На берегах Дона и Кубани

Всю вторую половину 1778 года Суворов провел в Крыму, поглощенный, главным образом, организацией обороны его побережья и разоблачением происков турецкой агентуры.

Вместе с тем, ему приходилось в это время выполнять и различные дипломатические поручения императрицы Екатерины II, касающиеся взаимоотношений России и Крымского ханства.

Одним из таких поручений являлось переселение из Крыма проживавших там христиан, преимущественно армян и греков, в пределы южных губерний Российской империи.

Преодолевая сопротивление хана и татарской феодальной знати, Суворов сумел в течение полутора месяцев (к 18 сентября 1778 г.) вывести из Крыма свыше 30000 переселенцев, в том числе 12598 армян. Последних Потемкин намечал расселить близ только что основанного им нового города Екатеринослава (ныне -Днепропетровска).

Однако, перезимовав там в открытой степи и претерпев огромные бедствия от холода, голода и притеснений?

со стороны царских чиновников, переселенцы-армяне весной 1779 года обратились к Суворову с жалобой на невыносимые условия существования и просили ходатайствовать о "поселении их в форштадте (т. е. предместье. - А. Ф.) крепости святого Димитрия Ростовского".

Суворов немедленно откликнулся на эту просьбу и препроводил ее Потемкину.

"Из подносимого приложения, - писал он, - ваша светлость соизволите усмотреть недостатки, претерпеваемые переселенцами крымскими в нынешнем их положении..."^*.

^* (Рапорт Суворова от 29 апреля 1779 г., Архив Воронцовых, т. XXIV, стр. 297.)

В результате, после долгих проволочек, армяне, спустя полгода, получили разрешение расселиться "в округе крепости святого Димитрия Ростовского" и право для основания там "особого города при урочище Полуденка с названием Нахичеван..."^*.

^* (Грамота Екатерины II от 14 ноября 1779 г. Записки Ростов. Об-ва ист., древн. и природы, Ростов, 1914 г., т. II, стр. 190.)

9 декабря 1779 года совершилась официальная церемония закладки нового города, неподалеку от которого возник одновременно и ряд армянских селений (Чалтыр, Мец-Сала, Покр-Сала, Топлу и Несвита).

Так с именем великого русского полководца А. В. Суворова оказалась связанной история основания города Нахичевани, ныне составляющего часть современного Ростова-на-Дону.

Дипломатическая и административная деятельность в Крыму, однако, не удовлетворяла Суворова, который был полководцем по призванию и не хотел отвлекаться от обязанностей военачальника.

"Вывихрите меня в иной климат, - просил он Потемкина, - иначе или будет скучно, или будет тошно... Дайте работу свеженькую..."^*.

^* (Письмо к П. И. Турчанинову от 18 сентября 1778 г., Письма и бумаги Суворова, собр. В. Алексеевым, 1916 г., т. I, стр. 133.)

В феврале 1779 года его командировали в Астрахань и на Северный Кавказ для инспектирования "Моздокской линии" и войск, расположенных в пределах Астраханской губернии. Направляясь в Астрахань, он заехал в Полтаву, чтобы повидать семью, а на обратном пути с Кавказа остановился в Азове и крепости Димитрия Ростовского.

В письме к фельдмаршалу Румянцеву Суворов сообщал, что он пробыл в Полтаве "свыше недели и, оставя там... семейство в расстройке и почти кончательной смертельности, посетил чрез Астрахань - Кизляр - Моздок астраханскую, уже выстроенную и оселенную линию, и по Кубани... от Павловской крепости чрез коммуникационные на степь к Азову шанцы, берлинской линией возвратился..."^*.

^* (Там же, стр. 148.)

Через год, 22 января 1780 года, ему, однако, вновь пришлось отправиться в Астрахань - на этот раз для выполнения "секретного и важного поручения".

Речь шла о подготовке похода против Персии с целью приобретения стратегического плацдарма в Восточном Закавказье, откуда можно было бы угрожать азиатским владениям Турции.

А. В. Суворов с жаром принялся за порученное дело: изучал будущий театр военных действий, разрабатывал планы десантных операций, производил необходимые расчеты.

Но вскоре оказалось, что другие, более актуальные международные проблемы (связанные с заключением русско-австрийского союза), отвлекли внимание Екатерины II и ее советников от кавказских дел, и проект "персидского похода" был отложен до "удобнейшего случая".

Суворов же так и остался в Астрахани, где почти два года томился вынужденным бездельем, не имея никаких определенных обязанностей.

Затянувшееся пребывание в этом отдаленном городе казалось ему ссылкой. Самолюбивый и мнительный, он подозревал в интригах местного губернатора И. В. Якоби, болезненно реагировал на сплетни и нелепые слухи, распространяемые провинциальными чиновниками.

Не раз приходила ему в голову мысль об отставке, но жизнь вне армии, в рядах которой он служил с юных лет, представлялась для него немыслимой.

"Я здесь 2 года, без команды, - писал он в отчаянии Потемкину, - в начальстве 2 полка, живу в поношении, удалиться некуда. Гордостью утесняем, желал бы отъехать в мои пензенские, как ближние, деревни... Рад бы оставить службу, да грех, потому что на дело еще годен..."^*.

^* (Петрушевский, - Указ. соч., т. I, стр. 221, 223.)

