Цимлянские записки (Анатолии Калинин)

Цимлянские записки

1

Даже солнце здесь поднимается из-за холмов крутобережья как будто только для того, чтобы озарить то новое, что появилось в степи за минувшие день и ночь и что изменило степь. Обозначился изгиб в плотине, выросла гора там, где ее не было, протянулась нитка моста через Дон, легла шоссейная дорога.

Как же все это отличается от того, что озаряло солнце и год и два назад, что было здесь, скажем, весной прошлого года, когда строители отстаивали от паводка котлован плотины и гидростанции, от осени, когда вдруг Дон перестал течь там, где тек тысячи лет, повернул влево, прошел через железобетонную плотину и потом уже вернулся в свое материнское русло, и от того, уже зимнего времени, когда могучие сооружения стали приобретать совсем отчетливые, почти законченные очертания и стала разливаться перед плотиной по пойме, по степи вода, топить места лесных порубок, выемки, сделанные машинами, и усадьбы переселившихся станиц.

Да, многого теперь недосчитывало степное солнце - и станиц на старых местах, и пойменных лесов. Часть их вырубили, а часть сожгли. Дым еще стелется над водой, а кое-где на бугровинах, куда еще не пришла вода, пылают большие костры - горят синеватым тусклым пламенем днем и ярко-багровым - ночью.

Ночью же по маленьким и большим огням взор охватывают очертания стройки. Если смотреть с правого берега, огни сливаются в огромное зарево. Прямо и внизу, где котлован, движутся звезды на портальных кранах, трепещут голубые, розовые и оранжевые огни сварок, с железобетонных быков плотины осыпаются в воду искры.

Цепь огней тянется по плотине и вдоль нее, чуть правее. Но и левее горят они на земснарядах, стоящих выше плотины, и далеко вправо на земснарядах, спустившихся вниз по Дону. Бегут по полотну железной дороги до рабочего поселка Ново- Соленовского и дальше - на шлюзы, на дамбы и в порт. Постоянно движущиеся, меняющиеся, они оживляют стройку. Здесь и огни сварок, и глаза паровозов, и фары машин, и прожекторы, и звезды на кранах. Одни гаснут, другие зажигаются. Весной, летом и осенью много кочующих огней на воде - на катерах, буксирах, пароходиках, ботах водолазов. Торжество электричества. И все это в степи, которую прежде укрывали глухие ночи.

Не в эту, а в ту весну в пойменных рощах, в молодых вербных лесах поселилось много соловьев. Будто они знали, что вербы скоро будут порублены и на другую весну им придется обживать другие места - новые степные дубравы и приморские лесные полосы. Багермейстеры и матросы, которые, вымывая забои, ближе всех подходили к вербам, заслушивались пернатых певцов, особенно в минуты рабочих пауз, когда останавливались машины. Со временем на строительстве так и повелось говорить, когда у гидромеханизаторов что-нибудь не ладилось и они стояли больше положенного: "Они там соловьев слушают".

Было чего послушать! Гремят соловьи, неутомимо поют и другие птицы, лопочет листва, шумит, переливается струя под яром, подмывая берег; всплескивает рыба, поскрипывает кобчик, иногда и донской степной орел, пролетая над лесистой поймой, уронит свой клекот, а ветер, набегая из Сальской степи, ударяет в зеленую плотную стенку вербного леса, как в туго натянутую шкуру барабана, и все это сливается, как скрипки, валторны, фаготы, флейты в оркестре Большого Академического театра. И всем этим оркестром управляет, все звуки согласует, то ведет за собой ввысь, то обрушивает, то смягчает до нежного пения, то сливает в трубный глас, чтобы снова рассыпать их, заставить звенеть, лопотать, шептаться,- всем этим дирижирует тот великий дирижер, имя которому - жизнь.

Теперь этому дирижеру неизмеримо труднее стало управлять оркестром, который расширился, влились в него новые инструменты и новые исполнители, такие необычные в этой весенней музыке. Как, например, согласовать пение соловья со звуком, извлекаемым экскаваторщиком из своего "Уральца", когда он, набрав ковш земли, поднимает его в воздух, поворачивается и мягко вываливает в кузов автомашины? Если экскаватор в порядке, если все шестерни, катки и блоки хорошо пригнаны друг к другу и смазаны, если экскаваторщик знает свое дело, как знает его Евгений Симак, не рвет машины, то и звук, издаваемый ею, не будет грубым. Если же разум, сердце и руки машиниста еще не стали разумом, сердцем и руками его машины, движение стрелы прерывается и в этом движении нет нужной грации, если человек на экскаваторе либо новичок - это еще ничего, он научится,- либо лодырь, зазнайка, эгоист, работающий только сам по себе, а не в коллективе, то и звук, возникший в глубине его машины,- резкий, печальный, негодующий, фальшивый - нарушит и общую мелодию и тем разрушит все очарование музыки, распугает, собьет других оркестрантов.

Как согласовать едва слышное рокотание донской волны, которая то хрустально звенит, подмывая берег, то, выталкивая из промоины воздух, начинает дудеть в нее, как в свирель, с могучим, внезапно возникающим и все нарастающим гулом мотопоезда, везущего на плотину бадьи с бетоном? Эти новые, необычные здесь звуки впервые вторглись в давно сыгравшийся весенний оркестр соловьев, лесной листвы и степного ветра, кукушек и красноталовых прутьев, купающихся в проточной воде, лопающегося бутона цветка и зерна, прорастающего в борозде навстречу солнцу. Как раздвинуть уже сладившийся, спевшийся хор тончайших трубочек, струн, колокольчиков и не утопить их в этом железном, электрическом звучании, не умолкающем над степью, над водой, над поймой ни днем, ни ночью.

И вот могучий дирижер - жизнь настраивает, сыгрывает их, таких разных, непохожих друг на друга, пиликающих на камышовой дудочке и ударяющих с тысячепудовой силой по рельсу, уходящему в землю, наигрывающих на паутинке, протянутой между двумя былинками, и на тяжелом кабеле, подвешенном к стальным фермам, вызванивающих в маленький колокольчик в вышине неба и колыхающих ковш на стреле, округло проплывающей над степью.

