Гусарская баллада

Гусарская баллада

 Хребту коня свой стан вверяя,
 Свой пол меж ратников скрывая,
 Ты держишь с ними трудный путь.
 Кипит отвагой девы грудь...

А. Глебов

Глухой сентябрьской ночью 1806 года она проснулась задолго до рассвета, чтобы в последний раз полюбоваться зарей из окна родного дома. Был день ее именин. Что ждет ее завтра? Какие дороги встретят ее на жизненном пути?

Отступать было уже поздно. Она сняла со стены отцовскую саблю, ножнами которой играла еще в пеленках, вынула клинок, поцеловала... Потрогала ногтем острие. Сощурив глаза, обрезала перед зеркалом косы. Надела казакин и шапку с красным верхом. Сбежав по тропинке к берегу Камы, оставила женское платье: пускай думают, что она ушла из жизни. У Старцовой горы ее уже ждал слуга Ефим с давно прирученным ею Алкидом. Город еще дремал в тишине, переливались блестками позолоченные главы собора. Взяла у слуги поводья, отдала ему обещанные пятьдесят рублей, попросила, чтоб не сказывал ничего батюшке, и, вскочив в седло, помчалась к лесу.

"Итак, я на воле! - вспоминала она этот миг. - Свободна! Независима! Я взяла мне принадлежащее, мою свободу, свободу! Драгоценный дар неба, неотъемлемо принадлежащий каждому человеку! Я умела взять ее, охранить от всех притязаний на будущее время, и отныне до могилы она будет и уделом моим, и наградою!"

Так началась военная биография Надежды Дуровой, героини Отечественной войны 1812 года, - она сама потом расскажет об этом в "Записках кавалерист-девицы".

Далеко не все знают, что необыкновенная биография Надежды Андреевны Дуровой тесно связана с Доном. Военная служба русской амазонки, будущего ординарца Кутузова, а впоследствии - известной писательницы, собственно, и началась на Дону.

И об этом стоит вспомнить...

В 1808 году юноша, назвавший себя Александром Васильевичем Соколовым, вступил рядовым в конно-польский уланский полк, отличился в Прусской кампании и получил за спасение офицера солдатский Георгиевский крест.

Все это было бы обычным, не случись нечаянного обстоятельства. Открылось вдруг, что улан Соколов вовсе и не улан, а... девица Надежда Дурова. Александр I, узнав об этом, вызвал Дурову в Петербург, познакомился с рапортом командира уланского полка и, великодушно простив ее, произвел в офицеры я приказал впредь называться Александровым. Императору лестно было стать "крестным отцом" отважной женщины. Он назначил ее корнетом в Мариупольский гусарский полк.

Что же заставило девушку из дворянской семьи покинуть отчий дом, скрыть свой пол и стать воином?

Обо всем этом поведала много лет спустя сама Дурова. Пушкин опубликовал во второй книжке "Современника" за 1836 год ее записки с таким комментарием: "С неизъяснимым участием прочли мы признания женщины, столь необыкновенной; с изумлением увидели, что нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером быстрым, живописным и пламенным".

Литературное достоинство "Записок" было так велико, что некоторые приняли их за мистификацию самого Пушкина. Но никакой мистификации не было.

И вот что мы из этих "Записок" узнаем. Ее семья происходила из рода смоленско-полоцких шляхтичей Туровских. При царе Алексее Михайловиче они были переселены в Уфимскую губернию и стали зваться сначала Туровыми, а потом - Дуровыми. В Сарапуле Вятской губернии Дуров служил городничим. Здесь и еще в имении Великая Круча на Полтавщине, где жила ее бабка, прошли детские годы будущей "кавалерист-девицы". И уже в детстве решила она "отделиться от пола, находящегося... под проклятием божиим".

Но до того как ее отец получил место городничего в Сарапуле, девочка росла в условиях походной жизни гусарского эскадрона, привыкла к седлу и палатке. Детства, в сущности, не было: дочь гусара не знала иной музыки, чем звуки полковой трубы, а отцовское оружие заменяло ей игрушки. Она не училась в гимназиях, и никогда у нее не было гувернеров. Скудное образование, которое сумели дать ей мать и бабка, не могло приобщить девочку к дворянскому укладу, она не видела для себя иного будущего, чем военная служба, и проклинала себя за то, что родилась женщиной.