Наконец, 11 января 1782 года А. В. Суворова назначили командиром! дивизии, расквартированной в Казани, но не успел он приехать туда, как вскоре последовал другой приказ-принять вновь командование Кубанским корпусом.

К этому времени политическая и военная обстановка за Доном значительно ухудшилась.

В январе 1779 года, после длительных русско-турецких переговоров, была заключена так называемая "изъяснительная конвенция", дополнявшая собой основные статьи Кючюк-Кайнарджийского мирного трактата 1774 года.

Согласно этой конвенции, Турция признала крымским ханом Шагин-Гирея, кандидатуру которого поддерживало царское правительство, а Россия, взамен этого, обязалась вывести свои войска из Крыма и прикубанских владений Крымского ханства.

В силу этого в марте 1779 года войска Кубанского корпуса оставили созданную год назад Суворовым линию укреплений на правом берегу Кубани и отошли на север, за реку Ею, а затем они были расквартированы в низовьях Дона - в Азове, крепости Димитр я Ростовского и станицах Аксайской и Семикаракорской.

Можно было думать, что и Турция со своей стороны выполнит взятые на себя обязательства и пресечет враждебную России деятельность своей агентуры в Крыму и на Кубани.

Однако вывод русских войск из пределов Крымского ханства лишь подогрел реваншистские настроения турецких правящих кругов, и они решили воспользоваться этим для того, чтобы усилить свое политическое влияние среди крымских татар и прикубанских ногаев.

Турецкие агенты развернули еще более широкую пропаганду "священной войны" против России, а подстрекаемые ими ногайские мурзы стали совершать разбойничьи набеги на порубежные земли войска Донского.

Ногаи безнаказанно захватывали принадлежавшие донским казакам богатые пастбища по реке Маныч и угоняли их стада и табуны, а иногда, собравшись в числе нескольких тысяч, устремлялись с берегов Бейсуга и Челбаса прямо на север, переправлялись через Ею и нападали на задонские хутора чуть ли не в окрестностях самого Черкасска.

Опять, как и встарь, приходилось донским казакам защищать родные станицы от набегов степняков-кочевников, выставлять сигнальные посты и ночные караулы, выходить на пашню и на пастбище только с оружием в руках.

На протяжении многих веков казачество Дона жило такой беспокойной, тревожной жизнью, охраняя степные рубежи русской земли от покушений со стороны турецких захватчиков и их крымских пособников - хищных и коварных последышей Золотой Орды.

И вот опять, казалось, вернулись прежние времена, и снова Тихий Дон стал главным рубежом обороны на юго- восточных окраинах России.

Нет нужды говорить, насколько разорительны были для самих казаков участившиеся в 1779- 1781 гг. набеги ногайских кочевников. Ущерб, наносимый ими казачеству, был тем более ощутителен, что в эти годы на Дону стояли многоснежные и холодные зимы, вызвавшие массовый падеж скота, а в летнее время на полях появлялись тучи саранчи, уничтожавшей посевы.

Донской атаман Алексей Иванович Иловайский 29 июля 1781 года писал Потемкину:

"Позвольте вашей светлости доложить, что чрез всегдашнюю ногайцев необузданную самовольность и хищное стремительство к разбоям вверенное мне войско... принуждено с величайшим прискорбием сносить сугубые убытки, и разорение неотвратительно, которое им (казакам. - А. Ф.) тем чувствительнее, что они, лишась от жестокой зимы почти всего скота, лошадей и овец своих, лишаются еще ныне вновь сенокосов и хлебов своих, оставя на жертву появившейся в невероятном множестве саранчи..."^*

^* (Рапорт Иловайского от 29 июля 1781 г., Военный сборник, 1860 г., № 8, стр. 348.)

Летом 1781 года турецкие эмиссары усилили свои происки на Кубани и добились того, что ногайские мурзы отказались считать себя вассалами крымского хана Шагин-Гирея, сотрудничавшего с Россией. Было совершенно ясно, что, отторгнув от Крымского ханства его прикубанские владения, Турция не замедлит превратить их в плацдарм для подготовки реваншистской войны против России.

Недаром поведение ногаев на границах донских земель стало тогда еще более вызывающим.

Иловайский доносил, что ногаи "сверх прежнего от них казакам и прочим людям тиранского умерщвления, грабительства, захвачиванья в мучительный плен, отгона с собой лошадей, скота и прочего, не умолкают таковое свое злодейство час от часу распространять более..."^*.

^* (Там же, № 9, стр. 67.)

В октябре 1781 года русским командованием была предпринята военная экспедиция в район ногайских становищ за Доном.

Генерал-майор Пиль с тремя пехотными и одним казачьим полками при 8 орудиях выступил из Азова, форсировал Ею и двинулся к юго-востоку на соединение с вышедшим к нему навстречу из Ставрополя отрядом генерала Фабрициана.

Однако оба эти военачальника, будучи иностранцами, воспитанными в духе реакционной прусской военной системы, проявили полную неспособность к осуществлению стремительного маневра и внезапного удара.

Медленно продвигаясь в глубь степей в сопровождении громоздких обозов, они обнаруживали свое движение перед противником, хотя сами почти не видели его. Ногайская конница днем рассеивалась в степи, не принимая боя, но зато по ночам непрестанно тревожила неожиданными налетами русские войска, отдыхавшие после утомительного похода.

