулось. "Он говорит, что бойцы полуголодные,- думал Шуденко. - А что он сам ел в эти дни?".

А Мадоян, говоря капитану "Я надеюсь на вас", думал в свою очередь: "Какой, должно быть, крепкий человек этот ленинградец Шунденко, если вчера он отдал свой паек сухарей больным красноармейцам!"

... Пробираться к бойцам роты Лупандина пришлось через развалины. Там замаскировались наши стрелки. От них Шунденко узнал, что на подразделение движутся танки и автоматчики.

Он заторопился и, надо сказать, вовремя. Появление капитана приободрило бойцов.

- Товарищи!-услышали солдаты знакомый голос.- Приготовьте гранаты и бутылки. Покажем фашистам, как русские могут бить их.

Не теряя ни минуты, Шунденко полез на чердак, где засели пулеметчики.

Танки были уже в нескольких метрах от огневой позиции. По сигналу командира роты ударили пулеметчики и стрелки. Отрезанные от танков, фашисты беспомощно забегали по улице, а потом вдруг побежали назад.

- Бутылками! - кричал Шунденко.

Охваченные черным дымом, горели две передние машины. Возле одной из них замелькали фигуры немецких танкистов, пытавшихся спастись бегством.

- Куды, куды вы, голубчики? - кричал Данильченко.- То бежали до нас на машинах, а як угостили трохи огоньком, так и драпать зараз?! Це дюже неприлично,- заключил он, посылая вдогонку фашистам меткие пули.

Солдаты Лупандина не отдали врагу ни метра своих позиций. Немецкие танки не прошли и на этот раз.

5

- Надо бы пойти наверх. Там раненые, - сказала Славина. - Вы сможете это сделать, Лида?

- Конечно.

Ольга Михайловна не сомневалась, что Лида справится. Но в последний момент она все же решила сама идти на площадь.

"И как я могла отпустить ее одну? Как это я додумалась?!"- упрекала она себя.

- Лида, подождите, подождите меня! - на бегу крикнула Ольга Михайловна. - Лида!-еще громче позвала она. - Вернитесь, я сама пойду!

Но Лида не остановилась.

Бойцы, занимавшие позиции в обгорелом пристанционном здании, радостно встретили девушку:

- Гляди, ребята, сама сестрица пожаловала!

- Медицина идет! Сейчас, брат, всех перевяжет.

- Держись, Румянцев, тебя первого на буксире в подвал потянет... Не гляди, что она тоненькая...

Боец, которого назвали Румянцевым, был высоким, широкоплечим парнем. В недавнем бою его ранило в голову. И теперь неправильно наложенная повязка пропиталась кровью. Лида сразу подошла к нему.

- Давайте перевяжу... Что же это вы бинт скомкали? Он так не будет держаться.

Солдат покорно опустил голову.

Осмотрев раненых, Лида перешла на соседний участок. Здесь, перевязывая бойца, она услышала разговор, который запомнился ей на всю жизнь.

К Мадояну обратился молодой солдат с густыми веснушками на безусом лице, Владимир Охрименко.

- Товарищ комбат, разрешите?

На Мадояна смотрели доверчивые, широко открытые глаза.

- Товарищ комбат,- нерешительно заговорил Охрименко.- Мы тут с ребятами говорили... Вот, возьмите, пожалуйста, это вам.

Старший лейтенант увидел в руках Охрименко сухарь, и кровь ударила в голову. Это что, солдаты смеются над ним? Почему они отдают свой последний кусок хлеба?

- Что это значит, рядовой Охрименко? - нахмурив брови, строго спросил комбат.

- Да вы не обижайтесь, не подумайте что-нибудь...- говорил, будто оправдываясь, солдат. - Мы просто хотим, чтобы вы немного поели... Все о нас заботитесь, а сами исхудали как... Поди, за все эти дни ничего в рот не брали?..

Теперь, после этих слов, радость охватила Мадояна.

"Какие ребята! Сыны мои..." - подумал он. "Сыны мои..." - взволнованно повторял он про себя.