Бегают взад и вперед мотопоезда с бетоном. Вращаются на своих поворотных кругах краны. Маленькие воздушные молотки защищают поверхность бетона, и большие молоты забивают в землю шпунты. Вода вырывается из отверстий в плотине с таким шумом, что никто и не поверит, что это та самая, всегда стоявшая под береговыми вербами, как накатанный лед, тихая донская вода.

И каждая машина, каждый прут, каждая доска издают свой звук. Даже бетон, пока он уляжется в арматуру и застынет, немного поговорит, повздыхает. А вода с песком, с мелкой галькой тоже поигрывает, позванивает в трубах пульповода.

И все эти звуки сходятся, сливаются в одно созвучие, в одну песню, которая мощно парит над степью, уходит вверх по новому морю, а вниз по Дону ее уносит на гребешках волн ветер.

2

Наступил день перекрытия русла Дона. В правобережном районе все было готово, каменная "банкетка" насыпана, у прорана в Дон столько навалили камня, что он почти выступил из воды. Оставалось одним мощным усилием перекрыть камнем через окна в деревянном настиле прорана пролеты, из которых Дон вырывался, как Терек.

Начальник правобережного района Федор Иванович Резчиков ждал сигнала, все было организовано, дороги для движения самосвалов по кольцу устроены, технология засыпки продумана, и люди стояли на местах - лучшие люди, но сигнала не было. Почему-то не давал сигнала начальник стройки Барабанов.

Резчиков выходил из дощатого домика командного пункта, построенного на правобережном взгорье, смотрел на Дон, потом шел на проран, все проверял, возвращался на КП, передавал по радиотелефону распоряжения, уточнения, опять выходил посидеть на лавочке, томился. У него были причины для тревоги. Выше, по реке Чир, выпали дожди, уровень воды в Дону поднялся, в шестом пролете скорость течения превысила все расчеты, подходила к четыремстам сантиметрам в секунду. Проран гудел.

Почему медлил начальник стройки, не отдавал приказа? Это так не пристало Барабанову, так было на него не похоже.

Чтобы понять это, надо вернуться во времени назад, на одни сутки. За эти сутки Барабанов пережил немало нелегких часов и, должно быть, имел большой разговор с самим собой - самокритичный, жестокий. До перекрытия русла надо было затопить забетонированный котлован ниже плотины. Чтобы при перекрытии русла вода, сразу очутившаяся со всей своей мощью перед преградой - прораном, не снесла его, как щепку, часть ее отводили по каналу, прорытому выше прорана и дальше - через отверстие плотины - в котлован. Барабанову доложили, что все готово к затоплению.

После митинга Барабанов отдал приказ через три часа поднять "шандоры" - заслонки, закрывающие отверстия в плотине, и начать затопление.

Но приказ этот через три часа не был выполнен и не мог быть выполнен. Девятнадцать плит так называемой гибкой рисбермы - продолжения забетонированного днища котлована - оказались с изъянами, их нужно было снова заливать бетоном.

Мужество надо было иметь, чтобы отодвинуть затопление котлована в тот момент, когда все уже были подготовлены к этому, нацелены на это, когда столько ждали этого дня. Мужество, чтобы не согласиться и с теми, кто предлагал все же затопить котлован. Нашлись и такие. Они говорили, что несколько плит ни в коем случае не повлияют на прочность всего сооружения.

Барабанов отсрочил исполнение своего приказа.

Он, должно быть, провел тяжелую ночь. Наутро его увидели бледного, ожесточенного, и он гневные слова сказал корреспонденту, передавшему о событии так, будто оно уже состоялось.

Наконец котлован затопили, все улеглось, успокоилось, потеря суток, в сущности, не имела значения. Радостно было на стройке. Но Барабанов оставался настороженным. Можно было начинать перекрытие русла. Резчиков, у которого все было готово, нервничал, а Барабанов не давал сигнала.

Он стоял на берегу ниже котлована, где бульдозеры прогрызали перемычку, преграждавшую Дону возвращение в свое русло. Барабанов смотрел, как бурно устремляется в канавки, прорытые бульдозерами, размывает землю, шумит освобожденная вода. Он не уходил отсюда. Конечно же он хотел, чтобы бульдозеры пошире открыли ворота воде, чтобы до засыпки русла возможно больший отток воды произошел от прорана. Недаром он обронил в разговоре, что где-то, мол, уже подняли бокалы по случаю успешного перекрытия русла, но в это время открылась дверь и сказали, что вода сорвала проран.

Судя по всему, он недостаточно был уверен в Резчикове. Трудно складывались их взаимоотношения. Колюче был настроен Барабанов к Резчикову, считал его человеком медлительным. А Резчиков не лез в глаза, делал свое дело.

И вот наступил день Резчикова - день перекрытия русла Дона. Собственно, это началось не днем, а уже вечером и закончилось глубокой ночью. Когда сигнал наконец был подан, Барабанов вошел в дощатый домик КП правобережного района, сел у окна, выходившего на проран, и так просидел все время, ни во что не вмешиваясь.

Перекрытие русла проходило на редкость организованно. "Медлительный" Резчиков все предшествующее время употребил на то, чтобы засыпка прорана была только завершающим звеном уже выигранного дела. Самосвалы шли по кольцу, разгружали камни в Дон, и тот сначала гудел в пролетах, рвался, потом стал потише, зазвенел по камням, начал жаловаться, а скоро уже только плескался и совсем смолк, угомонился. Воды Дона поднялись у прорана, покружились и все сильнее, все естественнее потекли по отводному каналу влево через плотину и котлован и дальше, через ворота, прорытые бульдозерами в перемычке, вернулись в свое русло.

Резчиков спокойным голосом отдавал по радиотелефону приказания, ходил на мост, на месте руководил перекрытием и возвращался, в нем не было медлительности, которую подозревал Барабанов, которая так настораживала его. Барабанов бросал на него взгляды, в которых все чаще вспыхивали огоньки изумления. Так вот, оказывается, где подоплека этой медлительности! Резчиков исподволь обеспечивал и обеспечил успех дела.

