Кочетовцы (Виталии Закруткин)

Кочетовцы

Есть на берегу Дона большой остров^*. Три реки омывают его: с юга - Дон, с востока - Северский Донец, а с севера и с запада длинным полукружием вытянулся Сухой, или Спорный Донец.

^* (Очерк печатается с сокращениями.)

В пору буйных весенних разливов трудно попасть на остров: куда ни глянешь - всюду голубеет вода, у воды носятся кулики, кричат черно-белые чибисы, над ериками никнут плакучие вербы да плещет загулявшая на нересте рыба...

В остров врезаются тиховодные ерики - Парамонов, Тридцатной, извилистая речушка Жегуля - давнее пристанище раков. А когда спадает теплая "русская" вода (так, в отличие от холодной "казачьей" воды, называют воду с дальних донских верховьев), в островных западинах остаются озера: Большое и Малое Лебяжье, Петровское, Нужное. Была пора, когда в гущине озерной куги гнездились чирки и крыжни, на плесах после трудных перелетов отдыхали белые лебеди, по зеленым грядинам разгуливали стрепеты, а в высоком луговом разнотравье неумолчно отстукивали свою песню перепела.

В какие незапамятные времена появились на острове первые поселенцы, теперь уже никто не может сказать. Остались в народе только легенды да древние предания предков. И никто уже не скажет, когда стала заселяться казачья островная станица Кочетовская, кто были первые ее жители и почему они ей дали это название.

Отвечая на такой вопрос, почешет дряхлый старик кочетовец затылок, задумается и заговорит невнятно:

- Разное люди брешут... Я от своего деда такое слыхал, что, дескать, годов триста или четыреста назад плыли с верховьев Дона беглые люди, которые от бояр да от злых панов спасались, долю свою искали... Были среди этих людей воронежские, тамбовские, рязанские и разные прочие крепостные мужики... Ну, плыли они, значит, вниз по Дону, удобное место для жительства себе высматривали. А мест удобных в ту давнюю пору тут было несчетное число: за каждой излучиной - острова, плесы, ерики, непроходимый лес кругом, одним словом - вольная воля... Никаких тебе ни царей, ни панов. Рыбы же и всякой дичины да зверья столько, что глаза разбегаются... Глядели, глядели беглые странники на всю эту красоту нетронутую и уговорились промеж собою так: станем, мол, и зачнем селиться там, где услышим на утренней зорьке крик петуха, или же, иначе сказать, кочета. Доплыли они, значит, до нашего острова, а тут гдей-то на лесной поляне вроде запел кочет, да так голосисто, так звонко, что люди эти беглые причалили свои баркасы да каюки к высокому правому берегу и стали первые землянки рыть. Ну, а станицу так и прозвали: Кочетовская... Однако красивую эту легенду в разговоре со мной начисто развенчал говорливый кочетовский рыбак-пенсионер, отличавшийся, несмотря на свои семьдесят лет, любовью к хмельному и весьма трезвым взглядом на историю.

- Какой там к чертовому батьке кочет?!- презрительно посмеиваясь, сказал он.- Тут кажен понимать должен: раз кочет пропел - значит, на острове уже люди были, потому что кочет - птица не дикая, а домашняя, для лапши приспособленная... Не, ежели говорить про нашу станицу, то название Кочетовская ей дано по другому случаю. Что беглые люди вниз по Дону плыли, это, конечно, правда, и вот когда доплыли они до того места, где Северский Донец впадает в Дон, то тут ветрело их сильное течение, и обломились на ихних дубах, иначе говоря, на баркасах, кочетки, то есть деревянные колышки, на которые весло вздевается. Причалили они к острову, стали кочетки вытесывать. Место им понравилось. Тут они и осели, начали строиться. А станица по тем самым кочеткам и была названа Кочетовской.

Возможно, и это заключение старого станичного рыбака относилось к области легенд. Вернее всего, название станицы связано было с именем первых ее поселенцев. В архивных документах есть упоминание о том, что на Нижнем Дону жили когда-то казаки по фамилии Кочеты. Известно, например, что один из них, атаман "легкой"^* станицы Савва Кочет, находясь в 1705 году в Москве, говорил в Посольском приказе о тех привилегиях, которые были даны донским казакам Петром Великим:

^* (В XVII и XVIII веках донские станицы делились на "зимовые", жившие оседло, и "легкие", в которых казаки кочевали, находились в движении, чаще всего в разных походах.)

"Донские казаки, перед иными народами от него, великого государя, так пожалованы и взысканы, что к ним и по сие число о бородах и платье великого государя указу не прислано, и платье они ныне носят по древнему своему обычаю..."

По всем данным, первые жители станицы Кочетовской поселились в ней в середине XVII века, обретя на острове одно из самых защищенных, самых безопасных мест на Дону. Остров омывался тремя реками, в весеннее половодье к нему нельзя было добраться. Рыбы, птицы и зверья было здесь великое множество. И жили кочетовцы так же, как жили в ту пору все казаки донских хуторов и станиц: ходили в походы степью и морем, били турецких пашей, татарских ханов, пасли на займище коров и овец, ловили сетями и вентерями рыбу, помалу сеяли хлеб, иногда бунтовали против "великого государя", пополняя отряды Кондрата Булавина, Степана Разина, Емельяна Пугачева.

Были, конечно, и тогда в станице разные люди: одни богатели, властвовали, верой и правдой служили царю, а другие бедовали, перебивались с хлеба на квас и постоянно оказывались в числе "бунтовщиков".

Есть, однако, документ, свидетельствующий о полном неповиновении всех кочетовцев самой императрице Екатерине Второй, приказавшей переселять казаков на Кавказскую линию.

В 1793 году царский полковник Степан Леонов доносил в своем рапорте:

"В 14-й день сего течения я, прибыв из Семикаракорской в Кочетовскую станицу, в коей хотя того же числа оной станицы станишной атаман войсковой есаул Корней Студеникин, а с ним судья Самойла Топорков, Филипп Золотарев и сотник Харитон Бурханов с тремя стариками ко мне по двоекратной моей посылке и приходили, но о наряде в поселение на Кавказскую линию казаков грамоты не приняв, сказывая тогда, что они без станичного сбора оных принять не могут, а поутру-де, то есть сего числа, сделают казакам сбор и о том потрактуют, ибо-де сей наряд не на службу, а на вечное бедных казаков поселение, по коих они теперь, сокрушаясь, а слезах потопают... А сего числа, собравши сбор, видел всех бывших на оном сборе ко исполнению высочайшей воли несогласных... Старики гораздо большая часть была в молчании. В каковой их закоснелости и разошлись со сбора, а я отправился в станицу Золотовскую..."

Таким образом, по свидетельству полковника Степана Леонова, осенью 1793 года он, присутствуя на станичном сборе казаков в Кочетовской, "видел всех бывших на оном сборе ко исполнению высочайшей воли несогласных".

Прошло полтора века, а потомки упомянутых в рапорте Студеникиных и Золотаревых сегодня живут и работают в станице Кочетовской, не ведая о том, что их предки смели оказывать неповиновение "высочайшей воле"...

В те далекие годы кочетовцы жили так же, как все другие станичники и хуторяне "Всевеликого войска Донского": редко выпадал для них мирный год, чтобы не сзывали казаков в разные набеги и "государевы походы". Воевали они в составе войск Петра Великого против шведов, участвовали в Персидском и Крымском походах, сражались под Очаковом и Хотином, громили пруссаков под Гросс-Егерсдорфом, лихо шли по улицам Берлина. Под командованием Суворова беззаветно бились они в сражении под Туртукаем и Гирсовом, ходили на Кубань против ногайцев, штурмовали Аккерман, Измаил, прославили себя в знаменитом переходе суворовской армии через Альпы, участвовали в Дунайском походе Кутузова.

В Отечественной войне русского народа против Наполеона казачьи полки стяжали бессмертную славу: не раз били они войска маршала Нея и конницу Мюрата, громили с фланга наполеоновские войска в Бородинском бою, гнали Наполеона до его столицы. В числе первых казачьи полки атамана Платова вступили в Париж.

"Почтение мое войску Донскому и благодарность к подвигам их в течение кампании 1812 года. Сие чувство завещаю я и потомству моему" - так сказал о донских казаках великий полководец Кутузов. А в донских полках немало было кочетовцев, и многие из них сложили головы в боях за Отчизну.

Много казаков Кочетовской станицы принимали участие в освобождении Болгарии от турецкого ига в 1877-1878 годах, воюя в донских полках, которые отличались при переправе русских войск через Дунай, первыми ворвались в Тырново, сражались на Шипке, под Плевеном, под Никополем. За воинскую доблесть казачьи полки были награждены георгиевскими штандартами, а все войско Донское - георгиевским знаменем...

Черным смерчем носились в те годы по Болгарии турецкие янычары: начисто сжигали мирные селения, рубили головы женщинам и старикам. И тысячи болгарских детей остались тогда круглыми сиротами. После свержения султанского ига и победы над Турцией многие казаки увезли на Дон несчастных сирот болгар, усыновили их, воспитали, и стали носить они русские фамилии, обретя вторую родину.

Не потому ли в станице Кочетовской можно встретить сейчас смуглых, темноволосых мужчин и женщин с лицом нерусского типа? Давно забылось их происхождение, они и сами не помнят прошлого своих отцов и дедов, и все много лет считают их своими станичниками.

Провожали казаков-кочетовцев и на злосчастную войну с Японией, и там, на чужих полях, умирали они под Мукденом, ходили в рейд под Инкоу, до 1906 года боролись в Монголии против японо-хунхузских банд.

Ни одна война не обходилась без донских казаков. Призвали их в 1914 году. 125 тысяч человек отправлены были из казачьих станиц и хуторов на фронт. Сражались они и в Восточной Пруссии под начальством генерала преступника Ренненкампфа и, после разгрома Самсонова, выходили из окружения к своим; били австрийских солдат Франца Иосифа под Замостьем и Городком, прорывали фронт под Тарнавкой, участвовали в трудных кровавых боях на Висле, под Краковом, в Карпатах, у озера Нарочь...

Многих казаков тогда недосчитались на Дону. Не одна кочетовская казачка, получив похоронную или увидев калеку-мужа, причитала и рвала на себе волосы, проклиная войну, "царя-батюшку" и жестокого, недоступного бога.

В долгие зимние вечера, когда на Дону стоит присыпанный снежком лед, а за окнами шумит холодный ветер, собираются в Кочетовской соседки-вдовы и, вспоминая давно минувшее, сквозь слезы поют об умиравшем на чужбине казаке, который перед смертью наказывает другу коню:

 Уж ты, конь, ты, мой конь, товарищ мой! 
 Оборви ты шелковый чомбур, 
 Побеги-ка, коник, да на тихий Дон. 
 На тихом Дону, на большом двору 
 Живет старый старик - родный батенька 
 Да старушечка - родна маменька. 
 Поклонися, коник, отцу-матери, 
 А еще поклонись молодой жене... 
 Ты скажи, мой конь, что женился я, 
 Что женила меня шашка вострая, 
 Обручила меня пуля быстрая...

Все медленнее мелькают в темных руках плачущих старух вязальные спицы, все ниже склоняются седые головы, а печальная, горькая, как полынь, песня льется и льется, как слезы, и кажется, не будет ей конца. И молча слушают песню изображенные на фотографиях чубатые казаки со сверкающими клинками, те, кто сложил свою буйную голову на чужой земле и не вернулся к родному батеньке, к родной маменьке, к молодой жене...

Чистая, ровная, с широкими, прямыми улицами, станица Кочетовская южной своей стороной выходит к самому берегу Дона и отделена от реки только малым, мелководным ериком, который кочетовцы именуют по-разному: кто - Барсовкой, а кто - Плеской. С Дона станицы не видно, потому что прячут ее от проплывающих по реке судов высоченные вербы да тополя на узком острове, которому в давние времена дали название Церковный рынок. Видно, когда-то остров принадлежал церкви, и местные священники продавали тут лес и сдавали в аренду под сенокос лесные поляны.

Северная же сторона станицы выходит на широкую донскую пойму, которая в старые времена почти ежегодно затапливалась весенним паводком. Тогда наливались водой займищные низины, обрастали густым камышом и кугой, образуя озера. А разнотравье после паводка росло тут такое, что в иных местах с головой укрывало коня.

Всю весну над зеленой поймой гоготали перелетные гуси, на озерах отдыхали белоснежные лебеди, гнездились кряковые утки, чирки, курочки-лысухи, по лужам бродили длинноногие дупели, вспархивали несметные стаи куликов, важно расхаживали белые, дымчатые и желтые цапли.

В Кочетовский станичный юрт - так называлась сельская казачья община - входили ближние хутора: Бугровский, Плешаковский, Крымский, Крестовский, Чебачий, Молчановский. Правил Кочетовским юртом станичный атаман, возглавлявший правление, в которое чаще всего избирались самые именитые и зажиточные "господа старики".

Просторный каменный двор станичного правления, с высоким крыльцом и обложенным кирпичом подвалом, стоял на площади, рядом с большой, добротно выстроенной церковью. В одном из закутков правленческого подвала располагалась "холодная", или "кутузка", куда сажали провинившихся станичников. Нередко, по приказу атамана или решению "господ стариков", отбывавшего наказание выводили на церковный майдан, привязывали к деревянной скамье и, спустив несчастному штаны, "воспитывали" с помощью нагаек и шомполов.

