Автограф Пушкина

Автограф Пушкина

 Чем более смотрю на сего казака, 
 тем более поражаюсь сходством его с 
 великим князем...

Тотлебен Э.И. о Пугачеве

Рассказ об этой удивительной находке, на первый взгляд, может показаться непримечательным. Мало ли в наших архивах хранится редких автографов, рукописей, дневников и прочих официальных и неофициальных бумаг? И все-таки то, что историки случайно обнаружили в фондах Центрального государственного военно-исторического архива, было необычным.

Приводя в порядок архивные дела середины прошлого столетия, один из научных сотрудников увидел на пожелтевшем от времени документе едва заметную надпись карандашом: "Напечатано в Биб. для чт. 1834 г., т. VII". Размашистый почерк показался удивительно знакомым, им заинтересовались, пригласили специалистов, и оказалось, что это почерк Пушкина.

Так был найден неизвестный до последнего времени автограф великого поэта.

Что же это за документ?

Оказывается, Пушкин сделал надпись на "Описании известному злодею и самозванцу, какого он есть свойства и примет, учиненное по объявлению жены его, Софьи Дмитриевой".

Это допросный лист жены Емельяна Пугачева.

Сам по себе этот документ был известен давно: Пушкин опубликовал его в примечаниях к четвертой главе "Истории Пугачева". А еще раньше текст допросного листа был напечатан в журнале "Библиотека для чтения", издававшемся известным русским литератором О. И. Сенковским.

Но ни из журнала Сенковского, ни из более поздних трудов по истории восстания Пугачева (в том числе и трудов донских историков) нельзя было узнать, где же именно происходил допрос жены Пугачева. Пушкин, комментируя текст "Описания известному злодею и самозванцу...", говорил лишь о том, что показания Софьи Дмитриевой были представлены в этом виде в Военную коллегию. Теперь, когда обнаружен оригинал допросного листа, стало известно, что показания о своем муже Софья Пугачева давала в канцелярии коменданта крепости Дмитрия Ростовского в начале 1774 года, перед отправкой вместе с детьми в Казанскую тюрьму. Для краеведов это очень важная находка.

Пушкин оставил свой автограф, видимо, в тот период, когда, начав писать "Историю Пугачева", изучал документы в тайниках архива военного министерства в Петербурге. Вполне естественно, что показания Софьи Пугачевой, как наиболее достоверный источник сведений о жизни руководителя крестьянского восстания 1773-1775 годов, поэт положил в основу своего исследования, а затем и повести "Капитанская дочка".

Документ, на котором Пушкин оставил свой автограф, любопытен тем, что сообщает почти всю родословную Пугачева и важные вехи его биографии. Вот как, например, говорится о приметах войдя крестьянского восстания: "Тому мужу ее ныне от роду будет лет сорок, лицом сухощав, во рту верхнего спереди зуба нет, который он выбил саласками, еще в малолетстве в игре, а от того времени и до ныне не вырастает... На лице имеет желтые конопатины; сам собою смугловат, волосы на голове темно-русые по-казацки подстригал, росту среднего, борода была клином, черная, небольшая... Женился тот муж ее на ней, и она шла, оба первобрачные, назад тому лет с 10, и с которым и прижили детей пятерых, из коих двое померли, а трое и теперь в живых. Первый сын Трофим десяти лет да дочери, вторая Аграфена по седьмому году, а третья Христина по четвертому году..."

И о родственниках: "Что же муж ее точно есть упоминаемый Емельян Пугачев, то сверх ее самоличного с детьми сознатия и уличения, могут в справедливость доказать и родной его брат Зимовейской же станицы казак Дементий Иванов сын Пугачев... да родные же сестры, из коих первая Ульяна Иванова, коя ныне находится в замужестве той же станицы за казаком Федором Григорьевым, по прозванию Брыкалиным, а вторая Федосья Иванова, которая также замужем за казаком из прусак Симоном Никитиным, а прозвания не знает, кой ныне жительство имеет в Азове, которые все мужа ее знают довольно".

В допросном листе записано также, что "писем он к ней как с службы из армии, так и из бегов своих никогда не присылывал; да и что в станицу их или к кому другому писал, об оном не знает; он же вовсе и грамоте не умеет". А "речь и разговоры муж ее имел по обыкновению казацкому, а иностранного языка никакого не знал".