3

У Барабанова нет той внешней ласковости к подчиненным, при помощи которой иные легко приобретают себе кратковременный авторитет - этот авторитет так же легко и рассыпается. Он, судя по всему, не сторонник фальшиво пестовать работников и даже может показаться крутоватым. Из чего исходит Барабанов? Вероятно, его требовательность к людям измеряется знанием того, как много они сделали, и верой в то, как еще много они могут сделать. Разве не они построили Магнитку, Днепрогэс, создавали колхозы, хорошо повоевали и протянули вместе с ним, с Барабановым, по тайге нефтепровод?! Разве они заслужили, чтобы им прощали их ошибки?

Не в снисходительном пестовании руководитель должен видеть свою задачу, не в фальшивой любви к людям. Вот ты раздвинь перед ними все стены, которые могут помешать их труду и творчеству, сними с их пути препоны, создай обстановку, чтобы развивалась их мысль и двигалось вперед дело. В этом - любовь. В этом забота.

Самая броская черта Барабанова в наружности - глаза при его седеющей голове. Они совсем молодые. Поэтому и лицо его - немного осунувшееся - очень молодое, свежее, сильное лицо.

Такой же волевой, решительный, свежий он и в движениях, в походке и в звуке голоса - рокочущего, но смягченного. Такие люди от сознания собственной силы могут иногда впадать в крайности, бывают несправедливыми. Но мужество дает им силу быть и самокритичными. У Барабанова это проявилось хотя бы в истории с виброхоботами, по которым подается бетон сверху, с бетонной эстакады, вниз, в блоки плотины. В морозы, какие наступили после оттепельной зимы, виброхоботы замерзают, забиваются стынущим бетоном и выходят из строя. На диспетчерском совещании в третьем районе Барабанов шумел на начальника участка, упрекал, что с прошлого года, когда уже применялись виброхоботы и когда была такая же история, тот ничему не научился. При этом Барабанов настаивал, чтобы укутывали виброхоботы одеялами, сердился, когда ему возражали, что при вибрации это бесполезно, приказывал. Потом из разговоров на диспетчерке постепенно стало выясняться, что есть другой способ - согревать виброхоботы паром. И тогда Барабанов стал настаивать, чтобы побыстрее применили этот способ. Он снова шумел, сердился, голос его раскатывался колоколом. У него были основания шуметь. Дело стопорилось, люди, думавшие о паре, не торопились применять его на практике. Барабанов умеет прислушаться, вобрать в себя настроение многих людей и потом все это сконцентрировать в своем решении.

Каждая диспетчерка должна, по его мысли,- и это чувствуется - превращаться в школу воспитания. Он сталкивает людей, которые должны работать и не работают взаимосвязанно при совмещенном графике строительных и монтажных работ, и, если не помогает убеждение, заставляет их следовать этой взаимосвязи, работать не только на свой участок, а и на соседа, на всю стройку. На стройке прилагаются усилия согласовать работу бетонных заводов и транспортировку бетона с бетонированием блоков плотины и гидростанции, а бетонирование - с установкой арматуры и опалубки. Несогласованность работы бетонных заводов с работой тех, кто укладывает бетон, проявляется то в том, что простаивают участки, подготовившие арматуру и опалубку, но не получившие своевременно бетона, то в том, что стоят бетонные заводы, так как на участках не готовы арматура и опалубка. На стройке добиваются этой согласованности, и когда это удается, работы поспевают одна к другой, идут стройно, когда же не удается - разлад, срыв графиков, взаимные обвинения. Немало еще невыполненных слов, и в этом смысле диспетчерские совещания - летучки действуют оздоровляюще. Характерно, что люди, казалось бы смертельно разругавшиеся на летучке, расстаются не врагами, а еще больше сближаются. Разругавшиеся вчера, сегодня уже вместе обрушиваются на третьего, который им обоим мешает работать согласованно. Такова сила критики.

4

Шли работы по сооружению панура - подступов к гидростанции и водосливной плотине. Дальние подходы к плотине устилаются матами из длинных жердей и пригружаются камнем, а ближние - заливаются бетоном. Красноватые зимние жерди возят из леса, который выкорчевывают и жгут в пойме. Там, далеко, выше плотины, темные донские ночи озарены лесными пожарами. Ветер несет над степью искры.

Не надеясь на большой паводок, 15 января навсегда закрыли донные отверстия в плотине, начали "накапливать" море, а 31-го вода уже подступила и к тому месту в пойме, куда стянули с окрестной степи останки битой, ржавевшей в бурьянах гитлеровской военной техники - скелеты пушек, автомашин, танков, и вот уже вода молодого степного моря вливается в обугленные, искореженные огнем стволы орудий, в кабины "пантер" и "тигров", вот она уже достала и до креста-свастики на борту танка, уже затоплен этот крест, некоторое время он еще виднеется близко у поверхности моря, а потом безвозвратно скрывается.

Царит на стройке будничная, деловая самоотверженность, заставляющая вспоминать севастопольских солдат и мотросов в описании Льва Толстого и наших советских солдат - сталинградцев, героев Великой Отечественной войны, краснодонцев и трактористов-колхозников, всю свою жизнь, в сущности, живущих в степи "на казарменном положении". Героическая это профессия в наше время - тракторист, механизатор.

На плотине сильнее, чем где-нибудь в другом месте, чувствуется мороз, так и прожигает ветер. Из больших труб и железных бочек люди делают себе печурки, раскладывают костры на каменьях. Подойдет человек, протянет к огню руки и снова - к машине. Сюда же привозят строителям обед - и в этом сходство с фронтом.