Жили кочетовцы по-разному: у одних были обширные дворы, кирпичные, крытые оцинкованным железом дома (по-казачьи - курени) с красивыми резными крыльцами, конюшни, со всех сторон огороженные скотные дворы - базы, отлично выхоженные кони, здоровые быки и коровы, сады и виноградники, гуси и куры, косилки, сеялки, трехлемешные плуги; другие ютились в кособоких хатенках под соломенными крышами, а в подворье их не было ничего, только ветер шумел.

Больше всего в станице бедовали иногородние, искавшие на Дону лучшей доли: воронежские, тамбовские, рязанские, курские мужики, которых коренные казаки-кочетовцы презрительно именовали "русаками" и "хамами". Но немало бедняков было и среди казаков-станичников, особенно многосемейных, которым судьба посылала одну за другой дочерей, а не сыновей, имевших право на получение пая - казачьего надела.

На правом берегу, в месте расположения станицы, у кочетовцев удобной земли было совсем мало: почти вся она заливалась весенними паводками, большие участки были засолонцованы и, после спада воды, белели, высыхали, как камень, покрываясь трещинами.

Поэтому на острове кочетовцы почти не сеяли ни пшеницы, ни ячменя, ни ржи. Пробавлялись лишь тем, что на отдельных клочках сеяли поздние культуры после того, как уходила с поймы донская вода: где - просо, где - бахчи, где - огороды. Зато многие из станичников имели на неприметных высотках свои фруктовые сады и виноградники.

Земельные наделы, на которых кочетовцы сеяли хлеб, располагались на левом берегу, в степном Задонье. С первых дней весны, как только пригреет солнце, станичники усаживались на баркасы, на дубы, коней и быков переправляли через Дон вплавь и откочевывали к своим задонским землям целыми семьями. А иные не хотели возиться с землей, сдавали земельные наделы в аренду иногородним, а сами занимались виноградарством, продавали вино или меняли его на пшеницу.

Редкий из кочетовских казаков не ловил в ту пору рыбу. Ловили и ватагами, и парами, и в одиночку. Ловили и "по закону", арендуя отдельные тони и участки, а бывало, занимались браконьерством - "крутийством", отстреливаясь темными ночами от вооруженных казаков рыболовной охраны или подкупая вином податливую на выпивку стражу - "пихру".

И все казалось кочетовцам в те давно минувшие годы незыблемым, вечным, как солнце или луна: проводы казаков на "государеву службу", похороны стариков, осенние хмельные свадьбы, тяжкая работа в степи и пышные храмовые праздники, озорные зимние гулянки и лихие драки с иногородними, дележ земли и уборка винограда, певучие "корогоды" и плач "по убиенным", то есть все то, чем жили прадеды и отцы станичников-кочетовцев.

Редкие из них догадывались тогда, что, кроме "усмирения" ростовских или иных городских "бунтовщиков", кроме заучивания "Воинского устава о строевой казачьей службе" и беспрекословного выполнения приказов начальника, кое-кто из казаков занимается другим: чтением запрещенных книг, передаваемых друг другу тайком, тех самых книг, которые открывали людям глаза, указывали дорогу к правде. Эти книги были написаны человеком по фамилии Ленин.

Словно резким, неотразимым, как молния, ударом клинка рассекла революция жизнь кочетовцев. Та многолетняя глухая вражда, которая никогда не утихала между богатыми казаками, атаманами, торговцами, царскими чиновниками и прочими "именитыми господами", с одной стороны, угнетенными бедняками станичниками, с другой, в 1917 году сразу приняла самые обнаженные, острые и непримиримые формы.

Казаки-кочетовцы один за другим покидали разваливающийся фронт, возвращались в станицу с оружием, кое-кто прихватывал с собой не только винтовку, но - на всякий случай - гранаты и даже пулеметы. Офицеры и казаки побогаче, оглядевшись, торопились в Новочеркасск, чтобы вместе с Калединым "оборонять Дон" от красных, а те, кто по- настоящему хлебнул в жизни лиха, прощались с матерями, женами, исчезали из станицы, переплывали Дон, чтобы на левом берегу отыскать Семена Буденного и сражаться за Советскую власть.

Одним из известных на Дону красных командиров стал кочетовский казак Василий Акимович Черноусов. Призван он был в 1913 году, служил в 8-м казачьем полку, закончил учебную команду, воевал на разных фронтах, был ранен, награжден. Родные получили извещение о том, что Василий Черноусов пропал без вести, а он оказался у красных, сражался вместе с Думенко, воевал в прославленной дивизии Блинова, командовал полком. И сразила его не белогвардейская пуля, а сыпной тиф во время похода на Кубань. Друзья-однополчане с почетом похоронили отважного командира в ограде одной из майкопских церквей.

Вместе с Василием Черноусовым лихо рубили белых его земляки-кочетовцы Иван Харламов, Прокофий Бандуристов и другие станичники. Иные из них так и не вернулись в Кочетовскую, сложив головы за свободу, за власть Советов.

Однако далеко не все кочетовские казаки признали то новое, что несли миру идеи Ленина. Немало среди кочетовцев было и таких, которые не могли забыть "царя-батюшку", воевали под белогвардейскими знаменами, умирали за чужое, враждебное народу дело, а те, кто остался в живых, покинули родную землю и, вышибленные красными войсками, оказались на чужбине, раскиданные по всему свету: кто - во Франции, кто - в Болгарии или в Сербии, а кто и далеко за океаном.

Огненная лавина войны докатилась до станицы Кочетовской жарким летом 1942 года. Но в эти страшные дни в станице уже почти не осталось мужчин, с первых дней призванных в армию. Женщины, дети и старики отсиживались дома, не зная, как защищать себя от того неумолимого, жестокого, что надвигалось на них и от чего не было спасения.

Фашистские войска - 1-я танковая армия генерал-полковника Клейста и 17-я полевая армия генерал-полковника Руоффа - прорвали наш фронт восточнее Кочетовской в начале июля, а в ночь с 23 на 24 июля заняли Ростов, сразу же форсировали Дон и оказались в степном Задонье. Кочетовская осталась в немецком тылу. Уже враг занял расположенную на левом берегу районную станицу Семикаракорскую. Уже более глухо доносились до кочетовцев орудийные залпы, стреляли где-то у самого Маныча.

Станица казалась пустой. Рыжей грудой высились на площади руины взорванной церковной колокольни. На окраине чернели ямы - неглубокие бомбовые воронки. Никто не убирал вздувшиеся трупы коров и телят. Темными, душными ночами то в одном, то в другом дворе слышался осторожный стук в окно, хрипло всхлипывали женщины. Это приходили с ближнего поля боя их раненые мужья, сыновья, отцы. Небритые, окровавленные, одетые в рваное, пожухлое тряпье, они исчезали в черной глубине погребов, в летних кухоньках, на скотных базах. И снова наступала настороженная, томительная тишина.

Через несколько дней кочетовцы увидели в станице первых немцев. Они появились на бронетранспортере в сопровождении автоматчиков-мотоциклистов, медленно проехали по станичным улицам и остановились на церковной площади. С ними прибыли два-три человека из тех, кого станичники давно считали мертвыми и кто вдруг оказался на Дону.

Тощий гитлеровский офицер в замшевых шортах и темных очках предупредил согнанных на площадь женщин и ребятишек:

- За укрывательство советских солдат - расстрел! За порчу связи и другого немецкого имущества - расстрел! За появление на улицах позже восьми часов вечера - расстрел! За неподчинение приказам командования - расстрел!

Потянулись долгие, полные страха и унижения месяцы вражеской оккупации. Уже совсем не слышно было пушечной канонады, фронт отодвинулся далеко на юго-восток. Советская Армия с трудом сдерживала бешеный танковый натиск гитлеровских полчищ. Фашистские полицаи ежедневно убеждали кочетовцев:

- Про Советскую власть забудьте! С ней Гитлер покончил. Немцы взяли Москву, Ленинград, Баку. Они уже движутся на Урал.

А в это самое время Красная Армия, как на гигантской мясорубке, перемалывала отборные немецкие дивизии Паулюса на Волге. В это время 5-й Донской гвардейский казачий кавалерийский корпус (в котором было немало казаков-кочетовцев) под командованием генерал-лейтенанта А. Г. Селиванова совершал свой отважный марш-маневр в моздокских степях и, врезавшись в боевые порядки гитлеровцев, крошил их танками, артиллерией, добивал бегущих фашистов острыми клинками в лихом конном строю...

Война разорила Кочетовский колхоз. Земли в колхозе было много - пять тысяч восемьсот гектаров, а обрабатывать эту землю было нечем. После войны в колхозе осталось несколько десятков подбитых, запаленных коней-калек да чудом уцелевших несколько пар волов. Ни тракторов, ни автомобилей в первые послевоенные годы не было и в помине.

Вся колхозная земля располагалась на донском займище. Почти каждую весну, в пору паводков, займище заливалось полой водой. Незалитыми оставались лишь два-три кургана да так называемая "бугровская грядина" - неприметная возвышенность, на которую колхозники переправляли голодных, вконец отощавших коров.

Сказочно выглядела Кочетовская в апреле - мае. Вначале, после ледохода, вода прибывала медленно. По Дону плыли разбитые, оторванные от причала лодки, кучи хвороста, ошметки соломы. Чем больше пригревало весеннее солнце, тем быстрее разливалась по займищу вода, поднимаясь чуть ли не на полметра за сутки. Сперва по самым низким, а потом и по всем улицам вода надвигалась на станицу, затапливала погреба, колодцы, и не было от нее спасения. Кочетовцы поспешно вытаскивали из погребов кадушки с солениями, картофель, всякий домашний скарб, готовили лодки. По затопленным улицам разъезжали на лодках. А станичный базар являл собою картину "донской Венеции": десятки лодок из всех улиц устремлялись к небольшой площади-озеру возле аптеки, там скучивались, и начиналась бойкая торговля. Отвязанные собаки отсиживались в эти месяцы на крышах сараев, куры, подобно грачам, ночевали на деревьях, а коты справляли свадьбы на чердаках.

Потерявший берега, затопивший все окрестные леса, Дон нес к морю стога сена и соломы, перевернутые баржи, вырванные с корнем деревья, разрушенные береговые домишки, все, что захватывала на своем пути мутная, не знающая удержу вода...

Блаженствовали в эти месяцы только гуси, утки да заядлые рыбаки. Гуси и утки отбивались от дома, кормились на затопленных лесных полянах, охотно братались со своими дикими сородичами, сами дичали. А для рыбаков, особенно для браконьеров, разливы были сущим раем. Одетые в брезентовые плащи и высокие резиновые сапоги, они с утра до ночи бродили по затопленному займищу, куда во множестве устремлялись нерестящиеся сазаны. Поскольку воды на займище было не так уж много, не выше колена, орудием хищнического истребления рыбы была старая, плетенная из вербовых прутьев корзина без дна - "накидушка". Шагая по воде и заметив сазанов, рыбаки накрывали их корзиной и складывали в мешок. А то делали еще проще: бродили с остро отточенной клюкой - острогой - и пронзали ею рыбу насквозь. Никакая инспекция рыболовного надзора не могла в такие весны уследить за браконьерами.

Зато колхозникам-полеводам было невесело. Неделями дожидались они спада воды, а вода уходила медленно, заболачивая низины, западины. Не раз у колхоза пропадали озимые, посеянные на свой риск и страх - "авось воды не будет". Но вода почти каждый год приходила, затапливала колхозную землю. Никаких агрономов в колхозе не было. И только в конце мая или в начале июня выходили пахари в поле, крутились, погоняя тощих, медлительных волов, на подсохших "пятачках", высаживая неизменные огороды, арбузы, поздний картофель и клочки кукурузы и подсолнуха.

Много земли оставалось в колхозе неиспользованной. После паводков все больше появлялись на ней белесые пятна солончаков, в западинах в рост человека росли бурьяны, а на бахчах, на картофельных и кукурузных полях так буйно перли живучие сорняки, что от них не было никакого спасения. Сколько ни бились женщины-колхозницы, от зари до зари работавшие с тяжелыми мотыгами, цепкие сорняки вырастали следом, заглушая все, что было посажено людьми.

Таковы, естественно, были и урожаи. И если радовали подчас людей "счастливые" годы, когда не заливалась полой водой земля, а погода позволяла посеять яровую пшеницу, ячмень и обеспечить вечно недоедавший скот кормами, то такие годы были не правилом, а редким исключением.

На трудодень колхозники-кочетовцы получали денег очень мало, а натурой - понемногу зерна, арбузов, огурцов, капусты. И потому не держались люди в колхозе. Молодежь по скончании школы разбегалась по городам, устраивалась там как попало, колхозники постарше старались перейти в рыбацкую артель, на шлюз, куда-нибудь, лишь бы не оставаться в колхозе.

Достаточно сказать, что за девять лет - с 1947 по 1956 год - в колхозе сменилось семь председателей. О некоторых из этих людей я расскажу.

Сменявшие один другого председатели были разные по характеру. Только один из них - Федор Васильевич Долганин - имел среднее агрономическое образование, долго работал в Средней Азии, а по приезде в Кочетовскую пытался наладить правильные севообороты и повести хозяйство "по-научному".

