Рожденные степью

 Гордые и воинственные, они разбили
 биваки на Елисейских полях, покорили
 Сибирь и достигли берегов Аляски.

Джигитовка... Ее ритм подобен биению сердца. Слившись с конем, играя каждым мускулом тренированного тела, всадник улавливает музыку и темп движения...

Джигитовка идет в четыре такта. При первом такте наездник цепко хватает правой рукой луку седла и отпускает стремена. На втором - приподнимается над шеей коня и, развернувшись к нему под прямым углом, с силой опускает левую ладонь на седло. На счет "три" касается каблуками земли. Доверившись галопу скакуна, наездник резко откидывается назад, бросая тело то вниз, то вверх. При четвертом такте он распластывается на крупе коня, подобно женщине на ложе.

После пяти-шести,повторов он меняет руку, и снова в клубах поднятой пыли мелькает тело искусного наездника. Вот он перебрасывает правую ногу через седло и, приняв позу амазонки, ловит стремя носком сапога. Мгновение - и правая рука уже на задней луке седла. Рывок - и тело наездника исчезает за крупом коня, и вновь он откидывается в седле, распластав тело на спине скакуна. Ухватившись руками за ленчик, он рывком садится в седло. Едва уловимое движение ногами - и наездник уже стоит на спине несущегося галопом скакуна.

Скрестив руки на груди, наездник ловит ритм галопа и, забавляясь, пританцовывает, стоя на седле. Уста распахнуты в улыбке.

Один рывок - и тело летит к земле. Это не так просто, как кажется, и к тому же очень опасно - момент броска нужно уловить всего в два такта галопа.

Вытянутые подобно стрелам руки пытаются поймать стремена. Чуть приметный изгиб тела под крупом коня - и носки сапог впиваются в стремена.

Скачка продолжается. Тело наездника уже под подпругой. Теперь на лице его нет и тени улыбки. Земля проносится в диком галопе в двух пальцах от его головы, швыряя ему в глаза растоптанные комья. В пыли и конском выпоте пляшут тысячи искорок, тяжелым молотом стучит сердце, в ушах стоит нескончаемый звон. Еще какой-то миг - и голова зацепит кочку, но нет... Медленно угасает галоп, руки наездника ласкают узду.

Что ни говори, а многое роднит наездника с артистом.

Его конь - текинский скакун с белой звездочкой на лбу. Сам он - молодой кубанский казак. В нем кровь джигита, и этим сказано все. Страсть к джигитовке родилась вместе с ним. Кровь человека и кровь коня слились воедино. Этой легенде уже много, много лет...

Они, эти земные бродяги, появились из ниоткуда. Вернее - пришли из степей, вконец истерзанных набегами. К 800 году этот людской прилив оставил на берегах Дона ту массу, которой суждено было стать далекими предками казаков. Это были печенеги, пришедшие из Туркестана.

Они нашли здесь реку, богатую рыбой, земные просторы, полные дичи, и женщин в соседних племенах. Покоренные силой, женщины стали нежными и послушными.

Земля эта пришлась кочевникам по нраву, и столетия спустя их назвали казаками, что в переводе с татарского означает: бродяга, или просто - свободный человек.

Прошло время, и они пополнили свои ряды искателями приключений, убегавшими в дикие степи, которые распластались от Киева до Новгорода.

Потом сюда хлынула Золотая Орда. Монголы Чингисхана напали на форпост христианства - Киевское княжество, сожгли дотла города и села святого князя Владимира. Замертво пали под стрелами захватчиков женщины, дети, старики. Тяжкие унижения выпали на долю совсем юных пленников, которым суждено было выжить.

Золотая Орда закупорила устья больших рек Руси па целых три века - с двенадцатого по четырнадцатый...

В это неспокойное время и зародились первые образования казаков, которые стали пополниться за счет объявленных вне закона бродяг, жадных до воли и мечтающих о бескрайних степных просторах.

За каменистыми порогами Днепра обосновались запорожские казаки. Запорожцы отличались от других казаков фанатичной верой в христианство. У себя на островах, в своем прибежище, запорожцы стали привечать всех, кто осенял себя православным крестом и мастерски владел саблей. Из своей столицы, Запорожской Сечи па острове Хортица, они предпринимали на остроносых челнах дерзкие набеги, доходили до Черного моря.

По образцу запорожских поселений начали создаваться казачьи поселения и па Украине, и по берегам Дона. Однако казаки были настолько разнородны, что назвать их нацией было невозможно. Их роднили жажда свободы, желание воевать и страсть к добыче. Да еще религия. Против монголов и крымских татар они шли под знаменем пресвятой девы. Запорожцы и донские казаки были всегда едины перед лицом врага. Их флотилии рвали цепи на Босфоре перед Константинополем и, миновав проливы, подходили даже к берегам Испании, высаживали десанты. Почти всегда эти отважные походы приносили им обильную добычу.

Сколько же их было, этих без меры отважных?

К середине нашего тысячелетия в Запорожской Сечи казаков насчитывалось до двух тысяч, на Украине - до двадцати тысяч и на Дону - примерно десять тысяч. Они хорошо понимали силу союза с сильным соседом. И потому донские казаки постепенно подчинились Москве. Казаки Украины больше тяготели к Польше. Только одни упрямцы запорожцы предпочитали полагаться на самих себя. И в этом был их самый большой просчет.

В те времена, о которых идет речь, люди, не знавшие границ, были хозяевами степей. Им было присуще ощущение времени и пространства. Они тонко чувствовали усталость коня. Запах дичи щекотал им ноздри так же, как близость врага. Казаки отлично владели луком, умели быстро и ловко взбираться па высокие деревья и соскакивать с седла на полном скаку, умели дышать под водой через срезанную камышину, легко уходили от преследования врагов.