На гидростанции одновременно идут и строительные и монтажные работы. Надо бетонировать гнезда для гидротурбин, помещения ГЭС и создать условия монтажникам, чтобы они развернули работы. Не дожидаясь, когда строители дадут им "фронт", монтажники приступили к сборке рабочего колеса турбины на отдельной площадке. Вода наступала, и надо было плотине закрыться со стороны моря щитами, закрыть кратеры агрегатов, все места монтажа, чтобы потом уже спокойно продолжать работу, не боясь воды. Мысль - опередить воду - первенствует на стройке. Этому все подчинено. Укладывается бетон, завершаются все работы на тех отметках, к которым приближается море.

К вечеру сильнее потянет из степи морозом, опахнет электросварщиков, которые сидят там наверху, на эстакаде, уцепившись за арматуру. Ветер играет на прутьях арматуры, как на огромной гитаре.

Вчера еще в пануре работали люди, а сегодня уже земснаряд стал накачивать туда воду из-за перемычки, пока еще отделяющей плотину от моря. Со стороны моря все щиты в камеры ГЭС опущены, и работы по укладке еще не уложенного местами бетона, монтаж турбин ведутся теперь под прикрытием этих заслонок, под напором воды. На ГЭС напряженные дни. Не прекращая укладку бетона, надо перевезти портальные краны-бетоноукладчики на новое положение, а там, где они сейчас стоят, надо проложить путь для мощного мостового крана. Мостовой кран, а то и два таких крана спаренно будут опускать весящие сотни тонн роторы в приготовленные для гидротурбин гнезда.

Знаменательная история произошла с изготовлением рельсов для подкрановых путей. По проекту рельсы под 150-тонные краны были заказаны из бессемеровской стали. Но когда изготовленные рельсы отдали на испытание в научно-исследовательский институт, пришло заключение, что они непригодны. Они могут деформироваться, и это приведет к труднопоправимым последствиям.

В разгар основных монтажных работ, когда необходимо было немедленно ввести в строй краны, такое заключение было как гром среди бела дня, оно смешало все планы строителей. А не посчитаться с этим заключением нельзя было, тем более что и проектировщики с ним согласились, признали свой промах. Надо сказать, что и вообще на строительстве ежечасно вносятся изменения и поправки в самые, казалось бы, обоснованные, фундаментальные проекты.

Стоял под угрозой весь график монтажа. И тут зародилась мысль обратиться "к рабочему классу". Была составлена телеграфная "петиция" на Днепродзержинский завод с подобным изложением существа затруднения, перед которым очутился коллектив стройки. Были посланы все расчеты. Ответ пришел незамедлительно. Отвечали директор, парторганизация, коллектив завода. Заказ принят, первая, основная партия рельсов отгружена, и следом будут отгружены остальные.

Мысль о том, чтобы обратиться к рабочему классу, подал начальник политотдела стройки Черкасов.

5

О Черкасове говорили разное. Одни говорили, что он угрюмый и малозаметный на стройке человек, вот на соседнем строительстве действительно чувствуется начальник политотдела. Все это не вязалось с тем, что можно было услышать от других. Черкасова в любое время дня и ночи можно встретить в строительных районах, он всегда с бульдозеристами, экскаваторщиками и монтажниками.

В первый раз мы с Черкасовым поехали на сооружение порта в конце февраля, через месяц после того, как началось наполнение моря. Вода разливалась по степи, и на стройке были озабочены, чтобы перед весенним паводком гидромеханизаторы успели намыть дамбы. Черкасов решил на месте выяснить, кто говорит правду: начальники участков, которые заявляют, что у них все готово, можно приступать к намыву и дело теперь за "хитромеханизаторами", или начальник гидромеханизации Шелухин, который уверяет, что задерживают участки.

Черкасов взял с собой и Шелухина. На месте быстро установили, что виноваты и те и другие. Верно, подготовку карт под намыв еще не закончили, но и гидромеханизаторы не были готовы к намыву. На 98-й дамбе продолжался монтаж пульповода - большого сечения трубы, по которой земснаряд гонит разжиженный песок - пульпу - на карту намыва. Работавший здесь кран-трубоукладчик, подцепив секцию трубы, подавал ее на мостки, уложенные на деревянных опорах. Наверху ее быстро подхватили монтажники, просунули в отверстия фланца и скрепили с другой, уже лежащей на опоре трубой.

Шли по песчаной, летом намытой плотине. Она словно тысячи лет здесь была, так затвердел белый донской песок, так он слежался. Ветер, дувший с утра с северо-востока, к полудню повернул и потянул с юга, снег начал подтаивать.

 ...Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, 
 На мутном небе мгла носилась; 
 Луна, как бледное пятно, 
 Сквозь тучи мрачные желтела, 
 И ты печальная сидела - 
 А нынче ... погляди в окно...-

неожиданно вслух прочитал Черкасов. Он шел быстро, размашисто, за ним нельзя было угнаться. Это, говорит он, наилучший способ "выгнать" туберкулез. Пробегаешь за день 15-20 километров, потом дома все съешь, что жена на стол поставит, и спишь без сновидений.

Заговорил о воде, заливающей степь, о рождающемся на глазах море. Прибывающая вода будто и незаметна, но это оттого, что ее подернуло коркой молодого льда и присыпало снегом, а уровень моря уже поднялся до 17 метров 80 сантиметров, это выше прошлогоднего уровня, когда разлив угрожал стройке.

Кто-то сказал, что весной на эту заливающую пойменную степь воду будут садиться отдыхать перелетные гуси. Плохо придется утке. Только она станет гнездиться, вода подступит и начнет заливать.

- Если она уже вывела утят - ничего, они как вылупятся - и сразу на воду, а вот куропатке худо будет,- заметил Черкасов.

На следующей карте монтажники тоже тянули пульповод. Процесс монтажа пульповодов на стройке все время изменяется в сторону упрощения и ускорения работы. Стрела трубоукладчика по проектному заданию должна поднимать одну секцию пульповода, но на 98-й дамбе трубоукладчик подавал на опоры по две смонтированные на земле секции, а Шелухин сказал, что и по три приспособились поднимать.

- И по четыре поднимают,- добавил Черкасов.