Не могу не сказать об Андрее Петровиче Нелидине. На протяжении ряда лет он был моим соседом. Наши дворы разделял лишь низкий ветхий плетень. Воду мы брали из одного колодца,- встречались почти каждый вечер, и я успел близко узнать и полюбить этого добродушного, неунывающего человека.

В ту пору Андрею Петровичу было сорок пять лет. Был он высок, худощав, не расставался с солдатской одеждой, хотя военной подтянутостью и не отличался. На улице его часто можно было видеть в полинялой гимнастерке без пояса, в брюках галифе и в брезентовых тапочках. Один глаз Андрея Петровича слегка косил, и это придавало его лицу насмешливое выражение. Был он заядлым рыбаком и охотником, в свободное время любил побродить со старым ружьишком по озерам или, подмигнув инспектору рыбнадзора, ночью "кинуть" на Дону сетку. Не прочь был выпить, но, как говорил, "лишку тут не давал" и на работе "вином не баловался".

Еще живя на хуторе Бугровском, Андрей Петрович Нелидин одним из самых первых вступил в колхоз, долго работал рядовым колхозником, потом его выбрали завхозом, он вступил в партию, а после войны был избран председателем Кочетовского полеводческого колхоза.

Что меня привлекало в Андрее Петровиче - это его любовь к людям и умение разговаривать с ними. Несколько раз мне довелось присутствовать при таких разговорах. Приходит, скажем, к нему, в его убогую комнатушку, именуемую в правлении "кабинетом", какая-нибудь малограмотная старуха колхозница. Утирая слезы, говорит, что ее муж убит на войне, и просит "хоть трошки мучицы". Я отлично знаю, что муки в колхозе нет ни одного килограмма, и жду, что ответит посетительнице председатель.

Андрей Петрович подходит к старухе, обнимает ее за плечи, заботливо усаживает на единственный стул.

- Садись, Ивановна, садись, - ласково говорит он,- в ногах правды нет. Да и годы твои не для стояния. А я уж как-нибудь постою. Так, говоришь, мучицы тебе требуется? Ну дак чего ж, выпишем тебе мучицы. Обязательно выпишем. Только, извиняй, не сейчас. Нема у нас пока муки. Трошки подождать придется...

Расхаживая по тесному своему кабинету, Андрей Петрович останавливается возле пригорюнившейся старухи и говорит задумчиво:

- А просьбу твою, Ивановна, без внимания не оставим. Не для того ты спину свою чуть ли не двадцать лет на колхозных полях гнула, чтобы без внимания тебя оставить. Верно? Верно.

Зная, что старухе надо перебиться месяц-полтора до нового урожая, Андрей на секунду умолкает, потом медленно и неумело пишет что-то в потертом своем блокноте, вырывает листок и протягивает его женщине.

- Возьми, Ивановна. Иди к завхозу. Раз муки у нас нема, выписал я тебе мешок картошки, ведерко капусты да пару петушков. А как только новую пшеницу смелем, обязательно выпишу тебе муки.

- Спасибо, Петрович,- всхлипывает старуха,- спасибочко, родный мой. Я сама знаю, что в колхозе муки нема, а только соседи меня надоумили: чего, мол, голодуешь да молчишь? Иди до председателя, он такой, что никогда человеку не откажет...

Это верно. Именно таким был Андрей Петрович Нелидин. В трудное послевоенное время руководил он разоренным, отстающим колхозом, и надо было очень любить и уважать людей, чтобы вселить в них веру в завтрашний день и в то, что труд их будет по-человечески оценен.

Однажды ранней порой сидели мы с Андреем Петровичем на берегу Лебяжьего озера, хоронясь от ветра под высокой копной оставленного на займище сена. Покуривая дешевую папиросу, председатель колхоза смотрел на свинцово-серую воду, на рыжие камыши и говорил тихо:

- Никто нашего хозяйства не знает. По бумагам о нем судят: по планам да по сводкам о выполнении. Приедет к нам раз в год какой-нибудь начальник из Ростова и одно знает бубнит: колосовые да колосовые. Ты ему доказываешь, что земля у нас затапливается, а ему это без внимания, лишь бы колосовые в плане и в сводках числились... Такой горе-начальник понятия не имеет про то, что каждая земля своим характером отличается: одна, к примеру, под пшеницу или же ячмень приспособлена, а на другой картофель будет расти, арбузы, капуста. Они же, эти плановики, всю землю под одну машинку стригут. Одним словом, бумажные агрономы... Потом и люди у нас бедуют, и никак наш Кочетовский колхоз из прорыва не вылезет...

- Ну, а если бы, Андрей Петрович, была ваша воля, - спрашиваю я,- куда бы вы кочетовское хозяйство повернули? Чем бы стали заниматься?

- Виноградом! - убежденно говорит председатель.- Для винограда у нас есть все условия. Отцы и деды наши тут спокон веку виноград выращивали да фруктовые сады, а пшеницу за Доном сеяли.

- Да, но виноградники, особенно молодые, тоже могут погибнуть от весенних паводков,- говорю я.

- Это как сказать,- помедлив, отвечает Андрей Петрович.- Во-первых, молодые виноградники, которые будут посажены на низинах, обваловать можно, то есть защитить от воды земляным валом. Во-вторых, когда виноградники подрастут, то для взрослых кустов короткий паводок не страшен, у них корни глубоко в землю идут. А в-третьих, чутка есть, что выше нас, где-то возле станицы Цимлянской, начинают громадную плотину строить, чтобы водой командовать. Ежели эту плотину построят, то наводнений у нас больше не будет, и хозяйствовать мы тогда сможем по-настоящему...

Помолчав, Андрей Петрович вздохнул.

- Хотелось бы дожить до хороших дней, чтоб никто в тебя пальцем не тыкал и не гудел над ухом: отстающий, отстающий...

Увы, до хороших дней Андрею Петровичу дожить не довелось. Он был командирован в Новочеркасскую школу председателей колхозов, хотя ему, человеку без образования, было очень нелегко постигнуть премудрость политических, экономических, агрономических наук, упорно взялся за учебу, но вскоре заболел и умер от менингита. Похоронили Андрея Петровича на кочетовском кладбище.

Прошли годы. Десятки старых колхозников умерли, многие доживают свой век, получая пенсию; в станице хозяйничает новое поколение молодых людей. Но кочетовцы и до сих пор вспоминают покойного своего председателя Андрея Петровича Нелидина. Были после его смерти и такие председатели, которые в глаза не глядели людям. Усядется этакий крапленый туз в свое кресло и молчит. Топчется перед ним какая-нибудь больная старуха, просит о чем-нибудь, а он, угнув голову, костяшками счетов перебирает или по телефону названивает, будто не человек перед ним, а так - пустое место. И не раз доводилось мне слышать, как угрюмо и зло говорили колхозники:

- Ишь, пан сопливый... Сверху вниз на людей смотрит... Поучиться бы ему у Андрея Петровича, тот истинный человек был...

Так жили кочетовцы в те годы. Трудились на колхозных полях и дома, пасли на займище коров, овец и коз, по ночам рыбалили, забрасывая под плотиной раскидную сетку, рушили обветшалые дома и помалу строили новые, хоронили умерших стариков, справляли свадьбы, провожали в армию призывников, ссорились и мирились, рожали детей.

Кочетовский колхоз, носящий громкое наименование "Победа", работал ни шатко ни валко. Менялись в колхозе председатели, завхозы, бригадиры, а хозяйство топталось на месте, ежегодно занимая в областных сводках нижние места. И люди постепенно примирились с этим, благо "объективные причины" всегда находились: то весенний паводок затопит озимые посевы, то в самом начале июня задует суховей, сожжет луговые травы и оставит скот без кормов, то при таком положении многие колхозники не захотят на работу выходить, а если и выходят, то работают так, абы день до вечера...

Большим рубежом в жизни кочетовцев стал 1957 год.

Весной 1957 года Совет Министров РСФСР, после ознакомления с докладными записками кочетовских товарищей, которые никак не хотели примириться с тем, что колхоз работает плохо, вынес решение: на базе кочетовского колхоза "Победа" организовать виноградарский совхоз.

Это решение стало началом новой жизни станицы.

Виноградарство и виноделие известны на Дону с самых давних времен. Древнегреческий историк и путешественник Страбон две с половиной тысячи лет тому назад писал о виноградниках в низовьях Дона. Отдельные предметы, связанные с виноделием, находились при раскопках генуэзских поселений.

Широкое развитие виноградарства началось на Дону со времен Азовских походов Петра Великого, который указал на высокое правобережье Дона как на место, самой природой приспособленное для виноградников. С тех пор, в каких бы дальних походах ни бывали донские казаки, они всегда привозили в седельных сумках тысячи виноградных черенков, которые высаживали на родных берегах.

Так на Дону, кроме местных старых сортов, появились сорта крымские, молдавские, болгарские, венгерские, французские. Они прижились на донской земле, часто приобретали в новых условиях новые признаки, получали другие названия.

Не очень давно довелось мне прочитать один любопытный документ, относящийся к 1842 году: "Рапорт доверенных торгового общества в войсковой коммерческий суд о состоянии торговли и путей сообщения в Войске Донском". В разделе "Отпуск донских произведений за пределы Войска" авторы рапорта сообщают о том, какие "произведения" и на какую денежную сумму были вывезены с Дона, причем донские вина ставят на первое место. Они пишут:

"Кроме местного потребления товаров, отпускается за пределы Войска, а именно: в С.-Петербург, Москву вина на 600 тыс. рублей, туда же скота на 260 тыс. рублей, в Таганрог хлеба - на 350 тыс. рублей и в разные города России рыбы на 360 тыс. рублей серебром..."

А в отчете войскового атамана за 1859 год: "...получено 140 000 ведер белого и красного вина. За пределы Войска отправлено в бутылках и бочках до 120 000 ведер, а 20 000 ведер оставлено для местной продажи; из виноградных выжимок выкурено до 2800 ведер спирту. Сверх того, виноград продаем как внутри Войска, так и вне пределов оного..."

Однако с годами виноградарство и виноделие на Дону приходили в упадок, хирели. Причин для этого было много: морозные, бесснежные зимы, появление мощных конкурентов, владельцев крупных виноградников в Крыму, империалистическая и гражданская войны. И если в годы пятилеток донское виноградарство стало бурно развиваться, то нашествие гитлеровских орд начисто разорило многие хозяйства и винзаводы. Почти все пришлось начинать сначала.

После войны на правом берегу Дона были восстановлены и вновь созданы шесть виноградарских совхозов, а на левом берегу, где виноградников вообще никогда не было,- двадцать три новых совхоза. Так в середине пятидесятых годов донское виноградарство вновь вышло на самую широкую дорогу...

В Кочетовском колхозе тоже были свои виноградники и даже своя колхозная винодельня, построенная в стороне от станицы на крутом берегу Дона. Но все это хозяйство не стоило выеденного яйца. Двадцать три гектара стародавних частных виноградников, обобществленных в пору коллективизации, были клочками разбросаны в четырех местах, далеко один от другого. Конечно, о машинной обработке таких жалких клочков нечего было и думать. Когда-то хозяева этих виноградников сажали кусты как попало, не думая ни о каких ровных рядах, и главным орудием производства была у них дедовская мотыга. С помощью мотыги да лопаты обрабатывал эти злосчастные двадцать три гектара и колхоз.

Мне часто приходилось бывать на колхозных виноградниках. Грустно было на них глядеть. Это была картина сплошного запустения. Между беспорядочно разбросанными кустами кое-как обработанного виноградника то здесь, то там высились старые, дуплистые вербы, чернели трухлявые пни. Бурьяны, которых десятилетиями не касалась человеческая рука, забивали все вокруг. Сквозь густые заросли колючего терновника невозможно было продраться. Виноградники давно уже стали убежищем для лис, хорей и даже волков. Я хорошо помню, как в год моего первого приезда в Кочетовскую волки среди белого дня на одной из окраинных станичных улиц задрали теленка, а овец и собак-дворняжек таскали запросто.

Так выглядели десять лет тому назад колхозные виноградники.

Что касается винодельни, то остается пожалеть, что не осталось ни одной фотографии, на которой был бы запечатлен этот "производственный цех". Винодельня представляла собой кособокий, накрытый соломой сарай, в котором были установлены старые ручные прессы и дробилки. Под крышей сарая ютились тысячи прожорливых воробьев. Чуть в стороне от винодельни приткнулась глинобитная хибарка, именуемая бондарной мастерской.

И все же работа на колхозной винодельне шла своим чередом. Каждую осень привозили туда на телегах виноград, вручную загружали его в дробилки, мезгу также вручную отжимали на прессах, а сусло заливали в бочки. Часть кисловатого, еще не осветленного вина увозили на ближайшие винзаводы в Константиновскую или в Новочеркасск, а часть продавали колхозникам.