А вслух сдержанно сказал:

- Уберите сухарь, Охрименко. Он вам пригодится.

- Да я что... - упорствовал боец. - Мое дело маленькое. Вы о нас не тревожьтесь. Ну вот, к примеру, какая от меня польза? Чем я командую? Одной винтовкой, а вы, товарищ старший лейтенант, целым батальоном! Без меня тут обойдутся, а вот без вас... Вы очень нужны батальону...

Мадоян стиснул зубы, на глаза навернулись слезы. Чтобы бойцы не увидели их, он поднялся, подошел к Охрименко и крепко обнял его.

- Спасибо, родной! Спасибо, ребята. А сухарь... Сухарь все-таки оставьте себе... Ты говоришь, твое дело маленькое, винтовкой командуешь. Ошибаешься, дорогой Охрименко. Не маленькое, а большое дело твое. Солдатское дело. Победа на каждом солдате держится. Запомни это. Навсегда запомни! - и он быстро зашагал к штабу.

- Алеша, друг мой! Какие у нас ребята! - крикнул Мадоян Малинину. - Что за души, какие сердца! Каждый, не задумываясь, жизнь отдаст за товарища! Какие ребята!.. Да с ними черт знает что можно сделать!

6

Вечером Лида Дмитриева отправилась в штаб. Но, не дойдя до него, встретила начальника штаба.

- Я с просьбой к вам, - обратилась к нему девушка.- Раненым нужны сухари. Разрешите пойти на мою улицу...

- Это можно, - задумчиво протянул Малинин.- Только одну не пущу,-добавил он. - Дорога опасная. С вами пойдет красноармеец Стрельцов.

Часа через два Лида, Стрельцов и пришедший с ними высокий белокурый подросток лет четырнадцати принесли три свертка сухарей и лепешек.

- Да вы просто первоклассный интендант! - радовался Мадоян. - Нашему военторгу, ей-богу, надо поучиться у вас.

- Благодарите не меня, - смущенно ответила девушка,- а женщин с нашей улицы, ростовчанок, которые с нетерпением ждут вас.

Мадоян подошел к мальчику.

- А это что за солдат? - спросил он у Лиды.

- Это Юра Тарасов. Сын нашего соседа. Папа его на фронте. А Юра... Юра хочет остаться у вас,

- Остаться? Юра, дорогой, это же не пионерский лагерь. Нельзя! Принес хлеб - большое спасибо! А рисковать твоей жизнью мы не имеем права. Стрельцов!- позвал Мадоян. - Доставьте Юру Тарасова к его дому.

Лиде и Стрельцов вышли проводить Юру.

- В общем, Алеша, с хлебным вопросом хоть немного, да лучше, - вздохнул Мадоян.

- Да, с этим легче, а вот боеприпасы...

- Будет легче и с боеприпасами, - твердо сказал комбат. - Данильченко убедительно показал солдатам, как надо действовать в нашем положении. И медикаменты у фашистов мы добываем. Создадим штурмовые группы. Они будут отнимать у фашистов оружие и этим же оружием уничтожать их. Четыре дня продержались в Ростове. Будем держаться до полной победы.

Комбат быстро шагал из угла в угол.

- Прошу вас, товарищ Малинин, - помолчав, сказал он, - передать всем подразделениям такой приказ: когда кончаются боеприпасы - бить противника его же оружием.

7

Стрельцов проводил Юру до самого дома. Обеспокоенная, встретила мальчика мать.

- Измучил ты меня... Да разве там твое место? - кивнула она в сторону вокзала.

Юра не спеша снял старый полушубок, поношенную отцовскую фуражку и, сопровождаемый восхищенным взором сестренки, прошел в другую комнату.

- Ты зря, мама. Мое место там, - негромко, но решительно произнес мальчик.

Анна Сергеевна не без удивления посмотрела на сына: "Да Юрка ли это? Когда же он стал таким?" И грустно и приятно было видеть новые, незнакомые ей черты в характере сына.