Его осведомленность в делах стройки - не поверхностная, а всесторонняя и детальная. Один работник не в одобрение сказал о Черкасове, что он может пять часов стоять и смотреть, как забивают шпунт в землю. В этом иные видели только увлечение Черкасова техникой и заключили, что ему надо бы быть на хозяйственной, а не на партийной работе. Не таким, мол, должен быть начальник политотдела на стройке, он должен быть человеком, который все время чувствуется, чтобы само собой разумелось, что это - руководитель.

Но, увидев только то, что Черкасов действительно знает механизмы, как, пожалуй, никто их не знает на стройке, эти люди не увидели самого существенного,- что еще лучше он знает механизаторов, которые решают успех дела.

Во второй раз мы поехали с Черкасовым в порт в начале весны. Скреперы ровняли дно моря. Вода сюда еще не дошла, но она уже близко. Земля еще влажная, но уже пробрызнули первые острые жальца молодой травы.

В белесом степном небе звенели жаворонки. И вдруг Черкасов стал рассказывать, как несколько дней назад, когда он приезжал сюда и здесь было мокро, из-за грязи стояли скреперы,- он увидел: сидит на былинке жаворонок и вот так же заливается.

- Снег идет, правда редкий, весенний снег, а он поет. И легче стало,- улыбнулся Черкасов.

Он не стал пояснять: не потому легче, что жаворонок красиво, звонко пел, он слышал их тысячи раз, а потому, что птаха пела наперекор непогоде,- значит, скоро весна, значит, снег - это временное, и скоро можно будет вовсю развернуть работы.

Потом Черкасов остановился посреди степи, где скреперы ровняли землю, и, вынув часы, смотрел, сколько времени уходит у тракториста на цикл, то есть на ту работу, когда он от одного конца стометрового гона нагребет и возьмет землю, довезет ее до другого конца и опять вернется.

В стороне простаивали два скрепера, Черкасов разговорился с трактористами и, когда один из них стал объяснять простой тем, что на ремонтном заводе плохо отремонтировали, заметил, что эти вещи - подтяжку подшипников - хороший тракторист может и сам сделать.

У дощатого вагончика передвижной мастерской-летучки, совсем как на тракторном полевом стане, сидели вокруг врытого в землю стола, обедали слесари и трактористы. Черкасов попросил повара плеснуть и ему в миску борща.

- Без картошки? - коротко посмотрел он на повара.

Повар ответил, что сегодня не подвезли. Черкасов разговорился и с этими трактористами. Они стали обвинять в простоях механика летучки.

- Значит, если от вас механика забрать, не на кого будет надеяться и дело пойдет лучше? - спросил Черкасов.

Трактористы весело переглянулись и промолчали. Похоже было, что они согласны с его словами.

И тут невольно подумалось, что для Черкасова не впервые, должно быть, вот так, со знанием дела, разговаривать с механизаторами, находить дорогу на полевой стан трактористов и устанавливать взаимопонимание с ними. В молодости он работал монтажником на строительстве Россельмаша, а в горячее время коллективизации партия послала его в донскую деревню. Он был организатором колхоза, пока его не избрали секретарем райкома. Это при нем тацинские комбайнеры установили всесоюзный рекорд выработки на уборке хлеба "Коммунарами". В дни войны Черкасов ушел на фронт комиссаром авиационной части. С его знанием техники он быстро изучил штурманское дело и летал на бомбежку захватчиков. После войны - он секретарь горкома партии, руководит восстановлением разрушенных заводов и вот уже возглавляет парторганизацию на строительстве Цимлянского гидроузла.

В сумерки возвращаясь от скреперистов, Черкасов нагнулся и отколупнул от земли зеленый росток:

- Тюльпан. Здесь, на солонцах, их будет несметная сила.

По пути он еще завернул в рабочую столовую и сказал, чтобы ему принесли меню. Официантка ответила, что для начальства у них есть отдельный залик, и пригласила Черкасова туда.

- А мы хотим здесь,- сказал Черкасов и посмотрел на нее так, что она заикнулась.

Он остался недоволен меню: мясных, из говядины, блюд не было, а были только свиные.

Вечером он разговаривал из политотдела по телефону с секретарем обкома.

- Прошу вас помочь. На стройке, в столовых, второй день нет хорошего мяса. Суворин, мясоторг, обещал отгрузить даже бараньи тушки - и ничего нет.- И еще раз повторил: - Просьба помочь.

Не показно, а по существу заботится он о людях, думает о них и о том, что помогает и что мешает их работе. Это дает Черкасову право быть требовательным к людям. И не потому ли они встречают эту его требовательность как нечто естественное, само собой разумеющееся.

6

Объехав фронт работ второго района, Барабанов сидел за столом у начальника района и, беседуя с инженерами, говорил им о своих впечатлениях, ставил новые задачи. В это время ему позвонили, сказали, что на проводе министр. Без малейшей поспешности, но быстро и твердо он взял трубку и без подобострастия, но и без излишней развязности стал разговаривать с министром. По ответам Барабанова можно было судить, какие ему задавались вопросы.

- Мы сейчас все внимание уделяем напорному фронту, создаем там напряжение. (Теперь это слово в ходу не только у Барабанова, но и вообще на стройке.)

- Как с водой? Не говорят определенно. (Речь шла о предсказаниях гидрологов и синоптиков.) Запутались окончательно, но похоже, что воды будет больше, чем ожидали. В районе Калача сейчас расходы воды 1000 кубометров в секунду. Задонский паводок придет, по расчетам, через 3 недели. В магистральный канал даем (туда пока накачивают воду земснарядами) 300 с лишним тысяч кубометров в сутки. В секунду 4 кубометра. В ближайшие 3-4 дня доведем до 7 кубометров. Талых вод там набралось около трех миллионов кубометров. Потеряли на замочку меньше, чем ожидали.

В голосе Барабанова - и довольство, и ирония к тем, кто предсказывал эти потери, как всегда, с запасом, что является отличительной чертой многих наметок и проектов: запас на прочность, да и на сверхпрочность, да "на авось", да на всякий случай, да ради страховки, а в результате огромный перерасход материалов, техники, энергии.