Осенние дожди, размывшие степные дороги, окончательно сковали и без того слабую активность Пиля и Фабрициана. Убедившись в полной бесперспективности дальнейших своих действий, они повернули обратно и ушли: один - на Дон, а другой - к Ставрополю.

Этот бесплодный поход русских войск в задонские степи лишь послужил на пользу турецким поджигателям войны. Они усматривали в нем доказательство военной слабости России, поощряя тем самым ногайских беков и мурз к новым набегам на порубежные земли Дона и Приазовья.

Весной 1782 года турецкие агенты организовали мятеж в Крыму, вынудив хана Шагин-Гирея укрыться в Еникале - крепости на берегу Керченского пролива, занятой русским гарнизоном.

Известие об этом встревожило царское правительство. В Петербурге было решено вновь ввести в Крым русские войска, чтобы восстановить на престоле свергнутого Шагин-Гирея.

Одновременно Екатерина II просила Потемкина принять действенные меры и против прикубанских ногаев.

"Нужно наказать кубанцев, - писала она, - сие произвесгь большим числом войска Донского с частью регулярных войск, их подкрепляющих..."^*.

^* (Рескрипт Потемкину от 16 сентября 1782 г., Сб. Рус. Истории общ., т. XXVII.)

Таково было положение на южных границах России к октябрю 1782 года, когда Суворов прибыл на Дон и вторично принял командование Кубанским корпусом.

Для того, чтобы лучше ознакомиться с обстановкой, он прямо проехал в Ейское укрепление. Расположенное на восточном берегу Ейского лимана, оно представляло тогда единственный русский форпост за Доном.

Собрав там необходимые сведения о силах, настроениях и намерениях ногаев, а также о деятельности турецкой агентуры на Кубани, Суворов 18 октября направил Потемкину подробный доклад о положении за Доном.

На следующий день, 19 октября, он выехал в крепость - Димитрия Ростовского, где находился в то время штаб Кубанского корпуса.

Почти три месяца провел он здесь, ожидая дальнейших распоряжений высшего командования; внимательно изучал донесения Ейского коменданта и начальников передовых казачьих постов, зорко следил за всем, что происходило на степных просторах между Кубанью и Доном, старался завязать сношения с отдельными ногайскими мурзами и старшинами, чтобы склонить их на сторону России. Обо всем этом чуть не каждую неделю Суворов подробно доносил в своих рапортах Потемкину^*.

^* (Рапорты Суворова от 20 и 31 октября, 6, 9, 29 ноября 1782 г., ЦГВИА, ф. 52, оп. 194, д. 266, л. 17 и след.)

Немало забот доставляли ему вопросы, связанные с размещением войск, снабжением их продовольствием и фу- ражем.

Всего в составе Кубанского корпуса имелось два кавалерийских (Владимирский и Нижегородский драгунский) и шесть пехотных (Бутырский, Воронежский, Нижегородский, Казанский, Низовский и Ладожский) полков, а также две роты артиллерии (16 легких орудий). Из них только два полка - Бутырский и Низовский - размещались в укрепленных пунктах - Ейском укреплении, Азове и крепости Димитрия Ростовского. Остальные же войска были расквартированы побатальонно и даже поротно в донских станицах - Аксайской, Семикаракорской, Нижне-Кундрючьей и других.

Естественно, что при таком размещении войск командиры частей нередко вступали в конфликт с местными казачьими атаманами и старшинами. То нехватало помещений для постоя, то драгуны и казаки не могли поделить сена, совместно скошенного на станичных угодьях, то артиллерийские кони потравили посевы. На этой почве возникали ссоры. Одни строчили жалобы в Черкасск войсковой канцелярии, другие писали пространные рапорты в штаб корпуса.

Все эти вопросы Суворов всегда умел разрешать с большим тактом. Проявляя заботу о материальных нуждах солдат своего корпуса, он никогда не потворствовал, однако, самочинным действиям подчиненных в отношении местных жителей. Тем более предупредительно относился он к населению станиц и хуторов Дона. Казаки были его боевыми соратниками в прежних походах, и теперь войско Донское составляло надежный резерв Кубанского корпуса.

"Мародеров не терпеть... Солдат - не разбойник!" - говорил Суворов и не раз повторял это в своих приказах, а впоследствии запечатлел эту заповедь и на страницах своей "Науки побеждать".

Никогда не забывая о необходимости совершенствования боевой выучки войск, великий полководец не упускал случая проводить ученья и маневры хотя бы с теми шестью ротами Низовского полка, которые стояли в крепости Димитрия Ростовского (две остальные роты этого полка находились в Азове).

С момента приезда Суворова солдаты проводили большую часть времени уже не за крепостными валами, а в открытой степи, разыгрывая там "примерные баталии" и постигая на практике три знаменитых принципа суворовской тактики: глазомер, быстроту и натиск.

Тем временем события на Юге вступали в решающую фазу.

Крымская проблема обострилась настолько, что откладывать ее окончательное решение было уже невозможно. Потемкин сравнивал ее с "бородавкой на носу", которая должна быть удалена немедленно.

Разумеется, нетрудно было уговорить отречься от престола крымского хана Шагин-Гирея, который фактически уже не обладал никакой политической самостоятельностью. Вслед за этим был составлен манифест о присоединении Крыма к России, подписанный Екатериной II 19 января 1783 года.