Чем кончился допрос жены Пугачева? К тому времени Софья, которой "дневного пропитания с детьми иметь стало не от чего", продала "за 24 руб. за 50 коп." свой дом казаку Есауловской^* станицы Еремею Евсееву и тот перевез его из Зимовейской на новое место. Тем не менее донской атаман Сулин по высочайшему указу предписал коменданту Ростовской крепости Потапову "для возбуждения омерзения к Пугачеву злодеяния" дом сломать, вернуть из Есауловской станицы на старое место в Зимовейскую и сжечь, пепел развеять по ветру, а место это посыпать солью, окопать рвом и оставить "на вечные времена без поселения".

^*(Станица Есауловская (позже Стенькиразинская) находилась на территории, затопленной ныне Цимлянским морем.)

Так и было сделано. Больше того. Саму станицу Зимовейскую, родину Пугачева, переименовали в Потемкинскую и перенесли на противоположный берег Дона. Царизм хотел вытравить в народе всякую память о его славном сыне.

А Софья с тремя детьми после допроса была отправлена в Казанскую тюрьму, где томилась несколько месяцев. По иронии судьбы, Казань была освобождена повстанческими отрядами Пугачева, выдававшего, как известно, себя за императора Петра III.

Увидев среди выпущенных из тюрьмы узников свою семью, Пугачев, вспоминали очевидцы, заплакал, но не изменил самому себе и распорядился позаботиться о Софье: "Я ее знаю; муж ее оказал мне великую услугу".

По свидетельству других сподвижников Пугачева, Софья с детьми оставалась с казачьим атаманом до разгрома восстания.

Подавив восстание, самодержавие не только казнило предводителя, но и жестоко расправилось с его семьей, хотя в судебном приговоре и было сказано: "...ни в каких преступлениях не участвовали обе жены самозванцевы... и малолетние его от первой жены сын и две дочери".

Первую жену Пугачева, Софью Дмитриеву из рода Недюжиных, и трех детей пожизненно заточили в одну из самых мрачных тюрем - Кексгольмскую крепость. Туда же была брошена и вторая жена Пугачева - Устинья Кузнецова. Они были обречены на мучительное, голодное существование: на питание им выделялось денег даже меньше, чем уголовным преступникам.

Не менее трагической оказалась участь и других родственников Пугачева, жизнь которых окончилась в тюрьме. В Кексгольмской крепости сохранилась до сих пор так называемая Пугачевская башня. В 1826 году посаженные в эту башню декабристы застали все еще живших там дочерей народного героя.

А другой документ, связанный с Пугачевым, был обнаружен в фондах Центрального государственного архива древних актов. Им оказался неизвестный прежде... паспорт Пугачева, выданный в 1772 году на русском пограничном форпосте в Добрянке (ныне это территория Черниговской области).

Получая паспорт, Пугачев скрыл свое казачье происхождение. Он объявил себя раскольником и заявил о желании поселиться в Заволжье - старинном гнезде русского старообрядчества.

Пушкин об этом документе, к сожалению, не знал.

Вот текст этого паспорта, чудом сохранившегося до наших дней:

"По указу ея величества, государыни императрицы Екатерины Алексеевны, самодержицы Всероссийской и прочая, и прочая, и прочая, объявитель сего, вышедший из Польши и явившийся собою при Добрянском форпосте, веры раскольнической, Емельян Иванов сын Пугачев, по желанию ево для житья определен в Казанскую губернию, в Синбирскую провинцию к реке Иргизу, которому по тракту чинить свободный пропуск, обид, налог и притеснения не чинить и давать квартиры по указам.

А по прибытии ему явиться с сим пашпортом в Казанской губернии в Синбирскую провинциальную канцелярию. Тако же следуючи и в протчих провинциальных и городовых канцеляриях являться. Праздно же оному нигде не жить и никому не держать, кроме законной его нужды.

Оный же Пугачев при Добрянском форпосте указной карантин выдержал, в котором находится здоров и от опасной болезни, по свидетельству лекарскому, явился несумнителен.

А приметами он: волосы на голове темно-русые и борода черная с сединой, от золотухи на левом виску шрам.., росту двух аршин четыре вершка с половиной, от роду - 40 лет. При оном, кроме обыкновенного одеяния и обуви, никаких вещей не имеется.

В верность чего дан сей от главного Добрянского форпостного правления за подписанием руки и с приложением печати алой.

В благополучном месте 1772 году августа 12 дня

Майор Мезников,

Пограничный лекарь Андрей Томашевский, При исправлении письменных дел каптенармус Никифор Баранов".

На обороте паспорта отмечены этапы путешествия Пугачева по России: Новгород-Северский, Глухов, Валуйки, Тараблянская застава-на-Дону...

Как представляется мне история этого документа?

Во время Семилетней войны с войсками Фридриха II Пугачев служил под началом полковника И. Ф. Денисова. Тот "за отличную проворность" даже взял его к себе в ординарцы.