Вспоминая о тех временах, не могу не сказать доброе слово о человеке, который много лет жизни и много труда отдал примитивной винодельне. Это Валерий Никифорович Выпов, ныне здравствующий житель Кочетовской. На винодельне он выполнял все обязанности, зачастую объединяя в себе и винодела, и старшего рабочего, и грузчика, и бочкомоя, и сторожа. Невысокий, кряжистый, с жесткой седеющей щетиной на щеках и подбородке, он носился по двору винодельни, следил за прессами, покрикивал на грузчиков, перекатывал бочки, успевал десятки раз взять пробы вина и потому начинал понемногу хмелеть. Но никогда никакой хмель (а, говоря по правде, Валерий Никифорович любил эти самые "пробы" и знал толк в вине) не мешал ему полностью отдаваться работе и возиться на винодельне от ранней зари до позднего вечера, а то и до глубокой ночи.

Сколько лет подряд холодными осенними дождями по бездорожью, в метель, в морозные дни и ночи, надев потертый брезентовый плащ или куцый полушубок, Валерий Никифорович Выпов сопровождал дорогие его сердцу бочки с вином, пользуясь при этом любым видом транспорта: баржами, тракторными санями, грузовыми автомобилями. Теперь, когда прошли годы, пенсионер Выпов приходит иногда в совхозный винцех. Постоит, посмотрит, как спорится работа в руках у молодых, сколько в винцехе новых механизмов, тихонько вздохнет и идет домой.

А земляки-кочетовцы помнят самоотверженный труд Выпова, не забывают его и говорят о нем с чувством уважения и благодарности.

Организация виноградарского совхоза в станице Кочетовской была делом нелегким. Люди начинали новую жизнь. Крестьяне-колхозники, они с созданием совхоза превращались в рабочих государственного предприятия, и прежде всего их, пятьсот с лишним человек, надо было спокойно и доказательно убедить в том, что жить они будут лучше, чем жили в постоянно отстающем колхозе, что особенности их земельных угодий властно диктуют необходимость полной перестройки хозяйства и его дальнейшей специализации на совершенно новой основе.

Кочетовцам впервые предстояло встретиться с тем, чего они не знали. До организации совхоза они сами выбирали свое колхозное правление, поднимали руки за тех, кто больше, по их мнению, заслуживал доверия. Теперь, как им объяснил приезжий уполномоченный из Ростова, "никакого голосования" не будет. Приедут назначенные в совхоз директор и главный агроном и станут руководить хозяйством. Если до совхоза кочетовцы-колхозники не были членами профсоюза, то теперь каждый из тех, кто захочет работать в совхозе, вступает в профсоюз...

На общем собрании в клубе кочетовцы сидели серьезные, сосредоточенные и настороженные. Докладчику то и дело задавали вопросы, интересующие больше всего:

- А как же теперь у нас будет с приусадебными участками? Ведь мы пользуемся колхозными нормами, а вы небось земельку отберете да посадите нас на городские пятачки, так что ни поросенка, ни курочки некуда будет выпустить?

- Нет,- твердо отвечал докладчик,- у тех, кто будет работать в совхозе, приусадебные участки останутся прежними. Во всяком случае на ближайшие годы.

- А на трудодень в совхозе будут чего-нибудь давать? Наш колхоз хотя в передовых и не значился, а все же мы кое-что получали: зернеца трошки, и подсолнухов, и арбузов, и всякого такого прочего. Оно, конечно, не хватало до нового, но все ж таки помощь была.

Докладчик терпеливо говорил:

- Вы будете получать ежемесячную зарплату по утвержденной ставке. Кроме того, вы сможете продукты в совхозе покупать или питаться в столовой.

- Это, значит, выходит, что один будет вкалывать от зари до зари, другой станет посвистывать, а зарплату они получат одинаковую? По ставке? Так, что ли?

- Нет, не так. Оплата труда имеется в виду сдельно-премиальная - чем больше и лучше сделал, тем больше грошей получишь.

- А отпуск нам будут давать?

- Обязательно, так же, как всем рабочим...

Собрание продолжалось до позднего вечера. Казалось, все уже было обговорено, все разъяснено, а вопросы сыпались один за другим, и никому не хотелось уходить из клуба.

Домой возвращались в темноте. С Дона тянул теплый весенний ветер. На речной излучине протяжно перекликались невидимые пароходы. Медленно я шел по улице, курил и думал о том, как трудно будет станичникам привыкать к совершенно новому укладу жизни и сколько нужно человеческого такта, энергии, разума, воли, умения для того, чтобы создать совхоз почти на пустом месте.

В нашем районе, наряду с другими совхозами, уже существовал Семикаракорский виноградарский совхоз, организованный сравнительно недавно. Но он был создан именно на пустом месте. Там все надо было начинать с жилья и привлекать рабочих из разных станиц и хуторов. С одной стороны, это было труднее, чем создание такого же совхоза в Кочетовской, где уже жили и работали сотни людей, а с другой стороны, Семикаракорскому совхозу было значительно легче, потому что там не надо было ломать сложившийся годами уклад. Туда шли люди, знавшие, что им дадут квартиру, что они будут получать зарплату так же, как получали, работая на других государственных предприятиях. Здесь же, в Кочетовской, надо было постепенно изменить психологию вчерашних колхозников, приучить их к строго регламентированному рабочему дню, к новым отношениям с руководителями, ко всему тому, что они не знали и не видели.

И еще я думал: какими же будут эти первые руководители? Поймут ли они, какая трудная задача поставлена перед ними? Сумеют ли перебороть ту расхлябанность, которая, нечего греха таить, имела место в отстающем колхозе? Смогут ли дисциплинировать столь разных по характеру людей, многие из которых никогда не были поклонниками дисциплины и зачастую сами решали, выходить им завтра в поле или пойти на Дон порыбалить?

Эти мысли волновали меня, беспокоили, и я решил: надо ждать.

Директором Кочетовского виноградарского совхоза был назначен Александр Макарович Бабенко, главным агрономом - Зиновий Степанович Сельский, оба специалисты с высшим образованием, имеющие немалый опыт работы в виноградарских совхозах, до приезда в Кочетовскую не знавшие друг друга.

А. М. Бабенко, высокий, худощавый человек - в ту пору ему было тридцать лет,- окончил Краснодарский институт пищевой промышленности и работал директором Гурзуфского винсовхоза в Крыму. Вряд ли, конечно, он был доволен приказом о переводе его из Крыма на Дон. Старый хороший совхоз, берег чудесного Черного моря, великолепные курорты да, наконец, Крым - жемчужина советского виноградарства и виноделия,- все это надо было оставлять и отправляться в неведомую станицу Кочетовскую, чтобы вместе с другими возрождать былую славу донских вин. А в Кочетовской - ни виноградников, ни садов, одни бурьяны да вербовые заросли. Даже квартиры нет, хоть в палатке живи с женой и двумя малыми детьми. Квартира, правда, нашлась. Отремонтировали старый дом - особнячок на берегу плески, и первый директор нового совхоза поселился в этом доме.

К чести Александра Макаровича надо сказать, что он не пал духом и не опустил рук. Человек не без горячности, даже вспыльчивый, он тем не менее умел сдерживать себя, хотя одна черта характера прорывалась в нем всегда - насмешливость. Иногда эта насмешливость смягчалась незлобивым юмором, а иногда, если директор злился, звучала как плохо скрытая издевка.

Кочетовцы сразу "признали" Бабенко. "Свой мужик",- решили они. И юмор, и насмешливость, и солоноватые шутки директора, знающего, как разговаривать с людьми, и умеющего настоять на своем,- все это нравилось кочетовцам. Слушая директора на планерках или на утренних нарядах, куда Александр Макарович неизменно являлся сам, они посмеивались, пошучивали, но, как правило, беспрекословно выполняли все его распоряжения.

Несколько иного склада был главный агроном Зиновий Степанович Сельский. Сын известного в Крыму революционера-болгарина, расстрелянного белогвардейцами в 1919 году, испытавший в жизни немало превратностей судьбы, Зиновий Степанович окончил Крымский сельскохозяйственный институт имени М. И. Калинина по специальности виноградарство и виноделие. Этот же институт окончила и его жена Ирина Степановна, по приезде в Кочетовскую назначенная, как специалист-винодел, начальником совхозного винцеха.

В отличие от директора главный агроном был сдержан, голоса никогда не повышал. Зиновий Степанович следил за новинками агрономической литературы, вечерами много читал, а с утра до вечера объезжал поля, знакомился с хозяйством.

Эти два человека, не очень похожие один на другого, и должны были руководить новым Кочетовским совхозом. И хотя директор и главный агроном были разными по характеру людьми и довольно часто спорили по многим вопросам, они отлично сработались, никогда не мешали друг другу, жили дружно и в течение нескольких лет честно и умно выполняли все, что от них требовалось. Совхоз под их руководством был создан и весной 1957 года начал свой трудный, но славный путь.

Безостановочно, как Дон, текло время. Проплывали мимо станицы корабли. Купали в воде зеленые ветки прибрежные вербы. Желтела листва в лесах. Улетали на юг гусиные стаи. Медленно плыла вниз по реке снежница. Замирала в белом покое скованная льдом река. Не слышно было пароходных гудков. И вновь приходила весна. Возвращались из дальних странствий перелетные птицы. Нежным, почти прозрачным кружевом зеленели тополевые почки...

Жизнь не стояла на месте.

Давно уже было закончено строительство Цимлянской плотины и гидроэлектростанции. Воды Дона подчинились человеческой воле, и сотни придонских станиц и хуторов были избавлены от стихийных весенних паводков. Послушная человеку вода потекла по оросительным каналам, оживляя засушливую степь. Теперь только ошибочные прогнозы метеорологов да просчеты инженеров-гидротехников, регулирующих сток воды из Цимлянского моря, могли повлечь за собой неожиданные разливы.

Кочетовцы навсегда распрощались с керосиновыми лампами, свечами, самодельными светильниками. Вся станица была залита электрическим светом. Заработали станки в совхозной механической мастерской. В домах у кочетовцев стали появляться радиоприемники, холодильники, стиральные машины. По-иному засветился киноэкран в совхозном клубе. Электричество стало новой, высокой ступенью в культуре древней казачьей станицы.

Рядом с электрическими проводами потянулись телефонные линии, вначале примитивные, а вскоре за счет совхоза в Кочетовской была установлена автоматическая телефонная станция на пятьдесят номеров. Пришел конец вековой оторванности островитян-кочетовцев от мира. Телефонные аппараты стояли в конторе совхоза, в сельсовете, в амбулатории, в аптеке, на речной пристани, в школе, в клубе, на всех животноводческих фермах, в квартирах специалистов.

Теперь в случае необходимости не надо было ежедневно посылать куда-нибудь коннонарочных или дожидаться, когда по невылазной грязи дошлепает до совхоза бригадир, чтобы передать в контору очередную сводку. Телефон облегчил жизнь кочетовцев. Требовалась кому-нибудь из внезапно заболевших людей срочная операция - фельдшер вызывал из районной больницы автомобиль "скорой помощи"; директор совхоза вместо утомительной поездки в Ростов мог в любую минуту связаться с управлением Донвино и выяснить интересующие его вопросы; случалась где-то кража - об этом немедленно знала милиция. Практически кочетовцы могли теперь быстро связаться с любым большим городом от Владивостока до Бреста.

Для обеспечения телефонной связи родной станицы с окружающим миром немало сделали кочетовские друзья-фронтовики Александр Самсонов и Яков Свирякин. Они вместе воевали против гитлеровских интервентов, не раз выручали друг друга в боях. Служба в войсках связи научила их многому. Когда закончилась война, Самсонов и Свирякин вернулись в Кочетовскую, долго работали на радиоузле рыбацкого колхоза, а когда в станице была смонтирована автоматическая телефонная станция, решили поработать там. И это принесло большую пользу...

С годами станица меняла свой облик. Одна за другой исчезли ветхие, крытые соломой халупы. Как грибы после дождя, росли добротные новые дома, кирпичные и деревянные. Теперь никто из кочетовцев не хотел накрывать дома чаканом, каждый мечтал о шифере или железе. И хотя трудно было в послевоенные годы достать кровельные материалы - всюду шла гигантская работа по восстановлению разоренных войной сел и городов,- многие умудрялись добыть и шифер и железо.

Исчезали в Кочетовской и ветхозаветные, полусгнившие плетни. Их пускали на топливо, а дворы огораживали ровным, хорошо подогнанным штакетником. Во дворах высаживали молодые фруктовые деревья, новые, завезенные совхозом виноградные саженцы, розы.

Исподволь, почти незаметно обновлялось население станицы. Умирали старики и старухи. Умирали каждый по-своему: одни дома, окруженные детьми и внуками, другие на больничной койке, вдалеке от родных. Иван Ефремович Богучарский умер на Дону в лодке. Долго, плывя по течению, лодка носила его мертвое тело от берега к берегу, пока не приткнулась где-то в камышах, у песчаной отмели... Дряхлый, полуслепой Семен Егорович Поляков тоже нашел свой конец вдали от людей. Поздней осенью пошел он в лес за грибами и пропал. Всю зиму искали его кочетовские охотники, милиционеры, но так и не нашли. Лишь весной, когда пригрело солнце и на Дону прошел лед, старика обнаружили на дне залитого водой котлована...

Теплым, пасмурным апрельским днем умер и мой отец, старый учитель. Станичные улицы были залиты тогда весенними лужами, все вокруг свежо пахло оттаявшей землей, звонко пели прилетевшие в родные места скворцы. Неторопливо шагали по грязи серые сельсоветские лошади, увозя на кладбище прах отца. И на кладбище прибавился еще один высокий могильный холм... Совсем недавно, в дни, когда писались эти строки, умерла моя мать...