Рассказывая о своей юности, Н. А. Дурова даже не обмолвилась ни словом в "Записках" о такой недостойной, на ее взгляд, странице своей биографии, как кратковременное замужество и рождение сына. Больше того, она сознательно искажала свой возраст, делая невозможным даже предположение о ее браке. В документах военного министерства об отставке Н. А. Дуровой значится год рождения - 1793. Но уже в наши дни был найден документ, раскрывавший тайну, - запись Вознесенского собора о браке, сделанная 25 октября 1801 года: "Сарапульского земского суда дворянский заседатель 14-го класса Василий Степанович Чернов, 25 лет, понял^* г. сарапульского городничего секунд-майора Андрея Дурова дочь девицу Надежду, 18 лет..." Сохранилось также метрическое свидетельство о рождении у Черновых в январе 1803 года сына Ивана.

^*("Понял", или "поял", означает "взял в жены".)

Согласия в семье, по-видимому, не было, и год спустя Надежда Дурова, покинув мужа и сына, возвратилась к отцу^*. А еще через два года навсегда ушла из дому.

^*(Отец Н. А. Дуровой был прадедом знаменитых русских дрессировщиков А. Л. и В. Л. Дуровых (родом оба они были из Таганрога).)

В тот день, когда это случилось, Атаманский казачий полк направлялся из Сарапула на Дон. Дурова явилась к командиру полка, назвала себя сыном помещика Александра Васильевича Соколова и убедила его в том, что хочет посвятить себя военной службе вопреки родительской воле. Полковник, не подозревая никакого подвоха, позволил "юноше" стать в строй первой сотни.

Казаки тоже ничего не подозревали - они тепло приняли в свою семью "камского найденыша", восторгались его умением ловко ездить верхом. "Говорили, - вспоминала Дурова, - что я хорошо сижу на лошади и что у меня прекрасная черкесская талия".

Поход с Камы на Дон продолжался больше месяца, и все это время Дурова оставалась в строю, привыкая к тяготам военной службы. "Теперь я казак, в мундире, с саблею... - читаем мы в "Записках". - Тяжелая пика утомляет руку мою, не пришедшую еще в полную силу. Вместо подруг меня окружают казаки, которых наречие, шутки, грубый голос и хохот трогают меня..."

На Дону полк был распущен по домам. Полковник предложил своему подопечному "найденышу" поселиться до нового похода в его доме, в станице Раздорской. Поручив его заботам жены, он отправился сам к Платову, в Черкасск.

В "Записках" Н. А. Дурова не упоминает, к сожалению, имени своего покровителя. Установить это сейчас непросто: в Раздорской жило в то время несколько казачьих полковников. Дурова называет лишь фамилию денщика полковника - Щегров. В станице Раздорской и в хуторе Апаринском живет сейчас несколько семей Щегровых. Являются ли они потомками денщика Щегрова и живы ли родственники неведомого нам полковника - это вопрос, который еще ждет ответа.

Но вернусь к истории "кавалерист-девицы".

Жена полковника, по воспоминаниям Дуровой, полюбила и обласкала "юношу" и не однажды дивилась, как это родители "отпустили такого молодого человека скитаться по свету".

- Вам, - говорила она, - верно, не более четырнадцати лет, и вы уже один на чужой стороне. Сыну моему восемнадцать, и я только с отцом отпускаю его в чужие земли, но одному... Поживите у нас, вы хоть немного подрастете, возмужаете, и когда наши казаки опять пойдут в поход, вы пойдете с ними, и муж мой будет вам вместо отца...

"Добрая полковница, - пишет далее Н. А. Дурова, - уставливала стол разными лакомствами - медом, виноградом, сливками и сладким, только что выжатым вином.

- Пейте, молодой человек, - говорила доброхотная хозяйка, - чего вы боитесь? Это и мы, бабы, пьем стаканами, трехлетние дети у нас пьют его, как воду.

Я до этого времени не знала еще вкуса вина и потому с большим удовольствием пила донской нектар. Хозяйка смотрела на меня, не сводя глаз: "Как мало походите вы на казака! Вы так белы, так тонки, так стройны, как девица..."