Но гораздо труднее было осуществить присоединение Крыма так, чтобы избежать новой войны с Турцией и в то же время дать решительный отпор ее реваншистским притязаниям.

Назначая Потемкина главнокомандующим всеми вооруженными силами России в Причерноморье и Приазовье, Екатерина II предупреждала его, чтобы при занятии русскими войсками бывших владений Крымского ханства "нигде, никак и ничем турка беопосредственно не зацеплять, но... извлекая меч, употребить его на отражение силы силою...".

Поэтому решено было до поры до времени манифест о присоединении Крыма к России не обнародовать, чтобы лучше подготовиться к возможному противодействию со" стороны Турции.

В начале января 1783 года Потемкин вызвал Суворова к себе на совещание.

Из крепости Димитрия Ростовского, сквозь метель и вьюгу, Суворов помчался по заснеженным степным дорогам в Херсон - от устья Дона к устью Днепра.

Его сопровождал донской атаман А. И. Иловайский.

На совещании в Херсоне, в ставке Потемкина, обсуждались вопросы стратегического обеспечения предстоящего присоединения Крыма.

В предвиденьи возможных осложнений с Турцией Потемкин решил привести в боевую готовность шесть корпусов, в том числе и Кубанский корпус, которым командовал Суворов.

Поскольку речь шла о присоединении не только Крымского полуострова, но и прикубанских владений бывшего Крымского ханства, перед этим корпусом ставились серьезные задачи.

Ему вменялось в обязанность быть готовым к решительным действиям как "для ограждения собственных границ и установления нового подданства между ногайскими ордами, так и для произведения сильного удара на mix, если б противиться стали...".

Особенно подчеркивая необходимость быстро закончить операцию против ногаев, чтобы предотвратить опасность вмешательства Турции, Потемкин приказал Иловайскому усилить Кубанский корпус не менее, чем семнадцатью полками донских казаков.

Началом этой операции за Доном должны были послужить опубликование манифеста о присоединении Крыма и приведение к присяге на верность России его обитателей (что брал на себя сам Потемкин).

Вернувшись на Дон в середине марта 1783 года, Суворов стал немедленно готовиться к походу в задонские степи.

Он лично проверял состояние войск, наблюдал за ходом заготовки провианта и подвозом боеприпасов, добивался лучшей организации службы тыла.

Более двух месяцев (с 18 марта до 21 мая) провел он в станице Нижне-Кундрючьей и соседних с нею хуторах и oстаницах, где были расквартированы части Кубанского корпуса и где формировались казачьи полки, предназначенные для участия в предстоящем походе^*.

^* (Рапорты Суворова от 7 и 16 марта, 10 мая 1783 г., там же, д. № 289, л. 2 и след.)

После возвращения, вместе с Суворовым, из Херсона донской атаман Иловайский объявил казакам, что "по обстоятельствам происходимого в крымских и кубанских татарах замешательства приготовиться должно всему войску к поголовному походу...".

"А посему, - писал он в своем обращении, - станичным атаманам и казакам подтверждается, чтоб к оному походу все состоящие в станицах ваших служилые, войсковые старшины и рядовые казаки и выростки - казачьи дети не ниже пятнадцати лет - были в готовности, чтоб по первому требованию могли выступить в поход в 24 часа с трехмесячным провиантом...".

К июню 1783 года основные силы Кубанского корпуса сосредоточились в районе Ейского укрепления, куда прибыл и сам Суворов со своим штабом.

К этому времени закончился и сбор "поголовного ополчения" на Дону. Атаман Иловайский с пятью казачьими бригадами (по два полка в каждой) в середине июня выступил в поход, но на рубеже реки Кагальник был остановлен Суворовым, который известил его, что "покорение ногайцев, может быть, обойдется без всякого кровопролития...".

В своих надеждах разрешить этот вопрос мирным путем Суворов исходил из того, что среди самих ногаев происходила в это время внутренняя борьба между протурецкими элементами и сторонниками присоединения к России.

Некоторая часть ногайских кочевников начинала сознавать, какими бедствиями грозит для них политика турецких поджигателей войны. Не желая быть послушным орудием в руках турецких пашей, она все более склонялась к мысли о мирном сотрудничестве с русскими.

С другой стороны, ногайские мурзы, богатевшие за счет сбыта рабов на турецкие рынки, не хотели порывать с Турцией, маскируя при этом свои корыстные побуждения лицемерными заявлениями о своей преданности турецкому султану, как покровителю всех мусульман.

Используя эти внутренние противоречия среди ногаев. Суворов рассчитывал политически изолировать сторонников турецкой ориентации, а остальных убедить в необходимости добровольного перехода в подданство России.

Для того, чтобы подчеркнуть свои миролюбивые намерения в отношении ногаев, он вскоре по прибытии в- Ейское укрепление пригласил к себе старшин из ближайших ногайских становищ, и устроил для них большой праздник, якобы, по случаю своего вступления в должность начальника всех русских войск на Дону и за Доном.

Собравшись, вместе со своими сородичами, в числе 3000 человек у стен Ейского укрепления, ногайские старшины остались весьма довольны оказанным им вниманием, и многие из них, как сообщал Суворов Потемкину, выразили готовность признать себя подданными России.

9 июля Суворов вторично собрал ногаев, на этот раз в числе 6000 человек.

К этому времени уже были получены известия о том, что Потемкин, прибывший в Карасубазар, провел там официальную церемонию присоединения Крыма к Российской империи.