Казаки часами могли наблюдать со сторожевой вышки за перемещением татар. При первом же приближении врага наблюдатель начинал размахивать зажженным факелом, и в ответ вся степь мгновенно заполонялась огнями. В станицах и на хуторах казачьи сотни седлали коней и становились под команду атаманов, знаком власти которых была булава.

Если суждено было грянуть войне, то казачье войско быстро, как никакое другое войско, умело сгруппироваться. И сами казаки и кони их выносливые были способны покрывать за день по восемьдесят - сто верст.

Казаки быстро приноравливались к новым видам оружия. Уже на заре шестнадцатого столетия они свободно владели пищалями, пользовались щитами в атаке строем и отменно преуспели в применении артиллерии в бою.

Война была их ремеслом, более того - она была их жизнью. Первыми словами маленького казачонка всегда были звуки: "Чу!" - сигнал опасности и "Пу!" - выстрел. Ничего удивительного, ведь казак растил себе подобного.

Осенью 1530 года берега рек превратились в сплошную трясину. В один из дней трое всадников направлялись к южным равнинам.

Боярский сын Владимир обернулся к своим спутникам.

- Спешиваемся, - проговорил он и первым с облегчением освободился от снаряжения. Как-никак, он не слезал с седла с той самой поры, как покинул Москву.

Тяжелые низкие тучи скрывали от взора луну, а если она и показывалась, то лишь на короткий миг, который позволял, однако, разглядеть угрюмый пейзаж, растерзанный сильным ветром.

Ослепленные порывами ветра, трое беглецов направились к лесу, к деревьям, которые, хотя и скрипели под напором стихии, все же создавали впечатление какой-то безопасности.

Выйдя па лужайку, молодой парень остановился на мгновение, поправил одежду и лисий треух.

- Далеко еще, Борис? - послышалось сзади.

- Не знаю, барин.

Они обтерли коней пучками моха и разделили на троих краюху хлеба, вынутую из подсумка.

В ту эпоху много изгнанников бродило по Руси. Царь Иван IV Грозный вел беспощадную борьбу против боярства. Его опричники частенько провоцировали молодых бояр на стычки. Так Владимир и стал человеком вне закона. В ответ на оскорбление он саданул секирой по лбу царского служаку.

"Беги, я тебя больше знать не знаю, - сказал ему отец. - Коль осмелился поднять руку на царского слугу, считай, ты проклят. Близкий к царской особе несет в себе слово божие, чье имя свято".

Владимиру ничего не оставалось, как бежать к недругам. Польша всегда привечала беглых московитян, но дорога туда таила много опасностей. Оставались только дикие без конца и края степи юга, распростершиеся до самого моря Азовского, до тех мест, где некогда прошли полчища гуннов. Теперь же там стояли московские аванпосты. В борьбе с татарами Московии помогали донские казаки. К ним и стремились прибиться наши беглецы. Еще один переход - и они почувствуют горячее дыхание Причерноморья, столкнутся с крымскими татарами, которые во множестве сновали тогда вдоль границ России и Польши.

Голая степь окружала готовых провалиться в сон путников. Земля казалась бесплодной, и тем не менее ее возделывали. Вокруг редких селений можно было увидеть женщин, работавших на полях, да вольно пасущиеся стада. По дороге к путникам пристали какой-то монах-расстрига и угрюмый мужчина со злым лицом. Не говоря друг другу ни слова, путники продолжали свой путь.

Верста за верстой приближала их к цели. Подъехав к Дону, всадники поняли, что можно не прятаться. Люди издали приветствовали их жестами, но особого внимания не обращали. Это придало беглецам смелости, и они решили проехать через первые казачьи хутора, небольшие местечки, притулившиеся у подножия холмов. Хаты на хуторах были низенькие, с серыми крышами. В спускавшихся сумерках было видно, как пляшут отблески костров, отражаясь в запыленных кусочках слюды в маленьких оконцах хат.

Сумрачные границы леса отдалялись, уходили в день минувший. Перед путниками открылся простор.

- А вот и Тихий Дон, барин!

- Никогда больше не зови меня барином! - одернул слугу Владимир.

Впереди из легкой дымки показались крайние хаты казачьей станицы.

На пригорке они заметили силуэт всадника. Человек поджидал их, похлопывая плетью по ноге и перекидывая ее из одной руки в другую. В папахе, сдвинутой набекрень, он сторожко, как и конь его, наблюдал за приближавшимися незнакомцами. Поодаль несколько человек собрались вокруг костра.

Подъехавших встретили молча.

- Перекрестись, - тихо обронил высокий сгорбленный старик с рыжей бородой.

Владимир осенил себя православным крестом и поцеловал нательный крестик. За его спиной Борис со своими спутниками сделал то же самое.

Прищурив глаз, атаман разглядывал их, попыхивая трубкой.

- У тебя хороший конь, - наконец промолвил он.

- Припадает немного на заднюю, расковался.

У костра послышался смешок. Может, причиной тому - московский говор?

- Здесь, парень, не куют лошадей. Разве што передние на случай гололеда.

Вот это прием! С подковыркой.

Атаман еще раз обвел цепким взглядом Владимира и его спутников. Владимир смущенно смотрел в пространство.

В костре потрескивали сучья, в небо летели мириады искр.

- Тут звезды завсегда ярче, чем где-либо, - проговорил атаман. Сказал и раскатисто рассмеялся, диковато скаля зубы.