Не подозревала жена полковника своей правоты!

Зато после этих разговоров Дурова уже не находила удовольствия оставаться в семье полковника. С утра до вечера - даже в непогоду - бродила она по окрестным полям и виноградникам. Вознамерилась было уехать в Черкасск, но тут возвратился оттуда полковник: предстоял новый поход.

Вместе с Атаманским полком ушла она тогда в Гродно, а там завербовалась в конно-польский уланский полк. В казачьи войска зачислить ее не могли: "дворянин-доброволец" не был казаком по происхождению.

Ей довелось потом участвовать во многих баталиях 1812-1814 годов. Под Гутштадтом она, рискуя жизнью, спасла раненого офицера - им был поручик Финляндского драгунского полка Панин. В бою у Гейзельберга граната разорвалась под самым брюхом ее лошади, но Дурова вышла из сражения живой. Под Фридландом она спасла еще одного раненого улана, и генерал Каховский заметил, что храбрость корнета Александрова сумасбродна: бросается в бой, когда не должно, ходит в атаку с чужими эскадронами.

Между тем отец предпринял поиски. Дядя, живший в Петербурге, написал верноподаннейший доклад Александру I. И вот корнет Александров в сопровождении царского адъютанта направляется в столицу. Император внял мольбам героини и разрешил ей оставаться на службе, наградил за храбрость Георгиевским крестом. Только царь, Аракчеев да высшие армейские чины знали тайну корнета Александра Александрова.

На Бородинском поле Дурова была контужена. После этого она была произведена в поручики и стала ординарцем Кутузова.

В отставку "кавалерист-девица" ушла в 1816 году в чине штабс-ротмистра. Поселившись сначала в Сарапуле, а затем в Елабуге, она взялась за перо.

Пушкин узнал о Дуровой от Дениса Давыдова - прославленного партизана и поэта. Но еще задолго до этого он был знаком с братом "кавалерист-девицы" - офицером русской армии, штурмовавшей Арзрум. Возвращаясь с театра военных действий, он провел несколько дней вместе с Дуровым, но даже не мог подозревать, какая интересная судьба у его сестры. Сам Дуров об этом не похвалялся: в их семье не могли все еще простить ее дерзкого побега из Сарапула и того, что она отказалась от дома, отреклась от родных.

Когда Денис Давыдов рассказал о Дуровой Пушкину, тот захотел помочь "кавалерист-девице". В одном из писем Пушкина к Дуровой можно найти такие слова: "Вы со славою перешли одно поприще; вы вступаете на новое, вам еще чуждое. Хлопоты сочинителя вам непонятны... Моя цель - доставить вам как можно более выгоды и не оставить вас в жертву корыстолюбивым и неисправным книгопродавцам".

Публикуя в "Современнике" записки Дуровой, Пушкин отмечал в предисловии занимательность повествования и необычность биографии автора, призвав читателей задуматься над причинами, которые заставили девушку отречься от семьи, "принять на себя труды и обязанности, которые пугают и мужчин..." Конечно, поэт имел в виду прежде всего патриотический подъем, который охватил все слои русского общества перед угрозой наполеоновского вторжения в Россию.

Но только ли в этом дело? Разве сама Дурова не направляла сознательно свою судьбу против неравноправия женщин, против политики царизма, делавшей женщину рабыней домашнего очага? В "Записках" своих Дурова вспоминала слова матери, с горечью говорившей, что женщина будто бы не способна ни к чему серьезному, не может добиться сколько-нибудь заметных успехов в общественном деле. Всей своей жизнью Дурова сумела доказать обратное.

Вслед за "Записками кавалерист-девицы" Дурова написала рассказ "Т-ская красавица, или Игра судьбы". Примечателен он раздумьями о женском предназначении и откровенным протестом против патриархальных семейных отношений. "Женская тема", "женский вопрос" присутствуют и в ее автобиографической повести "Год жизни в Петербурге..." Описывая высшее общество, столичную знать, Дурова замечает, что все восторгаются ее военной формой, но - остаются глухими и безразличными к душевному ее настроению.