Сообщив в свою очередь ногайским старшинам об этом событии, Суворов разъяснил им, что отныне все владения бывшего Крымского ханства, а значит и степи между Кубанью и Доном, присоединяются к России. Приняв затем от них торжественную присягу на верность русской императрице, он устроил для них пышный, в восточном стиле, обед, во время которого было съедено 100 быков и 800 баранов, а также выпито 500 ведер водки.

Казалось, что ногайскую проблему в самом деле удастся разрешить мирным путем. Однако, когда по приказанию Суворова русские войска двинулись с рубежа Ей на юг и вновь стали восстанавливать оставленную ими в 1779 году кордонную линию на правом берегу Кубани, ногайские старшины обратились к Суворову с просьбой разрешить им перекочевать к востоку - на берега реки Маныч.

Суворов запросил мнение Потемкина. Но последний, учитывая близость Манычских степей к Дону, отказал в этой просьбе и предложил ногаям перекочевать за Волгу, в прикаспийские степи.

Когда об этом стало известно в ногайских становищах, туреикие агенты постарались использовать данное обстоятельство. Сея различные провокационные слухи, они стали призывать ногайцев не подчиняться распоряжению Потемкина и уходить за Кубань под защиту Турции.

И, когда в августе 1783 года тысячи ногайских кочевников были собраны в районе Ейского укрепления, а оттуда направлены вверх по течению Ей на восток, в заволжские степи, среди них вспыхнули волнения.

Поддавшись влиянию лживой турецкой пропаганды, ногаи напали на сопровождавшие их небольшие русские отряды, оттеснили их, а затем повернули на юг, в сторону Кубани.

В начале сентября, подстрекаемые турками ногаи в числе 10000 всадников внезапно появились перед Ейским укреплением и попытались овладеть им штурмом, но были отброшены русским гарнизоном и вскоре ушли за Кубань.

Узнав об этих событиях, Потемкин приказал Суворову "считать возмутившихся ногайцев не поданными России, а врагами отечества, достойными всякого наказания оружием...".

Суворов выехал в Копыл, уже снова занятый русскими войсками. Путем тщательно организованной разведки он установил, что ногаи сосредоточиваются в низовьях Лабы и, поощряемые турками, готовятся продолжать борьбу, угрожая русским порубежным укреплениям.

Для того, чтобы раз и навсегда ликвидировать эту угрозу, Суворов решил нанести ногаям такой удар, который заставил бы их отказаться от роли наймитов Турции. Учитывая подвижность ногайской конницы, он обратил особое внимание на обеспечение внезапности этого удара с тем, чтобы застигнуть противника врасплох и не дать ему заранее рассеяться по степи или отступить на юг, к лесистым предгорьям Кавказского хребта.

Известно, что быстроту и внезапность действий Суворов всегда считал важным условием успеха боя.

"Быстрота и внезапность заменяет число... Удивить - победить!" - любил повторять он. Недаром и на страницах своей "Науки побеждать" он писал:

"Неприятель нас не чает, считает нас за 100 верст, а коли издалека, на двух, трех стах и больше. Вдруг мы на него, как снег на голову. Закружится у него голова...".

В таком духе была задумана Суворовым и эта операция против ногайских полчищ.

Сосредоточив в Копыле крупные силы в составе 16 рот пехоты, 16 эскадронов драгун и 6 донских казачьих полков, он 6 октября выступил в поход и двинулся вверх по правому берегу Кубани к устью Лабы. Одновременно атаман Иловайский с 10-ю другими казачьими полками по указанию Суворова поспешил туда же с берегов Дона^*.

^* (Рапорт Суворова от 25 сентября 1783 г., там же, л. 161.)

В целях обеспечения полной скрытности маневра войска двигались только ночью, в стороне от дорог, а днем отдыхали, рассредоточившись по глубоким балкам и оврагам.

Кроме того, заранее по всей линии "Кубанского кордона" были преднамеренно распространены слухи о том, что Суворов неожиданно уехал к семье в Полтаву и что никаких активных действий на Кубани русское командование предпринимать не собирается.

Несмотря на трудности походного движения в ночное время по сильно пересеченной местности, войска Суворова, благодаря хорошей организации марша, сумели преодолеть почти 200 километров за 6 суток и в ночь на 12 октября, точно в назначенный срок, соединились с донским казачьим ополчением Иловайского.

В густом мраке осенней ночи на другом берегу Кубани виднелись многочисленные огни. Это были костры ногайских становищ.

Предстояло решить труднейшую часть боевой задачи - незаметно для противника переправиться в глубокой темноте через бурные воды Кубани.

Переправа эта, намеченная несколько выше устья Лабы, была, по словам самого Суворова, "наитруднейшая,

широтой более семидесяти пяти сажен, едва не вплавь, противный берег весьма крутой, высокий, - столько тверд, что шанцовым инструментом в быстроте движения мало способствовать можно было...".

Сохранились также интересные указания Суворова о порядке и способах переправы:

"Пехоте переходить нагой, драгунам на лошадях, казакам вплавь, артиллерию переправить на понтонных паромах... По быстрой воде людям переходить с вещами на головах. Если лошадь быстрины не выдержит, то драгунам также быть нагими...".

Следуя этим указаниям, пехота и конница в непроницаемом мраке спускались в холодную воду и, мужественно преодолевая быстрое течение, устремлялись к противоположному берегу.