- Вместо 300 тысяч кубометров теряем до 100 тысяч в сутки. Сейчас мы опять закрылись. Примерно 50 кубометров в секунду даем (это расход воды из нового моря, выдача воды в Дон). Но это,- весело продолжал Барабанов,- нам хуже.- И он пояснил:- Хуже, так как обезводили карьеры гидромеханизации, и нельзя выводить земснаряды. Мы сейчас минимально на 28-й отметке (это он уже говорил о готовности по бетону и другим работам). По воде имеем 21-ю. Догнать воде нас нельзя, держим все в руках. 23 апреля будем крутить, а подготовим к нагрузке к 10 мая (речь шла о первой турбине ГЭС).

- Это, конечно, будете решать вы. (Барабанов не хочет наступить и на самолюбие министра.)

- С землей выйдем, все будет в порядке.- И он повторяет: - К первому июня по главным делам будем в полном порядке.

- Сооружения ведут себя нормально, все время проверяем, держим под надзором. Воды - примерно на площади 450 квадратных километров. Да, уже впечатление моря, все приобретает внушительный вид, исчезают островки, пустыри, все это тонет. Местами и земляная плотина приняла напор, а на плотину у гидростанции - напор примерно 9 метров. До свидания.

И он быстро положил трубку. Он умеет владеть собой и так же не спешит обнаружить хорошее настроение, как не любит показывать и плохое. Но оно, это хорошее настроение, переливается сейчас у него через край, и его не могут не видеть люди. Разговор с министром был хороший, кое-что в этом разговоре Барабанов "авансировал" - он не то чтобы соврал министру, нет, он говорил с уверенностью в успехе тех дел, которые завершались. И люди это должны были почувствовать,- отвечая министру, он явно говорил и для них. Вот, мол, смотрите, я вам верю, вот какую мы на себя берем ответственность, это я на себя взял сейчас ответственность, да не может быть, чтобы вы меня подвели. И глаза людей отвечают ему, что они не подведут. Его переливающееся через край настроение передалось и им, и Барабанов тотчас же поворачивает его в нужное русло.

От разговора с министром он быстро переходит к продолжению предыдущего разговора, но только ведет его теперь уже на более высокой волне, "по-барабановски" разворачивается, и люди, слушая его, увлечены и тем, что он говорит, и им самим и не в обиде на него за то, что иногда говорит он о том, что увидел сегодня на плотине, резко, остро, саркастически.

Казалось, когда он ехал и шел по плотине, он не обращал внимания на частности, пренебрегал мелкими деталями; быть может, так оно и было. Но вот выясняется, что, не разбрасываясь на детали, он сумел увидеть их в комплексе, в согласованности, глаз его связал одну деталь с другой и схватил существенное. Это дар - уметь так обобщать при кажущемся равнодушии к деталям.

Начальник политотдела Черкасов знает стройку во всех деталях, и это позволяет ему видеть всю картину. Барабанов в знании деталей явно уступает Черкасову, он увидел их всего три-четыре там, где Черкасов, который все время ходит и ездит по районам, увидел сто, но Барабанов сумел схватить самую суть и понять все значение этих деталей, поставить их в связь. И вот его сильный, широкий ум крупными мазками дописал остальное, и картина готова. Мелкими деталями на этой картине, быть может, пренебрегли, зато самое важное на ней присутствует.

Черкасов же не пренебрегает и самыми мелкими деталями, картина его полнее, знание дела всестороннее, и это позволяет ему не просмотреть ту мелочь, которая потом может вырасти в крупное. Значит ли это, что Барабанов хуже Черкасова знает положение дел на стройке? Во всех деталях - да, хуже. Но в умении сделать правильный и своевременный вывод из небольшого количества главных деталей - нет, не хуже. Там, где его глаз не нащупал, его смелый ум находит дорогу. Барабанов умеет по-государственному мыслить.

Так увидел он и то самое существенное, что теперь мешает двинуться второму району. И он говорит:

- Бетон (он имеет в виду кладку бетона) у вас в сюртуке и при галстуке, а дренаж в одних исподниках.

Кто-то из присутствующих заметил при этом, что совмещение укладки бетона и дренажа в данный момент невозможно.

Барабанов тут же подхватил:

- При таком совмещении, как у вас, конечно. Сооружение перед лицом воды должно созревать целесообразно. Ему полагается иметь две ноги, и надо, чтобы каждая нога росла нормально. Дренаж пусть организуется как односменная работа, вторая смена там не нужна. И людей вымотаете, и работы ночью не будет. Надо подумать, как насытить людьми и механизмами весь фронт работ по отдельным участкам и в целом - все виды дренажных работ. Какая у вас будет технология, последовательность. Дайте все это во взаимосвязи. Готова траншея - пусть она не стоит, она должна немедленно поступать в следующие руки. Все, что у вас загоняется вперед и что вы не используете, - поворачивается против вас, вы повторяете работу. Делаете траншею, она у вас заливается водой, и потом вы, чтобы уложить дренаж, боретесь с водой. Вам нужны не только укладка труб, не только укладка фильтров, а готовый дренаж. И - никаких перерывов между этими видами работ! А вы сами себе делаете чертей и потом вступаете с ними в кулачные бои. Бетон ведите на уровне и активизируйте дренаж.

- Не производит все это впечатления серьезного строительства. На плотине ни одного показателя. Где границы участков? Где показатели, что они сделали и когда должны кончить? Ходишь, как в степи. Точность нужна - участок такой-то, прораб такой-то, а рядом - должен сделать столько и сделал столько-то.

Нет организованного вида, нет и приподнятого настроения. Вопрос питания - вопрос настроения людей. Людей мобилизуете под лозунгом дать плотину стране, а забыли, что в такой-то час надо и "бензина" человеку подлить. Какой смысл: приходит человек в семь часов утра, а обед ему привозят в пять вечера. Идешь по плотине от Рязани до Тулы часа три, и везде обедающие. Почему экскаваторы стоят в обед? Ведь у Худякова же не стоят? Половина людей пусть обедает, но машина должна работать? А у вас экскаваторы "газеты читают". И стоят как раз те машины, о которых вы вопите.