"Записки кавалерист-девицы" высоко ценил В. Г. Белинский, их автора он относил к числу "блестящих и сильных талантов". Замечены были Белинским и последующие произведения Дуровой - роман "Гудишки" (в четырех частях), повести "Клад", "Угол", "Ярчук собака-духовидец", рассказы И баллады. Можно предполагать, что сюжеты большинства этих произведений были связаны с теми впечатлениями, которые остались у Дуровой от жизни в Раздорской станице и от общения ее с донскими казаками. Запутанный сюжет, нагромождение таинственных приключений роднит их с донскими сказами и бывалыцинами. На это указывал, в частности, наш земляк, писатель Д. Л. Мордовцев. О самой Дуровой он рассказал в романе "Двенадцатый год".

Вслед за славой военной Дурова пожинала другие лавры - литературные. И вдруг она решила отказаться от своей писательской деятельности. Это решение она - с присущим ей мужеством - объяснила тем, что "не чувствует себя способной создать что-либо новое и яркое, общественно значимое". Возможно, Дурова понимала, что не в состоянии высказать откровенно свои мысли и раздумья в подцензурной печати. Долгое время считалось, что последней ее работой была статья "Чему мы, женщины, учились", опубликованная в журнале "Русская беседа". Так полагал, в частности, и автор предисловия к "Запискам кавалеристдевицы", изданным в Казани в 1966 году, Б. Смиренский, наш земляк, литературовед из Волгодонска.

Статья в "Русской беседе", действительно, пронизана призывом к русским женщинам внести свою лепту в общественное движение. Все это соответствовало настроению и мыслям Дуровой. Правда, вызывал некоторое сомнение стиль. Подписана статья была инициалами "Н.Д." Это был один из псевдонимов Дуровой.

Оказалось, впрочем, что Б. Смиренский ошибся. Совсем недавно кандидат исторических наук Н. Ефремова, разыскивая в Ленинской библиотеке рукописные материалы Н. Дуровой, обнаружила, что по описи автором статьи "Чему мы, женщины, учились" является не Н. А. Дурова, а... Надежда Дестунис. В "Энциклопедическом словаре" 1893 года под фамилией Дестунис значится русская писательница Надежда Крылова, там перечислены ее произведения, в том числе и статья "Чему мы, женщины, учились". Как и Дурова, Крылова подписывала свои статьи инициалами "Н. Д."

Значит, Дуровой было кому передать эстафету. Идеи и воззрения, в которых сама она разочаровалась, не были забыты, они нашли новых приверженцев и новых пропагандистов.

Самое горькое для человека - обмануться в своей вере, признать себя бессильными что-либо изменить в жизни к лучшему. Не это ли заставило Дурову до последних дней не признавать своей принадлежности к женскому полу? Хорошо знавшая Дурову А. В. Панаева (Головачева) так описывала ее: "Она была среднего роста, худая... волосы были коротко острижены и причесаны, как у мужчины. Манеры у нее были мужские: она села на диван... уперла одну руку в колено, а в другой держала длинный чубук и покуривала..."^*

^*(Панаева (Головачева) А. Я. Воспоминания. М.: ГИХЛ, 1956, с. 62-63.)

Известно, что в последние свои годы жила Дурова бедно, на небольшую пенсию, но все же находила возможным помогать тем, кто нуждался больше нее. И всю жизнь не снимала офицерского мундира, до самой смерти тосковала по дымку походных костров, поскрипыванию седел, удалым солдатским песням и свисту лихих казачьих клинков.

Умерла она в Елабуге в 1866 году. Хоронили Дурову с воинскими почестями. На могильной плите, открытой уже в 1901 году, начертали такой текст:

 Надежда Андреевна ДУРОВА
 По велению императора Александра -
 корнет АЛЕКСАНДРОВ.
 Кавалер военного ордена.

Движимая любовью к родине, поступила в ряды Литовского уланского полка. Спасла офицера, награждена Георгиевским крестом.

Прослужила 10 лет в полку, произведена в корнеты и удостоена чина штабс-ротмистра.

Родилась в 1783 г. Скончалась в 1866 г.

Мир ее праху! Вечная память в назидание потомству ее доблестной душе!