В 2 часа ночи основная масса войск уже форсировала реку и сосредоточилась на левом берегу Кубани. Наступал решающий момент операции - ночная атака.

Нужно помнить, что в то время военачальники избегали боевых действий в ночных условиях. Для западноевропейских армий с их наемными солдатами и шаблонной линейной тактикой воевать ночью было, вообще, немыслимо. С заходом солнца боевые действия, как правило, прекращались.

В противоположность этому Суворов никогда не боялся действовать ночью, широко применяя в своей полководческой практике ночные атаки и ночные штурмы. Он был уверен в моральной стойкости бойцов своей армии, особенностью которой был ее национальный состав, так как она комплектовалась не путем наемничества, а на основе рекрутской повинности. Он был убежден в превосходстве своей тактики, при которой солдаты не скованы линейным построением, а могут вести бой и в рассыпном строю; он знал, что взаимная выручка и частный почин присущи им так же, как наступательный порыв, отвага и храбрость.

И в данном случае, объезжая в глухую осеннюю ночь на берегу Кубани ряды своих промокших до нитки и закоченевших от холода солдат, великий полководец не сомневался, что они с честью выполнят боевую задачу.

В приказе, отданном накануне, Суворов писал:

"Войскам нет отдыха до решительного поражения, истребления или плена неприятеля; если он не близко, то искать его везде. Пули беречь, работать холодным оружием...".

Особо подчеркивал он роль донских казаков в предстоящем сражении с ногайской конницей:

"Донское войско вплавь вперед, пользуется ночью, отбивает табуны... истребляет бунтовщиков, всегда вперед, перед светом обращается скрытно к прочим войскам назад, но (если всё) идет благополучно - бьет вперед, не ожидаясь других войск, ниже пушек...".

Действительно, казачьи полки первыми переправились через Кубань и первыми, пройдя рысью 12 километров от берега, атаковали расположившихся в урочище Керменчик ногаев.

В ожесточенном ночном бою ногайская конница понесла страшное поражение. Когда регулярные войска овладели становищами кочевников, последние обратились в бегство, в панике переправляясь на левый берег Лабы. Но казаки на протяжении 16 километров преследовали их и там.

"Храбрость, стремленный удар и неутомленность Донского войска не могу довольно выхвалить перед вашей светлостью..." - писал Суворов Потемкину в своем рапорте от 6 октября 1783 года^*.

^* (Рапорт Суворова от 6 октября 1783 г., там же, л. 184. (См. также "Донские войсковые ведомости", 1858 г., № 4).)

Операция Суворова против ногаев увенчалась полным успехом.

"Одни сутки, - говорил он, - решили все дело...".

После этой операции некоторые ногайские племена перешли в подданство России и откочевали в прикаспийские степи, а другие рассеялись в кавказских пригорьях. Их разорительные набеги на казачьи земли в низовьях Дона с этого времени совершенно прекратились. Теперь казаки могли выходить на пашню без оружия и не бодрствовать на подступах к своим станицам в ночных караулах.

Впервые за много веков Дон перестал, наконец, быть порубежной чертой, постоянно озаренной зловещими молниями военной грозы.

Разгром ногайских орд Суворовым опрокинул расчеты турецких пашей, которые надеялись использовать этих кочевников как орудие своей реваншистской политики в Приазовье. Задонские степи окончательно были присоединены к России.

Суворов закрепил русскую границу на Кубани, и 28 декабря 1783 года турецкое правительство вынуждено было признать этот факт, подписав соглашение о том, что именно Кубань будет разделять Россию и Турцию на Северо-Западном Кавказе^*.

^* (Бутков, - Указ. соч., т. II, стр. 105.)

Тем самым окончательно была решена и судьба владений бывшего Крымского ханства. Они полностью перешли к России.

Азовское море стало целиком русским морем, а прекрасная Ахтиарская бухта на побережье Крыма превратилась в колыбель русского Черноморского флота и украсилась крепостью, носящей славное имя - Севастополь.

Но успешные боевые действия за Доном способствовали решению не только одной крымской проблемы.

В те дни, когда А. В. Суворов находился со своими войсками в задонских степях, в июле 1783 года в городе Георгиевске был подписан договор о переходе Восточной Грузии под протекторат России.

Ясно, что полная реализация условий этого договора во многом зависела от положения на Северном Кавказе, где проходили основные коммуникации, связывавшие Грузию с Россией. И, разумеется, перенесение русской границы с берегов Дона на линию Кубани укрепляло эти коммуникации, территориально сближая владения России с Закавказьем.

Следовательно, успехи Суворова во время пребывания его за Доном содействовали также изменению в пользу России политической и стратегической обстановки и на Кавказе, обеспечивая ее дальнейшее продвижение за Кавказский хребет.

К концу октября 1783 года основная масса войск Кубанского корпуса была отведена на зимние квартиры в низовья Дона, а казачье "поголовное ополчение" распущено по домам.

На Кубани были оставлены лишь небольшие гарнизоны в тех укреплениях, которые удалось восстановить до наступления зимы. (Впоследствии царское правительство переселило на Кубань запорожских казаков, образовав из них так называемое "Черноморское казачье войско").