Так уходили из жизни отработавшие свое кочетовцы. А на смену им непрерывно шли другие, громким криком требуя себе место под ослепительным солнцем. Ни одного дня покоя не имела кочетовская фельдшерица-акушерка Прасковья Павловна Астахова - Паночка, как ласково именовали ее земляки за молодую веселость, добродушие и участливость. Вернувшиеся с войны парни в лунные ночи слушали с девчатами соловьиные песни у высоких прибрежных тополей над плеской, обнимались с милой, лежа на только что сметанной копне духовитого сена, жарко целовали друг друга под белой сенью цветущих яблонь, потом играли шумные свадьбы, мчались по станице на украшенных разноцветными лентами взмыленных конях. А кончалось все одинаково: стуком в окно или ночным телефонным звонком на квартиру Прасковьи Павловны и словами:

- Паночка! Извиняй, пожалуйста! Выдь на часок! Пора мою в родильный дом...

И высокая сероглазая Паночка, предупредив своего сонного мужа Николая, безотказно шла на рассвете, в глухую полночь, увозила в станичный особняк - родильный дом - очередную роженицу, а там, после многочасовых бдений, увесистым шлепком по розовому заду встречала пришедшего в мир нового человека...

С каждым годом положение совхоза улучшалось. Однако улучшалось оно медленно, гораздо медленнее, чем хотелось бы. Основной причиной замедленного хозяйственного развития совхоза была земля. Собственно, не земля как таковая, а ее площадь. При организации совхоза ему механически оставили всю колхозную землю - 5864 гектара, в том числе сельскохозяйственных угодий 3600 гектаров.

Конечно, при таком количестве земли ни о какой специализации виноградарского совхоза нечего было и думать. Короче говоря, не было подсчитано, сколько земли нужно для интенсивного ведения именно виноградарского хозяйства в условиях Дона. А поскольку земля не может лежать мертвым капиталом, значит, ее надо использовать: сеять пшеницу, ячмень, кукурузу, кормовую свеклу, подсолнух, развивать на этой основе животноводство. И получалось так, что виноградарский совхоз, вместо того чтобы заниматься виноградом, по сути дела копировал вчерашнее колхозное хозяйство, вплоть до посевов гороха. Больше того, районное начальство совершенно не интересовалось виноградом, его беспокоили только зерно, мясо, молоко, яйца.

Однажды мне пришлось быть свидетелем неприятного разговора. Приехавший в Кочетовскую товарищ из района спрашивал у директора Кочетовского совхоза Бабенко, сколько им сдано пшеницы и мяса. Бабенко ответил, что план сдачи еще не выполнен, но скоро будет выполнен.

- Не выполнен? - вскипел районный товарищ.- Чем же вы занимаетесь? Виноградником балуетесь?

- Позвольте, я - директор виноградарского совхоза,- сказал Бабенко. - Виноград - это основная и главная отрасль нашего хозяйства.

Тут районный товарищ совсем разбушевался.

- Виноград?! - закричал он. - Вы это бросьте! Гоните хлеб и мясо! А эти виноградарские настроения мы из вас быстро выбьем!

Такое положение имело место не только в Кочетовском совхозе. На левобережье Дона целый ряд винсовхозов - "Большовский", "Морозовский", "Краснодонский" и другие - оказался убыточным, потому что там пытались хозяйничать на огромных площадях земли - до десяти тысяч гектаров.

Четыре года тому назад я писал об этом в "Экономической газете", настаивал на том, что величина земельной площади должна гармонично соответствовать хозяйственному профилю предприятия, ибо то, что полезно зерновому или, скажем, овцеводческому совхозу, может принести вред плодоовощному или виноградарскому хозяйству.

Не будучи ни экономистом, ни ученым-виноградарем, но, изучив положение в нескольких совхозах, я писал тогда:

"Ни одному виноградарскому совхозу (если его рассматривать как специализированное, высокодоходное предприятие) более трех тысяч гектаров земли не нужно. Это предел, за который переступать не только убыточно, но и вредно.

Огромные излишки земельной площади неизбежно ведут к распылению, разбрасыванию всех сил в винсовхозе. Это понятно. Если тебе дана земля, ты должен ее занять чем-нибудь, а не превращать в целину. Вот отсюда все и начинается. Тысячи гектаров виноградарский совхоз занимает под пшеницу, кукурузу, ячмень, подсолнух, горох и т. д. Миллионы рублей расходует на строительство животноводческих помещений. А поскольку ни полеводство, ни животноводство в винсовхозах не специализированы, то центнер свинины, произведенный в винсовхозе, стоит значительно дороже, чем в животноводческом совхозе.

При таком хозяйничанье виноградарский совхоз быстро теряет свое лицо, становится похожим на обычный колхоз. С директоров винсовхозов и агрономов-виноградарей по существу снимается ответственность за состояние основного производства - виноградарства, зато чаще всего с них, как говорится, "снимают стружку" за зерно, за мясо, молоко, яйца и с яростной энергией выбивают "виноградарские настроения"...

Так было четыре года тому назад.

Вскоре после выступления "Экономической газеты" нормы земельной площади для некоторых винсовхозов Дона были пересмотрены. Кочетовскому совхозу оставили 2864 гектара земли, а на отрезанных от него 3000 гектаров организовали отделение Семикаракорского скотооткормочного совхоза.

Это было своевременное и правильное решение, имеющее целью специализацию, а значит - рентабельность совхоза. С этого времени кочетовцы стали работать значительно лучше. Теперь совхоз был освобожден от обязательных поставок зерна, яиц, овощей и мог главное внимание уделить основному своему производству - винограду.

С каждым годом в Кочетовской росли молодые специалисты, уже пришла пора, когда из станицы стали уезжать люди, получившие новое назначение.

В 1964 году кочетовцы прощались с первым директором винсовхоза Александром Макаровичем Бабенко, который был назначен директором Цимлянского завода игристых вин - уникального предприятия, чьи вина давно стяжали заслуженную славу во всем мире. В трудное время, когда Кочетовский совхоз только начинал свой путь, Александр Макарович немало сделал для его организации и, расставшись с кочетовцами, оставил о себе добрую память.

Директором совхоза стал Зиновий Степанович Сельский, работавший главным агрономом. Вместе с А. М. Бабенко он заложил основы совхоза, знал в Кочетовской каждый уголок, под его руководством были высажены первые виноградники, и потому кочетовцы были довольны. Руководителем в совхозе оставался свой человек, которого все знали и к которому успели привыкнуть.

На должность главного агронома был назначен Петр Иванович Козельский, которому тоже не нужно было привыкать к хозяйству. Он работал в совхозе управляющим виноградарским отделением.

Примером того, как вырастали в станице новые люди, хорошие, добросовестные специалисты, может служить судьба Раисы Подкопаевой...

Раю Подкопаеву я знал еще девчонкой-школьницей. Она была совсем мала, когда погиб на фронте ее отец Александр Подкопаев, бывший председатель рыболовецкого колхоза. Овдовевшая мать постоянно брала девочку с собой на работу. Рая с детства полюбила зеленые кусты винограда, едва уловимый запах нежного его цветения, золотистые и темно- лиловые грозди, прогретую солнцем землю, веселые и грустные песни работавших на виноградниках женщин и девушек.

Окончив среднюю школу, Рая никуда не поехала, осталась в родном совхозе. Работала так же, как и все, на прополке, обрезке, привязывании, пасынковании винограда, была звеньевой, потом бригадиром, добилась хороших урожаев.

Ночами, после тяжелой работы, она сидела над книгами, сдала вступительные экзамены в Краснодарский сельскохозяйственный институт и стала студенткой-заочницей факультета виноградарства и виноделия. Шли годы. Работая на виноградниках, Рая Подкопаева ездила на институтские сессии, переходила с курса на курс, наконец сдала государственные экзамены и получила диплом агронома-виноградаря.

Работая агрономом виноградарского отделения, Рая руководила комсомольской организацией совхоза, была избрана депутатом Семикаракорского райсовета. Как один из делегатов района, она принимала участие в работе XIV Всесоюзного съезда комсомола, стала членом партии, ее избрали членом райкома КПСС.

Всюду, где бы ни появлялась эта высокая, полная энергии девушка, она вносила живость, веселье, и рабочие-виноградари платили ей любовью и уважением. Вчерашняя школьница Рая Подкопаева мужала, уже станичники стали ее называть Раисой Александровной, сама она стала матерью...

Так шли годы. Так росли в Кочетовском совхозе люди. Так начинало свой путь новое молодое поколение тружеников...

До сих пор, рассказывая о своих земляках-кочетовцах, я все внимание уделял виноградарям и виноделам. Это и понятно - совхоз-то виноградарский. Однако добрая слава совхоза держится не только виноградарями, но и животноводами, и механизаторами, и всеми, кто честно трудится на своем участке, выполняя порученную ему работу.

Если после упорядочения вопроса о земельной площади Кочетовский винсовхоз был освобожден от плановой сдачи зерна, яиц и овощей, то он обязан был сдавать мясо и молоко, так как без животноводства (в определенных рамках) не может существовать ни одно земледельческое хозяйство, какое бы направление ни имело его специализированное производство. Это связано и со снабжением своих рабочих продуктами питания и с необходимостью иметь постоянные запасы органических удобрений. Конечно, животноводство в виноградарских совхозах должно иметь разумные, экономически обоснованные пределы, чтобы не стать помехой для развития основной отрасли.

Сейчас в Кочетовском совхозе 457 голов крупного рогатого скота, из них - 125 дойных коров. Свиней - 246, из них маток - 20. Что касается сдачи молока и мяса, то совхоз не только выполнил, но и значительно перевыполнил планы юбилейного, 1967 года.

Среди кочетовских животноводов есть много людей, целиком отдающих себя любимому делу. Они не считаются со временем, держат животных в чистоте, твердо соблюдают режим кормления и потому добиваются успехов.

По справедливости кочетовцы всегда хвалят свинарку Варвару Прокофьевну Щепеткову. За скупыми, лаконичными цифрами "перевыполнения планов" стоят сотни бессонных ее ночей в пору опоросов свиноматок, тяжелый труд, умение по- своему подойти к каждому животному, понимание своей ответственности.

С таким же уважением и признательностью говорят кочетовцы о доярке Любе Корневой, под умелыми руками которой коровы дают больше молока, чем предусмотрено планом, о телятнице Евдокии Васильевне Бочтовой, которая, опекая своих питомцев, не признает слова "падеж" и откармливает телят так, что они прибавляют в весе по полкилограмма за сутки.

Руководит животноводческим совхозом зоотехник Иван Иванович Пятаков, имеющий специальное среднее образование. Есть и ветеринарный врач Георгий Иванович Бабкин, который следит за состоянием животных.

Трудно было бы совхозу и без механизаторов.

Я часто бываю в недавно построенной механической мастерской совхоза, которая до перехода в новое, просторное помещение ютилась в закутках бывшего рыбцеха. В мастерской немало хороших людей.

Работу совхозных механизаторов возглавляет молодой инженер Вячеслав Семенович Дмитриченко, окончивший Азово-Черноморский институт механизации и электрификации сельского хозяйства, а мастерскойзаведует опытный инженер Алексей Семенович Калюжин. О нем я хочу немного рассказать.

Не зная тогда друг друга, мы с Алексеем Калюжиным в годы войны дважды вместе участвовали в боях под Ростовом и Вареновкой. На фронт Алексей ушел сразу после окончания школы-десятилетки, был направлен в Орджоникидзевское военное училище. Через год ему присвоили звание лейтенанта и назначили командиром пулеметного взвода. Алексей участвовал в боях за освобождение Ростова, дрался у хутора Вареновка. Возле этого печальной памяти хутора, оборонявшегося гитлеровцами с упорством обреченных, много полегло наших товарищей. Разорвавшейся совсем рядом немецкой миной Алексей Калюжин был ранен в руку и мелкими осколками в глаза.

- Думал я тогда, что не видать мне больше ни людей, ни солнца,- рассказывал Калюжин,- но спасибо врачам, отходили. Провалялся я в госпитале в Ростове, потом в Пятигорске, вылечился и попал в авиадесантную бригаду командиром зенитно-пулеметной роты. Бросили нас, парашютистов, на Керченский перешеек. Воевали мы там. А после тяжелых боев направили под Сталинград. Там, в районе станицы Чернышевской, нашу дивизию немцы здорово растрепали, и оказались мы на переформировании под Тамбовом. Дали нам пополнение и снова вернули под Сталинград. Оттуда и началось наконец наше наступление, которого все так долго ждали. Освободили мы вместе с другими войсками город Калач и погнали немцев вниз по Дону, по правому берегу. Так с боями дошли до станицы Кочетовской. Как увидел я ее - поверите, сердце дрогнуло. По месту рождения я - зверевский, у нас там такой красоты не найдешь, кругом одна степь. А тут, хоть и зима была, и красота вся не раскрыта, гляжу в бинокль - леса стоят, присыпанные снежком, блестит лед на Дону, сад чуть ли не в каждом дворе. А за станицей - озера, ерики и займище ровное, как стол. Ну, начали мы бой за Кочетовскую, вышибли немцев из станицы, и увидел я ее уже вблизи, без бинокля. И решил я тогда: если смерть меня обойдет и останусь я живым - после войны обязательно поселюсь в Кочетовской. Станичники-кочетовцы, думаю, должны меня принять, ведь я освобождал их от фашистского рабства...