В 1962 году в Елабуге на могиле "кавалерист-девицы" был открыт памятник.

В этом городе, кстати, окончила свой жизненный путь и другая замечательная русская женщина, выдающаяся поэтесса Марина Цветаева. Судьба забросила ее в Елабугу в трудное военное время - до предела уставшую после долгой разлуки с Родиной, сломленную и опустошенную, безнадежно больную. Те, кто помнит ее по Елабуге, рассказывают, что она часто приходила к могиле "кавалерист-девицы", присаживалась на скамеечку у могильной плиты и долго думала о чем-то своем... Быть может, повторяла последние свои стихи о листьях, которые ветер сметал на булыжный торец - словно кистью художника, кончающего, наконец, свою картину, а один "явственно желтый, решительно ржавый один такой лист на вершине - забыт..." А может, размышляла о том, что судьба Надежды Дуровой чем-то сродни и ей, Цветаевой. Как и Дурова, Марина Цветаева всю жизнь мучительно искала правду, ошибалась и заблуждалась, но никогда не изменяла родной земле.

Наука не терпит ни славословия, ни суесловия - она воздает каждому человеку то, что он заслужил. Это бесспорная истина. И, наверное, тем, кто рассказывает и пишет о Надежде Дуровой, нужно об этом хорошо помнить.

Говорили и писали о ней - после Пушкина и Белинского - многие. Я уже упоминал Д. Л. Мордовцева. В наше время писатель Я. С. Рыкачев опубликовал повесть "Надежда Дурова", а драматург А. К. Гладков - пьесу "Давным-давно", по мотивам которой поставлен был фильм "Гусарская баллада". Композитор А. Богатырев написал оперу "Надежда Дурова". Перечень этот можно, наверное, продолжить. Но не об этом речь.

В "Краткой литературной энциклопедии" (т. 2-й, с. 822), изданной в 1964 году, о Дуровой сказано буквально следующее: "Русская писательница, первая женщина-офицер..." Но разве не знал автор статьи о ней, литературовед С. Л. Симовский, что в русской армии Надежда Дурова не была первой женщиной-офицером?

Мы помним Дарью Ростовскую и Антонину Пужбольскую, которые, переодевшись в мужскую воинскую одежду, храбро сражались в рядах Ростовского полка на Куликовом поле шесть веков назад, "добыли себе чести и славного имени".

А за полтора десятка лет до Надежды Дуровой под началом Суворова мужественно сражалась, приняв мужское обличье, другая русская патриотка - Александра Матвеевна Тихомирова. Можно даже предполагать, что Дурова слышала о Тихомировой и намеренно пошла ее дорогой.

История Тихомировой тоже похожа на легенду. Когда умер ее единственный брат, офицер лейб-гвардии, Тихомировой было восемнадцать лет и не оставалось у нее никого из родных. Девушка отрезала себе косы, облачилась в гвардейскую форму и явилась с документами брата в Белозерский мушкетерский полк. Брат и сестра были столь похожи, что никто не заметил подмены. Она умела найти ключик к сердцу солдата, и те платили ей взаимностью - говорили, что "все вместе и каждый розно готовы умереть за такого начальника, который учил, но никогда не обижал".

Тихомирова погибла в одной из атак в январе 1807 года. "Сражение кончилось со славою, - рассказывали солдаты, - но в нашей роте никто не чувствовал следов радости: из глаз каждого солдата капали слезы, и каждый вдруг увидел себя как бы круглым сиротою. Офицеры плакали вместе с нами, и сам полковник громогласно сказал, что он лишился лучшего сотрудника, полезнейшего службе офицера, испытанного друга солдат".

Тайну погибшей открыл полковой священник, соборовавший ее. Все были, конечно, изумлены. И тогда полковник добавил: "Стоит заметить, что если мы отдавали полную справедливость неустрашимости и быстроте, с какими к опасностям и славе, как орел, летал наш капитан Тихомиров, то что же должны сказать о девице Тихомировой? И можно ли после этого гордиться нам храбростью?.."

Все это происходило в районе Гродно - там, где Надежда Дурова (в том же 1807 году!) завербовалась в уланский полк. Не руководил ли ею пример Тихомировой?

Такова гусарская баллада об отважных дочерях России.