Суворов, вернувшись на Дон, сначала разъезжал по станицам (от Аксайской до Семикаракорской), руководя размещением своих войск, а затем переехал в крепость Димитрия Ростовского, где и провел все пять зимних месяцев - с ноября 1783 года до апреля 1784 года.

Эта новая крепость, построенная только в 1763 году на высоком правом берегу Дона в урочище "Богатый колодезь", представляла одно из выдающихся творений русского военно-инженерного искусства того времени.

Окруженная высокими земляными валами и глубокими рвами, крепость имела в плане оригинальную звездообразную форму, что позволяло прикрывать все подступы к ней перекрестным огнем и в то же время являлось значительным усовершенствованием по сравнению с общепринятой тогда бастионной системой крепостной обороны.

Поскольку эта крепость должна была служить единственным и удаленным от центра форпостом России в низовьях Дона и Приазовья, было признано, что ее "неоспоримо перед прочими с отменою укрепить надлежит...".

Впрочем, события развивались таким образом, что со дня своего основания крепость Димитрия Ростовского ни разу не подвергалась вражеским нападениям.

Через пять лет после завершения ее строительства вспыхнула русско-турецкая война 1768-1774 гг., но военные действия развертывались преимущественно в Крыму и на Дунае. Что же касается Приазовья, то турки были вытеснены отсюда в первые же месяцы войны, и уже весной 1769 года русские войска прочно заняли Азов и Таганрог.

Когда же к России были окончательно присоединены Крым, а также задонские и кубанские степи, крепость Димитрия Ростовского оказалась на значительном удалении от новой русско-турецкой границы, проходившей отныне по реке Кубани. В связи с этим она, конечно, до некоторой степени утратила свое первоначальное значение пограничного форпоста, но продолжала еще играть крупную роль в качестве операционной базы Кубанского корпуса и важнейшего узла коммуникаций, связывающих русские войска, находившиеся на Северном Кавказе и в Грузии, с внутренними районами России. Кроме того, царское правительство сохраняло эту крепость в интересах обеспечения своей крепостнической политики на Дону и в Приазовье.

Сложившееся из беглых крестьян и "работных людей", спасавшихся от феодального гнета и искавших вольной жизни на степных окраинах Русского государства, донское казачество в глазах господствующего помещичьего класса всегда считалось "опасным элементом".

Не могли быть забыты такие факты, как восстания под руководством Степана Разина и Кондратия Булавина, когда казачья "голытьба", привлекая к себе массы крепостного крестьянства, потрясала устои самодержавно-дворянской монархии. Совсем еще свежа была память и о донском казаке Емельяне Пугачеве, возглавившем крестьянскую войну в 70-х годах XVIII века.

И хотя дворянская царица Екатерина II и жаловала "вернолюбезное и знаменитое войско Донское" за его боевую службу знаменами и бунчуками, но одновременно систематически уничтожала остатки его былых "вольностей". В 1775 году было окончательно ликвидировано на Дону казачье самоуправление, и казачество подчинено бдительному контролю царских чиновников, составивших так называемое "войсковое гражданское правительство". Выборность донских атаманов была отменена еще раньше - с 1732 года они назначались императорской властью.

Места пребывания Суворова на Дону и в Приазовье в 1783-1784 гг.

Это вызывало волнения среди казачества, которое к тому же давно не представляло собой социально однородной массы. В донских станицах, по словам современника, "богатый и сильный избычествовал за счет достояния общественного", а масса трудового казачества была "угнетена бедностью".

Развитие торговли в устье Дона и заселение Приазовья еще более обогащали казачью верхушку и усиливали социальное расслоение в среде казачества, что вело к дальнейшему обострению классовой борьбы на Дону.

Вот почему царское правительство сохраняло крепость Димитрия Ростовского даже после того, как она утратила свое военно-стратегическое значение. Академик Паллас, посетивший эту крепость в 1793 году, подчеркивал, что царское правительство "с большой бережностью относится к поддержанию этого места, которое очень важно для того, чтобы держать в страхе донских казаков..."^*.

^* (Записки Ростовского Об-ва истории, древностей и природы, Ростов-на-Дону, 1914 г., т. II, стр. 204.)

Что же представляла собой крепость Димитрия Ростовского в 1783-84 гг., когда в ней жил Суворов?

По сохранившимся планам и описаниям современников, нетрудно установить, что она находилась на той части территории современного города Ростова-на-Дону, которая ныне ограничена проспектом Осоавиахима, улицей Максима Горького и Нахичеванским переулком, а на юге примыкает к берегу Дона.

В центральной части крепости, там, где теперь устроен Кировский сквер, находилась деревянная Покровская церковь. Поскольку она к этому времени пришла в ветхость, то, как раз в период пребывания здесь Суворова, рядом с ней сооружали новую церковь на каменном фундаменте-

Западнее церкви стоял большой комендантский дом с примыкавшим к нему тенистым фруктовым садом.

К северу от церкви находились одноэтажные дома для офицеров, к востоку - солдатские казармы. Наконец, ближе к берегу Дона располагались различные склады и "провиантские магазины", арсенал и госпиталь.

Кроме солдат и офицеров с их семьями, внутри крепости почти не было других жителей. Это подтверждается тем, что из 1120 прихожан Покровской церкви в это время насчитывалось всего лишь 90 человек, не принадлежавших к "военному сословию".