- Там мужчины, солдаты, а ты ребенок...

- Ребенок! Интересно, мама, сколько лет я еще буду ребенком? - спросил Юра и сам ответил с улыбкой: - Для тебя, наверно, всю жизнь! Они ради нас лежат на голых камнях. Днем и ночью в холоде, под обстрелом, в окружении немцев, голодные. Я смотрел на них, мама, и думал об отце. Он тоже где-то, как они, в огне сейчас... Разве мы не должны помогать им?

Опустив голову, Анна Сергеевна молча слушала сына,

- Правильно, Юра, правильно! - поддержала брата Таня.

В больших светлых глазах сестры он прочел одобрение. Короткие русые косички ее, перехваченные выцветшей ленточкой, воинственно топорщились.

"И она такая же, - улыбаясь своим мыслям, подумала мать. - Тарасовская порода: упрямая, не собьешь".

На какое-то мгновение Анна Сергеевна представила обветренное строгое лицо мужа. Вот она подходит к нему, прислоняет свою голову к его широкой груди. По щекам ее катятся слезы, и она рассказывает Николаю, как их Юрка пробирался к окруженным бойцам и носил им хлеб. Строгое лицо мужа освещается радостью, она видит, как у глаз его сбегаются знакомые ей тонкие линии морщинок... Да, Николай доволен сыном.

- Что они сказали тебе?-потихоньку спросила Таня.

- Красноармейское спасибо передали за хлеб.

- А какие они, Юра?

- Да разве ты не помнишь их? - удивился мальчик.- В шинелях, в шапках, простые такие, как папа наш.

- А погоны ты видел?

- Видел.

- Большие?

- Большие, Таня. И звездочки на них красивые.

- А раньше не было погон, - заметила девочка.

- Не было, - Юра с готовностью воспользовался возможностью показать свои познания в военном деле. Раньше были кубики, шпалы, ромбы...

В дверь постучали. Раз, второй, третий. Это был условный знак. И все же Анна Сергеевна, прежде чем открыть, окликнула:

- Кто там?

- Свои.

По голосу узнала соседа, старого машиниста Александра Степановича Хижняка. Анна Сергеевна открыла дверь. На пороге рядом с Хижняком стоял его внук Гриша, ровесник Юры, смуглолицый, с черными, чуть раскосыми глазами.

- Покою не дает, - указывая на внука, сказал старый машинист. - Пойдем да пойдем. Юрка, говорит, пришел. Он, мол, расскажет нам, как там на вокзале дерутся наши...

Анна Сергеевна придвинула стул. Хижняк шумно уселся, расстегнул пальто.

- Да и мне, правду сказать, не терпелось услышать от тебя новости, - заключил он, повернувшись к Юре.- Ну что ж, рассказывай.

Юра подошел поближе, одернул рубашку, с удовольствием заметил на себе внимательный взгляд Гриши, деловито пояснил:

- Рассказ у меня короткий, дядя Саша. Бой они ведут тяжелый. Хлеб наш приняли, поблагодарили. А я думаю, еще надо нести.

Юра умолк.

- Так... - протянул машинист. - А Лида где?

- Она в санпункте осталась. За ранеными смотрит.

Хижняк о чем-то задумался, поднял глаза на Анну Сергеевну.

- А сынок твой правду говорит. Надо снова отнести им что-нибудь съестное. Хоть последнее свое, да отнести.

- Надо, Степаныч, непременно надо, - согласилась женщина. - Голодные они там, родимые...

Юра в это время уже о чем-то договаривался с Гришей и Таней.

- Так мы пойдем, дедушка, - объявил машинисту внук.

- Идите, ребятки.

Анна Сергеевна, укутывая в теплый платок Таню, строго сказала:

- Ты дальше Лихачевых не пойдешь!

Дворами обходили ребята дома соседей. Юра рассказывал о своей встрече с бойцами, говорил о тяжелом положение солдат. И снова люди делились кусками черствого хлеба, последними сухарями, тощими лепешками.