Все же смерть каким-то чудом обошла молодого командира пулеметной роты Алексея Калюжина, хотя уже и держала его в цепких своих руках. При форсировании скованной льдом реки Маныч осколками разорвавшегося вблизи вражеского снаряда Калюжин был тяжело ранен в голову, в обе ноги и в левую руку. Десятки острых горячих осколков впились в его тело, и он потерял сознание. В конце зимы 1943 года война для лейтенанта Калюжина была закончена. Хоть и вырвали его врачи из лап смерти, он стал инвалидом. И был ему тогда двадцать один год. Потянулись нудные месяцы пребывания в госпитале.

Потом, как только Алексей Калюжин выписался из госпиталя, он исполнил заветное свое желание: приехал в полюбившуюся ему станицу Кочетовскую и поселился в ней навсегда. Однако еще одна мечта одолевала его: получить высшее образование, чтобы стать инженером и целиком посвятить себя любимому делу - технике. Поработав в Кочетовском колхозе, Алексей Семенович уехал в Ростов, начал работать на известном всей стране заводе "Ростсельмаш", сдал экзамены и стал студентом Ростовского института сельскохозяйственного машиностроения. По окончании института вернулся в милую его сердцу Кочетовскую. Его назначили инженером совхоза. Но тяжкие следы войны тянулись за Калюжиным, не оставляя его в покое, проклятые осколки, годами сидевшие в ноге, то и дело мучили инженера. Появилась угроза гангрены. Алексей Семенович был отправлен в госпиталь, и там, после ряда консилиумов, хирурги ампутировали ему ногу...

Сейчас Алексей Калюжин опять работает в родном совхозе, заведует механической мастерской. Он женился, и у него есть дети. Построил себе дом, посадил сад, виноградник. Каждое утро на полученном от государства маленьком "Запорожце" или пешком, опираясь на костыли, инженер Калюжин отправляется в мастерскую.

Пережитые мучения оставили отпечаток на его характере. Медлительный, угрюмоватый, неразговорчивый, он тем не менее горячо любит и знает свое дело: постоянно возится с чертежами, изобретает какие-то детали, заменяющие то, что, по его мнению, не годится в машинах, придумывает что-то новое, выходя из трудного положения при отсутствии запасных частей. Это важно еще и потому, что в виноградарских хозяйствах и сейчас еще нет совершенных машин для механизации самых трудоемких работ в донской зоне - укрывки и открывки кустов, которые к зиме укладываются на землю и присыпаются землей, чтобы защитить дозу вымерзания.

Сейчас кочетовские механизаторы начали работу над созданием пневматического механизма, который каждую весну будет силой сжатого воздуха освобождать виноградные кусты от прикрывающего их слоя земли. Кочетовцы не теряют надежды, что такой механизм они создадут. Хорошие специалисты-практики у них есть.

В мастерской работают отличные токари, такие, как Геннадий Самсонов, слесари, электрики, знающие свое дело. Немало в совхозе и трактористов и комбайнеров, которые всегда дадут ценный совет и смогут по-настоящему испытать машину в работе,- Михаил Ячменов, Александр Цапков, Михаил Цапков, Анатолий Склизков и многие другие.

Они работают и в животноводческо-полеводческом отделении у Захара Варламовича Калабина, и на виноградниках, и в садах.

И все же, чтоб не возвращаться к вопросу о механизации работ на виноградниках, надо прямо сказать: совсем не дело совхозных мастерских создавать новые машины, хотя бы и по готовым чертежам и расчетам. Для этого в мастерских нет ни соответствующих станков, ни инструментов. И до тех пор пока в системе "Росглаввино" не будут построены свои небольшие заводы с конструкторскими бюро, с необходимым оборудованием - вопрос этот не будет решен.

Алексей Семенович Калюжин, разговаривая недавно со мной, сказал так:

- Эту самую пневматическую машину мы, конечно, постараемся сделать и наладить. Но чего это нам будет стоить, если почти все наши станки по своему возрасту давно на пенсионном положении и в лучшем случае требуют капитального ремонта? Есть у нас, скажем, два токарных станка, один фрезерный, две сверлилки, но они почти вышли из строя, а одна из сверлилок вообще подлежит списанию. Нам очень нужны вертикально-фрезерный станок, сверлильный станок с максимальным диаметром сверления - до сорока миллиметров, нужны наждачные точила, новые токарные и фрезерные станки. Ничего этого нет. Вот и приходится мудрить и работать, как в цыганской кузне...

Так же, как и везде, в Кочетовском винсовхозе большую работу ведет партийная организация. В ее рядах - пятьдесят коммунистов. Среди них есть и старые, участники гражданской войны, в разное время ушедшие на пенсию, и молодые, принятые совсем недавно. Большинство коммунистов - полные сил люди, работавшие в совхозе на разных участках. Стариков остались единицы.

Секретарем парткома два года тому назад был избран Владимир Васильевич Фролов. На военной службе он был моряком, окончил высшую партийную школу в Ростове, учился заочно в Новочеркасском зооветеринарном институте. Постоянная работа над собой, стремление быть всегда в курсе политических событий, любовь к художественной литературе, умение работать с людьми и уважение к человеку помогают молодому секретарю парткома в его трудной работе. Почти каждый день можно видеть, как Владимир Фролов объезжает на совхозном голубом мопеде виноградарские бригады, сады, фермы, беседует с людьми.

Партийные организации есть на отделениях, в механической мастерской, и лицо коммунистов видно везде. Почти все коммунисты стали передовыми людьми в совхозе. Они ведут за собой сотни рабочих. Гораздо интереснее и ярче стали доски Почета, плакаты и диаграммы, которые дают возможность знать ход текущей работы в совхозе, видеть передовых и отстающих.

Не меньшую роль играют профсоюзная организация и комсомольцы. Председателем совхозного рабочкома в пятый раз избирается Павел Михайлович Круглов. Будучи двадцатилетним юношей, немало испытал он на войне: участвовал в обороне Ленинграда, сражался на Центральном фронте, находясь в лыжно-минометном батальоне, был тяжело ранен, контужен. Время от времени контузия и сейчас дает себя знать, и при первых же признаках Павел Михайлович вынужден отправляться в больницу.

После демобилизации Круглов вернулся в Семикаракорский район, четыре года был председателем колхоза на хуторе Слободском, потом переехал в Кочетовскую, принимал участие в организации совхоза, был управляющим отделением, секретарем партийной организации, а в последние годы все время избирается председателем рабочего комитета.

Под руководством Павла Михайловича Круглова профсоюзная организация проводит важную и полезную работу, результаты которой видны всем. В совхозе появились две широкоэкранные киноустановки - в зимнем и в летнем клубах, сейчас монтируется третья. Работают кружки самодеятельности, в которых участвуют доярки, учителя, виноградари. Не раз организовывались интересные экскурсии взрослых рабочих и детей в Волгоград, в Краснодон, коллективно посещались ростовские театры, стадионы.

Совхозный рабочком постоянно защищает интересы рабочих. И хотя острых конфликтов между профсоюзом и администрацией совхоза не бывает, все же рабочком и его председатель стараются смягчить те меры воздействия на недисциплинированных людей, которые применяет директор. Рабочком всегда предпочитает воспитательную работу.

Подводя итоги работы в юбилейном 1967 году (великий праздник страны совпал с 10-летием совхоза), руководители совхоза и профсоюз отметили грамотами, ценными подарками, путевками в дома отдыха и санатории сто семьдесят четыре человека.

Группе передовых рабочих были приобретены экскурсионные путевки в Москву. И вот совсем недавно виноградари Прасковья Петровна Парамонова, Мария Дмитриевна Цапкова, Мария Константиновна Соломатина, Александра Николаевна Кокорина, Любовь Матвеевна Цапкова, Анна Нелидина, Тамара Черевкова, Ольга Астахова, бригадир Герой Социалистического Труда Афанасий Афанасьевич Лунев, бригадир винцеха Василий Архипович Упорников, бригадир тракторной бригады Петр Филиппович Нелидин, шофер Алексей Куликов, скотник Павел Иванович Святушенко, тракторист Александр Петрович Цапков отправились в зимнее путешествие.

На Дону уже стыли ледяные окраины, белел зимний туман. Мощный буксирный катер переправил кочетовцев на левый берег Дона, в Семикаракорский, оттуда автобус увез их в Ростов, а в Ростове они сели в вагон туристского поезда, следующего в Москву.

Почти никто из них никогда не был в Москве, видели ее только в кино или на открытках. И вот два десятка станичников в глубоком молчании стоят на Красной площади у Мавзолея Ленина. Одетые в лучшие свои одежды, медленные и степенные, идут они в Кремль, смотрят царь- колокол, поднимаются на эскалаторах Дворца съездов, дивясь искусству зодчих... Автобус неторопливо возит кочетовцев по Москве, и они, приникнув к захолодавшим окнам, внимательно осматривают столичные парки, стадионы... Высоко подняв головы, дивятся сказочной высоте Останкинской телевизионной башни, радостно улыбаются, оказавшись на ВДНХ и с видом знатоков оценивая павильон виноградарства...

По возвращении из Москвы кочетовцы долго еще рассказывали своим землякам обо всем, что они увидели и узнали в далекой столице: о простом, скромном, простреленном пулями пальто Ильича, об умных космических кораблях, выставленных на ВДНХ, о волшебном Московском метро, о высотных домах...

Разговоры о Москве не умолкают в станице и до сих пор.

С каждым годом Кочетовская все больше изменялась. За десять лет совхоз построил в станице пекарню, баню, здание для автоматической телефонной станции, аптеку, небольшую гостиницу-коттедж на берегу Дона, детский сад на пятьдесят мест, клуб на одном из отделений, механическую мастерскую, гараж на двадцать автомобилей.

Кроме того, были построены двадцать три дома разного назначения: четырехквартирные, двухквартирные и дома-особняки для специалистов. В новых домах поселились рабочие-виноградари, садоводы, токари, шоферы, свинарки, учителя. Выросли дома и за станицей, в бригадах виноградарей и животноводов.

Если раньше Кочетовская с ее старым центром - церковной площадью - была несколько отдалена от Дона и скрыта от него лесом, то за последние годы на самом берегу реки вырос новый поселок - ровный ряд добротных кирпичных домов с застекленными верандами, молодыми садами, цветочными клумбами, щедро увитыми виноградом просторными беседками.

Казалось, еще совсем недавно кочетовцы ездили в Ростов на древних колесных пароходах или на неудобных катерах, которые плыли до города восемь - десять часов. Сейчас в станице останавливаются красавцы корабли на подводных крыльях - "Ракеты" и "Метеоры". До Ростова они мчатся два с половиной часа.

Вместо небольшой мотолодки, доставлявшей кочетовцев до районного центра - Семикаракорского, недавно для этой цели был прислан катер "Комсомолец", вмещающий в своей закрытой общей каюте до пятидесяти человек. Делая пять-шесть рейсов в день, катер может укрыть пассажиров в любую непогоду, защитить их от холодного осеннего ветра и снега.

А в районном центре давно оборудован аэропорт, с которого регулярно поднимаются в воздух неприхотливые АН-2, очень удобные для сельской местности, доставляющие пассажиров до Ростова за 30 - 35 минут. И уже не только молодежь, но и многие кочетовские старухи предпочитают воздушный транспорт.

- А чего же нам не летать? - важно говорят они.- В свой час мы наездились на волах да пешком находились. Хватит. А тут, как птица, летишь, и все хорошо видать сверху: хутора, станицы, дороги...

Не раз видел я, с каким спокойным видом занимали старухи свое место в самолете и разговаривали так, словно ехали на волах.

Привыкли кочетовцы и к телевизорам. Вначале, когда над крышами станичных домов появились первые антенны, десятки соседей ходили по вечерам к владельцу телевизора, усаживались и смотрели все подряд - от фильмов до кукольных спектаклей. Теперь же над станицей поднялись сотни антенн, и любители телепередач смотрят их на выбор - кому что нравится. И надо сказать, заметно повысилась осведомленность кочетовцев во всем, что делается в мире. Они смотрят сцены, показывающие варварскую войну американцев во Вьетнаме, и на все корки честят Дина Раска и Джонсона; наблюдают за всеми прилетающими в Шереметьевский аэропорт официальными политическими деятелями и знают их в лицо и по именам; любуются военными парадами на Красной площади и гордятся могучей Советской Армией, в которой служат их братья, сыновья и внуки. Они внимательно слушают политических комментаторов и обсуждают все, что услышали. Они смотрят Олимпийские игры и состязания хоккеистов, любуются пейзажами в кинопутешествиях, переживают трагедию Гамлета и вдохновляются мужеством защитников Брестской крепости.

Телевизор открыл кочетовцам окно в огромный мир, и он приобрел в их глазах определенные земные очертания. Какой-нибудь старый рыбак или виноградарь, сидя у экрана телевизора, теперь может угадать по первым кадрам и объяснить внукам:

- Это, хлопцы, Асуанская плотина. Наши строят ее в Египте. А река называется Нил...