О питьевой воде подумайте. В эту жару на плотине людям пить нечего. Ни бидонов нет, ничего. Из лужиц пьют, а надо, чтобы пили чистую, из глубинного водоотлива. Через несколько дней у вас без воды люди не будут работать.

Дальше Барабанов снова сказал, чтобы подготовили все свои соображения "по-взрослому" (он любит это слово) и представили свои требования ему к 12 часам.

7

И вот зацвели по всей степной пойме, куда еще не пришла вода, тюльпаны. Их так много, что у скреперистов и экскаваторщиков их пурпурные головки выглядывают над козырьками фуражек, из нагрудных карманов спецовок, а на участках, в дощатых помещениях, - они на всех столах в банках и стаканах, за ними смотрят девушки - табельщицы, десятницы и счетоводы, и даже на столе у начальника района Резчикова стоят лазоревые цветы.

А в степи зацветают новые. Вода, разливаясь по степи, топит и тюльпаны. Вначале они еще качаются над водой на своих тонких ножках, некоторые так и лопаются на воде, распускаются. Потом, когда она уже подступает к самому цветку, они, как красные и желтые чашечки, плывут по морю. Похоже, что это огоньки плывут, пылают на воде.

Июнь 1951 - июль 1952

ПОЕЗДКА НА АТОММАШ

В нашем, Усть-Донецком, и в соседних правобережных районах нет ни постоянных мостов через Дон, ни сколько-нибудь налаженных по зимнему времени паромных переправ, и чтобы попасть на машине на левый берег, на тот же Атоммаш, нужно было дать двести километров крюку через Ростов.

Оказалось, что и по льду теперь уже можно было переправиться не всюду. Стужа, которая ползимы безраздельно властвовала в степи, вдруг на самом своем накале сдалась - и все сразу отпустило, оттаяло за какие-нибудь три-четыре дня. Еще вчера вечером трактору буксировали с левого берега на правый прицепы с кормами для животноводческих ферм, а с утра ГАИ уже выставили там красные вешки. У станицы Раздорской ЗИЛ проломил задними колесами изъеденный теплыми туманами лед и встал посредине Дона на дыбы,- шофер с грузчиком едва успели повыскакивать из кабины. Не так-то просто было потом вызволить из полыньи и тяжелый ЗИЛ, и соскользнувшие из его кузова в Дон бухты проволоки.

И все-таки ниже этой полыньи еще оставалось место, где на легковой машине, если не замешкаться, можно было с ходу выскочить на ярок в задонский лес. Тут же за машиной и засинела водой взрезанная скатами по рыхлому льду колея. После этого предстояло еще совсем немного пошарахаться из стороны в сторону по скользкой дороге в лесу и на бывшем займище - заливном лугу, перед тем как выехать на автотрассу, простегнувшую левобережную степь с запада на восток от Ростова до Волгодонска.

...Нет, не только современные поселки новых совхозов, корпуса винзаводов и животноводческих комплексов, десятки школ, Дома культуры нанизались на нее за четверть века - с тех пор, когда вот так же ездили по ней, но тогда еще грунтовой, на Цимлянскую стройку.

В памяти у каждого человека есть такие антенны, на которые всегда бывает настроено его сердце. Те самые, на которые он впервые набрел в пору своих лучших надежд и жестоких испытаний - без них не обходится жизнь. И даже когда они безмолвствуют, он ощущает их постоянное присутствие в окружающем мире. Ежесекундно ждет того нечаянного соприкосновения с ними, когда все - все сразу и отзовется, и нахлынет, и обступит. Музыка молодости опять ворвется в жизнь и властно подхватит, соединяя прошлое с настоящим.

Вот как и теперь на подъезде к Волгодонску по той самой дороге, по которой столько езжено было четверть века назад, вдруг может непрошено подступить скорбь, что ни знаменитому тогда начальнику Цимлянской стройки, любимцу корреспондентов Василию Арсентьевичу Барабанову, ни его ближайшему другу, начальнику политотдела Алексею Гавриловичу Черкасову, теперь уже не прочитать этого горделивого напоминания: "Вся страна строит Атоммаш", как некогда читали: "Вся страна строит Волго-Дон".

И теперь уже никуда нельзя будет деться от этого неизбежного совмещения, или, как принято ныне говорить, состыковки, времен. Не уйти от наплывов одно на другое событий и лиц. Не умолкнуть антеннам, чьи позывные впервые услышал и разделил с теми, кто оставил память о себе в цимлянской степи, взнуздав Дон плотиной.

Любуешься ли голубым айсбергом посредине степи - третьим по нумерации, но первым по вступлению в строй действующих корпусом Атоммаша, а глаза ищут и находят знакомое крыло плотины, намытой земснарядами из донского песчаного серебра, детища начальника правобережного района Цимлянской стройки Федора Ивановича Резчикова. Видишь ли, как бульдозер уже опустил свой нож, чтобы начать расчистку стройплощадки для очередного высотного дома новой индустриальной столицы в междуречье Волги и Дона, - и отчетливо восстают в памяти те последние казачьи курени, которые дольше всех держались, отказываясь съезжать с родимых мест, на островах станичных юртов, съедаемых и рушимых глыба по глыбе волнами нового степного моря. Натыкаешься ли ночью по дороге с Атоммаша на Цимлу на омертвевший ствол старого русла Дона - и опять воочию представишь его, Дон, при свете прожекторов, неистово ревущим в проране.

Тем больше радуешься, узнав, что это сияние электросварки, бушующее теперь над Атоммашем, принадлежит, оказывается, бригаде все того же Алексея Улесова, который и двадцать пять лет назад был славой и гордостью электросварщиков на Цимлянской стройке. Как если бы самой истории дано было распорядиться поставить его, дважды Героя Социалистического Труда, на сварку двух времен.