Французский путешественник К. де-Барт, побывавший здесь в том самом 1784 году, когда в крепости жил Суворов, сообщает в своих записках, что он видел тут "мощеные улицы, несколько каменных домов, две церкви и несколько лавок".

Восточнее крепости, выше по течению Дона, де-Барт увидел большое армянское селение, в котором было тогда, по его подсчетам, до 3000 жителей, а также имелись "фабрики шелковых и шерстяных материй и большой базар..."^* Таким был тогда Нахичевань - новый город, основанный, как уже говорилось выше, в 1779 году армянскими переселенцами из Крыма.

^* (Там же, т. I, стр. 86.)

По)бывавшему здесь девять лет спустя (в 1793 г.) академику Палласу Нахичевань уже не казался селением. Он пишет о нем, как о городе, в котором много "хорошеньких каменных домиков, обмазанных глиной и крытых черепицей... улицы расположены правильно и параллельно Дону", а в центре построена городская дума "с красивой квадратной площадью перед ней, окруженной лавками купцов и мастерскими ремесленников...".

На расстоянии полукилометра к западу от крепости, по словам де-Барта, находился пригород, состоявший из бес-порядочно построенных мазанок и землянок. Это была так называемая "Солдатская слобода", за которой следовало примыкавшее к берегу речки Темерник поселение Доломановка.

После изгнания турок с берегов Азовского моря транзитная торговля по Дону значительно оживилась. Это способствовало быстрому росту пригородов крепости.

Такова была крепость Димитрия Ростовского и примыкавшие к ней пригороды в 1783-84 гг. - в период пребывания на Дону Суворова.

Поскольку командный состав крепостного гарнизона размещался в северной части крепости, можно полагать, что дом, в котором жил Суворов, находился в том районе современного города Ростова, который теперь ограничен Кировским проспектом, Магнитогорским переулком, Пушкинской и Мало-Садовой улицами.

Сохранившиеся в архивах рапорты и письма Суворова, относящиеся к периоду пребывания его в крепости Димитрия Ростовского зимой 1783-84 гг., свидетельствуют о том, что великому полководцу приходилось много заниматься вопросами снабжения войск его корпуса, а также мероприятиями по укреплению пограничного "Кубанского кордона".

Говоря о пребывании Суворова на Дону, некоторые ис-следователи называют его "комендантом крепости Димитрия Ростовского". Это не соответствует действительности и сужает круг деятельности Суворова, который, являясь в это время командиром Кубанского корпуса, был старшим начальником над всеми войсками, расположенными в низовьях Дона и Приазовье.

Сам по себе гарнизон крепости Димитрия Ростовского был не очень велик и насчитывал в своем составе лишь три батальона пехоты, но в окрестностях - в Азове, Аксайской и других ближайших станицах - стояли еще два пехотных и два драгунских полка, а в задонских степях до самой Кубани располагались отдельные отряды пехоты и конницы. Если учесть то огромное внимание, которое всегда уделял Суворов боевой подготовке и материальному обеспечению войск, а также и тот факт, что, по словам его начальника штаба Ивашева, он "был пылкого и нетерпеливого характера и требовал мгновенного исполнения своих приказаний", то легко понять, что служебные дела и в данный период отнимали у него много времени.

Меньше известно нам о его личной жизни в эти зимние месяцы 1783-84 гг.

Будучи одним из самых образованных русских людей своего времени, Суворов всегда внимательно следил за отечественной и зарубежной литературой и периодической прессой. Где бы он ни находился, как бы далеко ни удалялся от столицы, он всегда добивался, чтобы ему высылали "газеты немецкие, гамбургские, венские, берлинские, французские... польские, с.-петербургские или московские русские...". Даже в походах за ним возили тяжелый чемодан с книгами, а один из его сподвижников - полковник Я. М. Старков - вспоминал, что "Александр Васильевич в свободное от своей деятельности время читал... сочинения лучших писателей, даже ночью часу до 12-го и просыпаясь рано, до света часа за два, занимался тем же...".

Унтер-офицеры гарнизона крепости Димитрия Ростовского. (Со старинного рисунка)

Он не изменял этому правилу и в данном случае, находясь на берегах Дона.

Однако затянувшееся пребывание в отдаленной крепости не могло удовлетворить Суворова. Его деятельная натура снова жаждала, как он сам выражался, "свеженькой работы", и он стал просить высшее командование о переводе и назначении на новую должность.

С прибрежных редутов крепости Димитрия Ростовского открывался прекрасный вид на бескрайние задонские степи. Их мирное безмолвие не нарушалось теперь вражескими набегами. Но возможно, что когда Суворов любовался их беспредельным простором, он думал о том, что враги еще не оставили надежды испытать прочность новых границ России.

Ему, конечно, было известно о военных приготовлениях Турции, правящие круги которой имели слишком короткую память и быстро забывали уроки истории, о происках английских и иных дипломатов, выступавших в роли поджигателей новой русско-турецкой войны.

Великий полководец, без сомнения, предвидел, что ему придется вскоре вновь отстаивать во главе своих "чудо-богатырей" достоинство и честь России, безопасность и неприкосновенность ее границ.

Прошло всего три года - и это предвиденье сбылось. В 1787 году, побуждаемая Англией, Турция начала новую войну против России.

В ходе этой войны полководческое искусство Суворова принесло ему мировую славу.

Победа на берегах Рымника и легендарный штурм Измаила навеки запечатлели его имя в памяти народов.