- Это американский город Нью-Йорк. Видали, какие домища? И улицы навроде пропасти, в них, должно быть, и солнца не видно...

- Это товарищ Вальтер Ульбрихт из Берлина в Москву прибыл. А наши, значит, его встречают...

- А это черт косой с черной блямбой на глазу - главный поджигатель из этого самого... как его... Израиля. Зовут его Моше Даян... Мы б этому Даяну дали, если б только наша воля...

Так техника все больше проникала в старую казачью станицу.

Если десять лет тому назад кочетовские женщины, поливая свои огороды, носили подчас воду чуть ли не за полкилометра и часами ходили под тяжестью коромысла с полными ведрами, то теперь у очень многих станичников в колодцах установлен электронасос "Кама" и по усадьбам протянуты резиновые шланги. Подходит хозяйка к колодцу, нажмет кнопку пускателя - и струя воды льется из шланга по грядкам, поливая капусту, огурцы, помидоры.

В станице много тяжелых и легких мотоциклов, мотороллеров, мопедов. Все хуторские ребята ездят в Кочетовскую школу на велосипедах.

Кое у кого есть и собственные автомобили и моторные лодки. На опрыскивании совхозных виноградников часто работают вертолеты сельскохозяйственной авиации.

В последние годы кочетовцы почти каждое лето встречают сотни гостей из разных мест. Прогретый южным солнцем Дон с его надречными лесами, в которых множество красивых, поросших сочным зеленым разнотравьем полян; песчаные косы с теплой водой на речных отмелях; озера и ерики с высокой кугой; фруктовые сады и виноградники, а в них с весны до осени вишни, черешни, сливы, крыжовник, смородина, малина, яблоки, груши, лиловые и золотистые гроздья винограда - все это привлекает людей из ближних и дальних городов.

Как только наступают школьные каникулы, в Кочетовской, на левом или на правом берегу Дона, открываются пионерские лагеря. Множество девочек и мальчиков купаются в реке, загорают, гуляют в окрестных лесах, уходят в походы. Вечерами пионеры зажигают над Доном костры, река отражает их яркое пламя, и далеко разносятся звонкие песни и ладные переливы баяна. У костров кочетовские ребята вместе со своими юными гостями читают стихи, танцуют, поют...

Станица Кочетовская расположена на берегу Дона, который после завершения строительства Волго-Донского судоходного канала стал большой трассой на линии Москва - Ростов и связал главный донской город с пятью морями. Поэтому с открытием навигации мимо станицы проплывают белоснежные дизель-электроходы, огромные баржи с лесом, туристские теплоходы. И часто любопытные путешественники просят капитана остановиться у Кочетовской и совершают прогулки по станице большими группами, по двести - триста человек. Привлекает их и то, что кочетовцы-пенсионеры обычно выносят к пристани и продают громадные сочные арбузы, шафранно-желтые дыни, алые помидоры, свежие огурцы, вишни, яблоки, виноград и разную домашнюю снедь.

Среди туристов - рабочие и колхозники из Башкирии, Сибири, Урала, дотошные жители южных городов. Они беседуют с кочетовцами, восхищаются виноградниками, расспрашивают станичников о жизни.

Ежегодно навещают Кочетовскую "дикари" - вольно отдыхающие москвичи, ленинградцы, ростовчане. Одни едут к родственникам, к знакомым, другие просто так, куда глаза глядят, на свой риск и страх. Среди них больше всего заядлых рыбаков. Они везут с собой полные чемоданы разных снастей: спиннингов, катушек, удочек, блесен, лесок, крючков, грузил, поплавков. Привозят резиновые и портативные складные лодки, весла, палатки, раскладушки, примусы, соль, фонари, клеенчатые мешки для засола своих будущих трофеев, все, вплоть до шахмат, домино и игральных карт.

Раскинув палатки где-нибудь далеко за станицей, в лесной глуши или на песчаных закосках, приезжие рыбаки, не замечая хмурых улыбок кочетовцев, начинают лов. Полуголые, загорелые, с красными облупившимися спинами и такими же носами, они с утра до вечера стоят по колено в воде с удочками или вертят спиннинговые катушки, рассказывая друг другу о фантастических уловах в прошлом и сетуя на то, что рыбы в Дону стало значительно меньше.

Это, между прочим, соответствует действительности. После сооружения Цимлянской плотины, перегородившей Дон и лишившей рыбу давних ее нерестилищ, после многолетней хищнической добычи рыбы десятками рыбоколхозов, хвастливо рапортовавших о "перевыполнении планов", рыбы в реке стало намного меньше, так же, как и дичи - казарок, уток, зайцев, куропаток, вальдшнепов, которых кочетовские и иногородние браконьеры, не признавая никаких сроков охоты, расстреливали и продолжают расстреливать, не страшась никакого наказания.

Именно поэтому приезжие московские и ленинградские "робинзоны" испытывают горькое чувство разочарования и в лучшем случае радуются тому, что на мелкий крючок с примитивной наживкой вытаскивают пять-шесть ласкирей. Утешают они себя лишь тем, что дышат чудесным воздухом, купаются, отдыхают в тени тополей и молодеют душой на лоне природы.

Не раз приезжали и сейчас приезжают в Кочетовскую наши друзья-иностранцы. Дважды был мой друг из Чехословакии, журналист и кинорежиссер Людвиг Томан, который вместе со своим спутником, оператором Павлой Мошной, отснял на Дону хороший телевизионный фильм о жизни донских виноградарей, рыбаков, рабочих-табунщиков на конных заводах. Фильм этот имел успех на родине Людвига Томана.

Жил в станице и его земляк, журналист Иржи Лукаш, веселый, жизнерадостный человек, которого кочетовцы полюбили и открыли перед ним все свои двери. В пражском журнале "Кветы" Иржи Лукаш опубликовал отличный очерк о Доне.

Побывали в Кочетовской и чехословацкие партийные работники, слушатели Высшей партийной школы в Москве. Были товарищи из Польши, из Болгарии - главный редактор плевенской окружной газеты "Септемврийска победа" Стойко Данчев, комсомолка из Пловдива Златка Асенова и многие другие.

Иностранных друзей кочетовцы принимали как близких товарищей, по-родственному: показывали им виноградники и сады, угощали казачьей ухой и добрым станичным пивом, вместе пели старинные и новые песни, а расставаясь, обнимались, обменивались адресами.

Так к донским казакам, живущим на острове, в древней станице, входило в душу новое чувство дружбы со всеми народами Земли, чувство светлое, радостное, вдохновляющее каждого советского человека.

Дружба... Много воды в Дону утекло, много свершилось в мире событий, исполненных великого значения, прежде чем казаки и казачки, одурманенные вековым внушением того, что они - "избранные", "верные царевы слуги", "бесстрашные защитники престола и отечества", что они - "обособленная каста" и даже "казачья нация", поняли свое место в истории трудового народа и сорвали шоры со своих глаз.

А ведь было время, когда донские казаки с презрением относились ко всем иногородним, насмешливо, с издевкой именовали их "хамами", "мужиками", "чужими"...

И вот передо мной сидят две женщины, и я пытливо всматриваюсь в их судьбы и понимаю: как много истинно прекрасного, человеческого принесла России революция...

Наталья Васильевна Цапкова. Коренная казачка, уроженка хутора Чебачьего, входившего в Кочетовский юрт. Этой невысокой энергичной женщине пятьдесят пять лет. Испытала она многое. В годы первой мировой войны на фронте погиб ее отец. Мать осталась вдовой с малыми детьми. Выросла хуторская девушка Наташа, вступила в колхоз, вышла замуж за хорошего человека - Григогия Петровича Цапкова, донского казака. Он работал не покладая рук, был председателем колхоза на хуторе Сусатском. Когда Гитлер напал на Советский Союз, Григорий Цапков ушел на фронт, несколько раз попадал в такие мясорубки, что, казалось, не уйти ему живым. Попал в окружение, еле добрался до Кочетовской, где думал укрыться от немцев. И все же не ушел от смерти. Кто-то выдал Григория Цапкова палачам-гестаповцам, те арестовали его, увезли в город Шахты, зверски пытали, а потом, еще живого, сбросили в глубокий ствол шахты имени Красина.

И осталась Наталья Васильевна Цапкова, так же, как когда-то ее мать, горемычной вдовой. Надо было растить детей, учить их уму-разуму, и вышла вдова замуж вторично - за Василия Петровича Нефедова, рыбака-колхозника, ловкого гармониста. Казалось бы, жить им да жить. Но нет, не помиловала судьба казачку. Умер и второй муж, и вторично осталась она вдовой. Решила, что третью семью поздно строить, и все свои силы отдала колхозу, а потом - совхозу, работая на виноградниках.

- Так вот я и живу,- говорит она мне, - и на долю свою не жалуюсь. Сын у меня бригадиром работает, строит метро в городе Баку, в гости ко мне приезжает, не забывает матерь... И за работу мою люди меня уважают: фото с меня в газете "Молот" печатали, фамилию на Почетную доску сколько раз ставили, а разные премии, грамоты да благодарности я уж и считать перестала.

Рядом с Натальей Васильевной сидит худощавая, рыжеволосая Александра Павловна Потемкина. Иногородняя. Из села Рюхово Брянской области. Она всего на четыре года моложе Цапковой. Спокойно разглаживая на коленях носовой платочек с кружевцем, Александра Павловна тихо рассказывает:

- Жили мы на Брянщине бедно, потому что семья у нас с мужем, с Василием Митричем, оказалась большая: шестеро детей. Мы крестьянствовали, на земле работали в колхозе. Колхоз наш был нельзя сказать, чтоб из передовых. Так себе колхоз. Трудились мы от зари до зари, чтоб шесть ртов накормить, и еле концы с концами сводили... И прослышали мы, что на Дону есть в станице Кочетовской сильный виноградарский совхоз и что люди там живут хорошо. Хотя, по правде сказать, мы этого винограда и в глаза никогда не видели, а все ж решили: давай переедем, не святые горшки лепят. Продали свою хатенку, собрали деньжат на дорогу и в тысяча девятьсот шестьдесят втором году приехали в Кочетовскую, домик себе купили, садочек в усадьбе посадили, несколько кустиков винограда. Пошли, конечно, работать в совхоз. Василь Митрич мой - плотником в строительную бригаду, а я - на виноградники. Боялась, конечно, первое время, присматривалась, как управляются с виноградом кочетовские женщины - поднимают, обрезают, подвязывают, пасынкуют...

Улыбаясь, Александра Павловна смотрит на Наталью Васильевну.

- И на нее вот глядела, училась у нее. Ничего, научилась. Мы и сейчас с нею в одной бригаде работаем... И я не отстаю: сколько раз грамоты за труд свой получала и премировали меня. Так что на долю свою нельзя жалиться: сами сыты, одеты, обуты, детей, можно сказать, вырастили, старший в городе Шахты работает, двое в армии служат. Теперь нам дорога открыта...

Отношения между потомственной казачкой Натальей Цапковой и иногородней переселенкой из Брянщины Александрой Потемкиной, отношения дружбы, приязни, ладная их работа в одной бригаде, их трудовые успехи и заслуженные похвалы в их адрес - все это было олицетворением того нового, светлого, человеческого, что принесла народу революция, очистившая людей от всяческой скверны, от презрительного унижения себе подобных и научившая их пониманию людского равенства и уважения друг к другу.

Что касается иногородних, переселенцев из разных мест страны, то их за последние годы появилось в Кочетовской немало. Люди едут сюда по разным причинам: одни, связав себя узами родства с кочетовцами; другие, выйдя на пенсию, хотят прожить в старости так, чтобы наслаждаться рекой, солнцем, рыбной ловлей; третьи ищут хорошей работы.

Таким образом, исконное казачье население станицы давно перестало быть подавляющим большинством. Кочетовцы породнились с волжанами, курянами, ставропольцами, кубанцами, переселенцами из разных областей Украины, Сибири. Никаких признаков былой "казакомании" в станице не осталось и следа. Хотя, надо сказать, старинные казачьи обычаи - обряды, гулянки, песни, а также донские языковые диалекты проникают в среду новых жителей Кочетовской.

Почти каждый из приезжающих, ища работу, прежде всего идет в контору винсовхоза и там встречается с инспектором по кадрам Николаем Григорьевичем Астаховым. Лучшего кадровика, пожалуй, трудно было найти: бывший военный моряк, коммунист, добрый, душевный человек, Николай Астахов долго был секретарем, потом - председателем Кочетовского сельсовета, отлично знает людей, умеет разбираться в характерах и потому на своей важной, ответственной работе приносит совхозу большую пользу.

Число кочетовцев растет с каждым годом. В совхозе появляются все новые и новые люди - шоферы, электрики, слесари, плотники, трактористы, каменщики... А дома в станице растут, как грибы.

Рассказывая о своих земляках-кочетовцах, я не могу не привести несколько цифр, связанных с работой винсовхоза, который определяет жизнь и быт станицы.

Сейчас в совхозе 450 гектаров виноградников. Средняя их урожайность за десять лет - 50 центнеров с гектара. Как известно, по климатическим условиям на Дону виноградники укрывные. Это значит, что каждый куст до наступления морозов должен быть уложен на землю и укрыт достаточным слоем земли, а весной открыт, поднят и подвязан. Виноградники в Кочетовском совхозе не орошаются. Урожайность в 50 центнеров с гектара при таких условиях вполне можно назвать высокой. Во всяком случае, она значительно выше, чем во многих орошаемых хозяйствах объединения "Донвино". Однако 50 центнеров с гектара - это далеко не предел. В совхозе есть звенья виноградарей, которые получили урожай по 65 и по 72 центнера с гектара.