Совсем иной, конечно, теперь размах. Тот же начальник областного штаба по строительству Атоммаша секретарь Ростовского обкома партии Н. М. Иваницкий ни за что не забудет напомнить корреспондентам, что и обойдется завод стране в четыре раза дороже, чем весь Волго-Дон. В шесть раз больше электроэнергии, чем сегодня от всех гидротурбин Цимлянской ГЭС, будет получать страна от одного только волгодонского атомного реактора, а их производство, добавляет директор Атоммаша М.Ф. Тарелкин, мы поставим здесь на поток. Отдача этого первенца десятой пятилетки будет столь стремительной, что атом с донским лампасом окупит все капиталовложения в строительство завода меньше чем за три года.

Что же до объемов и масштабов, характерных для Атоммаша, то они не оставляют равнодушными даже тех, кто, приехав сюда с того же КамАЗа, в первую очередь, естественно, интересуется вопросами быта, житейского комфорта.

- Насчет атомных реакторов мощностью в миллион киловатт каждый мы уже всё знаем. А как насчет трехкомнатной квартиры с лоджией?

- А не хотите ли до конца пятилетки получить всего-навсего миллион квадратных метров жилой площади, в том числе с лоджиями и с горячей водой,- отвечает на встречах с новоприбывающими добровольцами начальник строительства, управляющий трестом "Волгодонск-энергострой" Ю. Д. Чечин.

- Так это же в планах...

- Нет, если по плану в 1977 году мы должны ввести 150 тысяч квадратных метров жилплощади, то в действительности введем все 300 тысяч,- поясняет секретарь Волгодонского горкома партии И. Ф. У чаев.- И это реально, потому что смогли же мы в 1976 году увеличить темпы жилищного строительства в пять раз. Так что миллион квадратных метров жилплощади в десятой пятилетке обязательно будет.

Но тут же вдруг и ловишь себя на подкравшейся мысли, что и этот миллион квадратных метров, и другие, отведенные и отводимые под величественные - двадцати- и тридцатигектарные - корпуса Атоммаша, а вслед за этим и атомной электростанции, крупнейшего в мире завода котельного оборудования, отрезаны и еще будут отрезаны лемехами бульдозеров у Цимлянской, пусть пока еще и скупой, но уже чреватой урожаями степи, навсегда и безвозвратно изъяты из донского пахотного клина. И, глядя на согретое неподдельным волнением лицо того же начштаба стройки Н. М. Иваницкого, набрасывающего перед взорами корреспондентов и писателей поистине захватывающую панораму грандиозного индустриального комплекса в междуречье Волги и Дона, опять видишь перед собой столь же озаренное лицо В. А. Барабанова и слышишь его грозно-веселый голос:

- А если кто-нибудь из казачков сам же для себя лучшей жизни не хочет и цепляется за эту бесплодную полупустыню, то нам придется ему немного пятки водой нашего нового моря пощекотать, чтобы он поскорее догадался, что по адресу нового местожительства и его драгоценные лозы смогут без всякой нормы свою жажду утолять, и ячмень-пшеница. Что же касается нереста того же донского сазана или рыбца, то мы его будем через плотину лифтом прямехонько в море переправлять.

И при этом звучный смех Барабанова, сплав меди с серебром, колоколом раскатывается над разливом нового моря.

Только один, помню, человек, Алексей Гаврилович Черкасов, душа и партийная совесть стройки, позволял себе при этом оставаться серьезным.

- Казачка этого мы, конечно, переселим, куда же ему деться, но и нам бы не грех поинтересоваться, о чем он вздыхает,- глуховатым, низким голосом возражал он своему ближайшему другу.- И из моря, само собой, можно, не то что из Дона, поля напоить, но это если все 24 миллиарда кубометров воды регулярно набирать, а если нет? И еще неизвестно, будет ли у цимлянского вина с тех столетних кустов, которые мы тоже переселяем со склонов в низину, такой же букет. Не говоря уже о рыбе, которой и станицы и города у нас кормились не меньше ста дней в году, или о том же займище, с которого кормился скот по всей донской пойме.

- Ты что же, политотдел, против Волго-Дона? - с изумлением спрашивал Барабанов.

- Нет, я за то, чтобы из-за чьих-нибудь просчетов не страдали потом люди,- спокойно отвечал Черкасов.

- Ну, там, в Главгидропроекте, тоже ведь не мальчики сидят. А наша задача, политотдел, дать плотину к сроку.

Ехал я на Атоммаш, чтобы и со своей молодостью там как бы повидаться, и порадоваться той новой молодости страны, из рук которой поднимается в донской степи это неизмеримо более величественное, чем все прежние, детище пятилеток.

Вот и встретился, и порадовался, но откуда же и эта грусть? Не от вас ли, антенны, на позывные которых всегда бывает настроено сердце?

Переправлялись на этот раз обратно через Дон, по совету бывалых местных шоферов, выше станицы Раздорской, даже выше устья Северского Донца.

Донской лед, подтачиваемый еще и водой, сбрасываемой из Цимлянского моря, местами уже начал вспухать, змеиться трещинами, но через Донец машины ходили пока без опаски.

За ночь на все сто восемьдесят градусов развернулся над степью ветер, и что-то под кувалдой стужи опять начинала постанывать земля. А от того снежного одеяльца, что хоть кое-как укрывало озимые, уже не осталось и следа, под лучами оттепели оно стаяло, сбежало мгновенным половодьем поверх мерзлой земли в малые степные речушки и в Дон. И на склонах полей, там, где особенно бурным был вынос грунта из-под озими, вдруг обнажились узлы кущения. Тут же ветер с морозом и набросились на них.

И глаза всех теперь с тревогой обернулись на этот изумруд полей, единоборствующий с зимой, повернувшей вспять: выдержит ли? Столько надежд было связано с ним. Еще никогда в донском севообороте озимые не занимали такого внушительного места. И с осени они хорошо раскустились, и всю зиму даже там, где не было снега, простояли храбро, своей же шубой и согревая свои корни. И вот теперь их, после того как вздохнули и расслабились они, обманутые оттепелью, вероломная зима опять испытывала на прочность, на разрыв.