Давним бичом виноградников является их изреженность. На плантациях - сотни тысяч кустов. Одни из них сильнее, другие слабее. А бывают и совсем хилые, они высыхают и гибнут по разным причинам: то поранит, порвет лозу грубо сработанный лозоукладчик; то плохо укрытый землей нежный молодой саженец сожжет, умертвит свирепый мороз; то приболеют еще не прижившиеся в почве кормильцы-корни или изгрызут, подточат проклюнувшиеся из земли беспомощные побеги хищные личинки жука-проволочника. После гибели таких слабых саженцев на виноградниках образуются пустые участки ничем не занятой земли, а количество плодоносящих кустов, естественно, уменьшается. Понижается, конечно, и общий урожай.

К чести кочетовцев надо сказать, что они очень зорко и внимательно следят за состоянием буквально каждого куста. А это очень нелегко. На виноградных плантациях совхоза сейчас насчитывается 1 миллион 32 тысячи кустов винограда разных сортов, разной стойкости и выносливости. Надо вдуматься в эту цифру. Это значит, что у кочетовцев 1 миллион 32 тысячи питомцев, каждый из которых требует постоянного внимания, материальной заботы, помощи, пищи, утоления жажды, лечения разными лекарствами, защиты от холода.

Вместо погибших кустиков кочетовские виноградари стараются сразу же высадить новые, чтобы земля не лежала напрасно, не оставалась бесплодной, чтобы голые плешины не уродовали виноградники, а изреженность не снижала урожай с каждого гектара. Достаточно сказать, что за последние годы кочетовцы подсадили вместо погибших 230 тысяч саженцев и, наблюдая за состоянием кустов, продолжают подсадку каждую весну и осень. Поэтому, сравнительно с другими хозяйствами, в Кочетовском совхозе процент изреженности самый низкий.

Кроме того, для лучшего приживания саженцев кочетовцы выполняют все требования агротехники: не допускают зарастания виноградников сорняками, тысячами тонн вывозят на плантации навоз и ежегодно подкармливают виноградные кусты минеральными удобрениями, своевременно открывают, подвязывают на проволоку, опрыскивают бордосской смесью каждый куст, выполняют все зеленые операции.

Этим и объясняется то, что совхоз не только окупил все затраты на растениеводство, но и стал давать прибыль. С начала пятилетки кочетовцы продали государству сверх плана: винограда - 2074 центнера, зерна - 1480 центнеров, мяса - 102 центнера, молока - 1557 центнеров.

Если за минувшие два года пятилетки планировалось вырастить винограда 22 380 центнеров, то фактически выращено 24 400 центнеров, или 108 процентов к плану.

Совхозный винцех за этот период также перевыполнил план. Он должен был произвести вина 148 тысяч декалитров, а произвел 167 тысяч декалитров, то есть выполнил задание на 112,8 процента.

Советское правительство высоко оценило трудовой подвиг кочетовцев, недавно наградив передовых рабочих и специалистов совхоза орденами и медалями. Орденом Трудового Красного Знамени награждена свинарка Варвара Прокофьевна Щепеткова, орденом "Знак Почета" - директор совхоза Зиновий Степанович Сельский и агроном Раиса Александровна Подкопаева, медалью "За трудовое отличие" - виноградарь Валя Сидорова, медалью "За трудовую доблесть" - доярка Любовь Дмитриевна Корнева.

В знаменательном для всей страны юбилейном году Кочетовский винсовхоз отмечал первое свое десятилетие. Мне запомнился этот славный праздник тружеников-кочетовцев.

В теплый, летний день на берегу плески, прямо на виноградниках, были расставлены сколоченные из досок временные столы и скамьи. Один за другим стали подходить рабочие, причем шли не с пустыми руками. Ведь во дворе у каждого из них рос свой отлично выхоженный виноград и в погребах хранилось свое вино. И поэтому шли молодые и старые кочетовцы с корзинками, в которые рачительные хозяйки аккуратно уложили чистые белые полотенца, четвертные бутыли с вином, вяленую рыбу, помидоры, вареный картофель, сало, свежий лук - все, что щедро родила родная земля на потребу человеку.

Теплый ветер слегка играл алыми полотнищами знамен, которые вручались совхозу за хорошую работу. Шелестели над водой вербы и тополя. На зеленой поляне мерцали солнечные пятна. Протяжным, звонким воркованием перекликались горлицы. Одетые в лучшие костюмы, чисто выбритые, степенные сидели на скамьях мужчины. Всеми цветами радуги отливали яркие платья, платки и косынки женщин.

С коротким словом выступил Зиновий Степанович Сельский. Он поблагодарил тружеников за нелегкую десятилетнюю работу и заговорил о завтрашнем дне хозяйства.

- Мы, учтя все наши возможности,- сказал он,- советовались с передовиками хозяйства, с партийной организацией и пришли к такому выводу: пятилетний план наш винсовхоз может выполнить раньше срока, сверх плана мы можем сдать государству три тысячи восемьсот девяносто центнеров винограда, две тысячи двести девяносто центнеров зерна, четыре тысячи сто семьдесят центнеров молока, триста двенадцать центнеров мяса... Постепенно мы будем реконструировать отдельные участки виноградников, высаживая самые лучшие высокоурожайные сорта... В совхозе обязательно будет построен винзавод с переработкой до двухсот тонн винограда в сутки... Нам надо добиться того, чтобы совхоз получил наконец асфальтированную дорогу...

Директор совхоза говорил о том, что это будет сделано в ближайшие годы. Я слушал его, смотрел на серьезные, внимательные лица своих земляков-кочетовцев и думал:

"Правильно говорит Зиновий Степанович. Многое кочетовцы успели сделать, но впереди дел еще больше... Почему, скажем, хороший совхоз, один из самых передовых на Дону, должен обходиться захудалой колхозной винодельней? Или, может, его виноградники, дающие государству прибыль, не будут расти и увеличивать урожай? Да и асфальтированная дорога позарез нужна винсовхозу. Если триста - четыреста лет тому назад островитяне-кочетовцы, обороняясь от татар, были рады осеннему и весеннему бездорожью, то невольно возникает мысль: от кого же передовому совхозу обороняться сейчас? Почему почти всем совхозам объединения "Донвино" построены дороги, а кочетовцы, как во времена Батыя, должны в пору распутицы утопать в грязи, рвать тракторы и автомобили, загонять последних коней? Почему, наконец, до сих пор в Кочетовской нет средней школы, а восьмилетняя ютится в бывшем атаманском правлении столетней давности, работает в две смены в ужасающей тесноте, и семьдесят - восемьдесят учеников, ежегодно оканчивающих восьмой класс, не могут получить среднее образование в родной станице? Или взять печальную историю с пристанью. Еще несколько лет тому назад в Кочетовской, на берегу Дона, стоял домик-пристань, под крышей которого пассажиры могли укрыться от дождей и вьюги. В прошлом году представители Волго-Донского речного пароходства домик отдали на слом, а взамен ничего не построили, полагая, что плавучий дебаркадер заменит пристань, и нисколько не заботясь о том, что каждую весну и осень до установки дебаркадера и после его увода на зимовку пассажиры-кочетовцы и приезжие из ближайших хуторов укрываются от холодного дождя под полуголыми вербами, дрожат, прячут малых детей от пронизывающего ветра так же, как в первый послевоенный год..."

Директор совхоза говорит о благоустройстве станицы, об освещении ее улиц, о посадке пирамидальных тополей и шаровидной акации, о цветочных клумбах, о приведении в порядок станичного пляжа. Он благодарит за дружескую помощь совхозных шефов из города Шахты - управляющего трестом "Подземшахтострой" Леонида Михайловича Тормашева и его заместителя Семена Семеновича Железняка, которые правильно поняли решения Ростовского обкома партии и по-настоящему помогают кочетовцам.

А я слушаю и думаю:

"Это тоже правильно. Кочетовская может стать одной из самых красивых станиц на Дону. И как жаль, что сельский Совет мало озабочен этим, считая, что благоустройство - это дело совхоза. А ведь в станице сотни пенсионеров, еще здоровых людей, которые при умелой организации могли бы горы свернуть. Но - увы! Эту большую силу Кочетовский сельский Совет не пытается организовать и никак не вовлекает в важное для всех станичников дело..."

Надолго запомнился мне этот славный летний день. После выступления директора кочетовцы и их гости сели за столы, подняли стаканы, выпили за всех, чьи руки создали совхозу добрую славу. А я смотрел на эти сильные, работящие, темные от загара руки своих земляков, на обветренные лица мужчин и женщин, и мне хотелось обнять их всех и сказать:

- Выпьем за ваши руки, за ваши сердца, за совесть и трудовой подвиг тех, кто целиком отдает себя людям!

Любовь к родине. Неизбывная любовь к месту, где ты впервые увидел солнце и небо, и склоненную над тобой голову матери, и услышал слова отца, и повторил их, познавая красоту родного языка! Чью душу не тревожила эта светлая, чистая неподкупная любовь? И кто, волею судьбы оказавшись на чужбине, если только он честный человек, не испытывал горькой тоски по земле отцов и не каялся в заблуждениях своих, разлучивших его с Отчизной?

Несколько лет тому назад вернулся из чужих стран кочетовский казак-эмигрант, бывший белогвардеец, родной брат того самого Федора Константиновича Черноусова, под чьей крышей я провел свою первую ночь в Кочетовской. Тридцать с лишним лет прожил донской казак Иван Черноусов во Франции, и, казалось, судьба миловала его. Он не нищенствовал, не голодал, как сотни его однополчан, не скитался в тщетных поисках работы. Счастливый случай свел молодого беглеца с девушкой, которая полюбила его, познакомила с отцом, владельцем небольшого портняжного заведения. Он женился на ней, после смерти тестя сам стал хозяином ателье.

Шли годы. И затосковал Иван Черноусов. Днем и ночью думал он о России, о родной Кочетовской, о зеленых тополях над Доном. А в один прекрасный день прямо сказал жене, что больше не может жить без родины и что твердо решил вернуться в Россию и умереть в своей станице. После долгих уговоров жена-иностранка поняла, что решение мужа никто не в силах изменить. Советское посольство разрешило Ивану Черноусову, так же, как тысячам других эмигрантов, вернуться на родину. Он вернулся и привез с собой жену...

Я видел, с каким счастливым лицом, с какими влажными от слез глазами рано утром бродил по станичным улицам этот седой старый казак, как, опустив голову, подолгу стоял он на крутом берегу Дона и не мог отвести взгляда от его тихого течения. И мне казалось, что он вспоминает всю свою нелегкую, путаную жизнь, и кается перед самим собой во всех грехах своих, и чувствует, где была настоящая правда жизни, против которой он когда-то пошел и которую хоть и не скоро, но все же понял перед концом дней своих.

Я никогда не был в изгнании, никогда не покидал свою землю. А если и бывал за ее рубежами, то только как солдат Советской Армии или, после войны, как гость наших друзей в разных странах. И я понял, что родина - не отвлеченное понятие, что любовь и привязанность к ней берут начало и воплощаются в том месте, где ты живешь, которое стараешься украсить своим трудом, без которого не представляешь жизни...

И где бы я ни был - в Высоких Татрах с их зелеными лесами и лиловеющими в предвечерних сумерках ущельями, на прекрасных перевалах Трансильванских Альп, куда бы ни заносила меня судьба,- ни на одно мгновение не забывал я свою Кочетовскую, и тосковал, и смертно скучал по ней, и был счастлив, когда, возвратясь, видел донские берега, широкое займище, поля, виноградники, все, что давно стало неотрывной частью меня самого.

Здесь, в Кочетовской, я прожил лучшую, зрелую, полную молчаливых раздумий часть своей жизни. Здесь уже много лет продолжаю жить и работать над тем, что мне дорого. Здесь, в этой станице, где покоится прах моих отца и матери, мне хотелось бы и завершить свою жизнь, чтобы до самого конца не расставаться с посаженными мною деревьями, с соловьиными песнями над голубой лунной плеской, с людьми, которые научили меня многому.

Мне захотелось рассказать о Кочетовской, о кочетовцах, людях-тружениках, которых я люблю. И мне очень жаль, что в этом рассказе-хронике я не смог назвать их всех: и тех, кто живет рядом со мной, и тех, кого уже нет. Пусть мои земляки простят меня за это.

Сейчас, когда за окном темная, беззвездная ночь и я заканчиваю последние строки своего рассказа, мне хочется сказать о том, что все то доброе, хорошее, радостное, нужное людям, что свершено и свершается кочетовцами в своей затерянной среди трех рек, не обозначенной на географических картах станице, есть малая, может быть, незаметная частица того неизмеримо огромного, важного, что свершает в мире наша страна.

Так рано утром, когда на луговое разнотравье падет чистая роса и огненно зарозовеет небо, каждая крохотная росинка, мерцая, отражает в себе явившийся людям торжественный, сияющий над всей землей, славящий жизнь солнечный лик...