Летом 1762 года Пугачев возвратился на родину. А спустя семь лет ему довелось участвовать в русско-турецкой войне. За храбрость, проявленную в бою, Пугачеву было присвоено звание хорунжего - первое офицерское звание в казачьих войсках.

Зимой 1768 года Пугачев заболел ("гнили у него грудь и ноги..."). Станичники посоветовали ему выйти в отставку. Пугачев отправился в Черкасск за отпускным билетом, но Войсковая канцелярия отказала ему в отставке, ему велено было лечь в местный лазарет. Пугачев не согласился - решил лечиться сам: врачевать язвы "легкими из убитых баранов", прикладывая их к ногам. В Черкасске он пробыл три дня, жил в курене у матери своего однополчанина Скоробогатова, а потом отправился в Таганрог - навестить сестру Федосью и зятя Семена Никитина.

С той поездки в Таганрог и начались скитания Пугачева по России.

Сестра и зять, жившие в Таганроге, жаловались Емельяну на тяжкую долю казаков-поселенцев в этой крепости. Семен Никитин прямо сказал ему, что хочет бежать из Таганрога, ибо уже "многие казаки бегут". Пугачев и сам знал об этом. Он предложил Семену вместе уйти на Терек. "Там наши семейные казаки живут, - сказал он, - и сверх того тамошнему атаману Павлу Михайлову дан указ, чтобы таких тамо принимать".

Но бежать им на Терек не удалось. Кто-то из соседей донес на них коменданту крепости. Семен был арестован, а Пугачеву пришлось скрываться. Комендант послал бумагу и в Черкасск, Атаман повелел арестовать в Зимовейской мать Емельяна - Анну Михайловну. Ее привезли в Черкасск, она почти год провела в тюрьме и там умерла. В Черкасске, как полагают историки, она была и похоронена.

Пугачев все-таки не отказался от своего намерения уйти на Терек. Друзья помогли ему продуктами в дорогу, дали лошадь, проводили за Дон. Семь дней и семь ночей ехал он почти без остановок. В начале 1772 года прибыл в станицу Ищорскую. Оттуда направился к войсковому атаману Павлу Татаринцеву в Дубовскую и представился как добровольный поселенец, скрыв свою историю.

Станичникам новый поселенец пришелся по душе - был и работящим, и смекалистым, и удали ему не занимать. Когда на круге трех только что основанных казачьих станиц - Ищорской, Галюгаевской и Наурской - начали выбирать атамана, выкрикнули Пугачева. Казаки решили послать его в Петербург, в Военную коллегию, с ходатайством о прибавке им жалованья и провианта.

Не пришлось Пугачеву доехать до Петербурга. По дороге в столицу он заехал в Моздок "для покупки харчу и прочего". Не следовало, наверное, этого делать. В Моздоке кто-то опознал его, и едва Пугачев выехал из города, как "за рогаткою" был схвачен и несколько дней содержался под караулом. Пока власти устанавливали личность задержанного, Пугачев сумел подговорить караульного солдата Лаптева и вместе с ним бежал из-под ареста, унеся замок и два звена цепи, которой был прикован в караульном помещении к стулу.

Скрываясь от властей, Пугачев снова побывал на Дону, оттуда подался на Украину. Тогда-то и родилась у него впервые мысль назвать себя Петром III.

Он был далеко не первым в своем намерении: семь самозванцев до Пугачева уже называли себя этим именем. Все они знали, что народ верит в "хорошего" царя, который должен будет избавить его от рабства.

Четыре месяца Пугачев прожил в Стародубском монастыре. Монах Василий, который укрывал его, посоветовал Пугачеву перебраться в Польшу и проводил к Добрянскому форпосту. Там он увидел много русских. Те напутствовали его: "Коль не хочешь, чтоб тебя в кандалы заковали, - говори, что родился в Польше, а идти желаешь в Россию".

Пугачев так и поступил. Майор Мезников выслушал его, велел записать в книгу и направил его в карантин. Писарь оформил, как положено, "пашпорт".

И так случилось, что в карантинном доме Пугачеву довелось познакомиться с беглым солдатом-гвардейцем Алексеем Семеновичем Логачевым, который тоже хотел возвратиться на родину. Они разговорились, и Логачев сказал:

- А ведь ты, Емельян, как две капли воды похож на государя Петра Третьего. Может, ты и есть государь...

Пугачев ничего ему не ответил. А про себя подумал: возьми он это имя - на Яике его, как отца родного, казаки примут. На Яике, но не здесь...

Накануне он рассказывал начальнику карантина вымышленную свою биографию - в ней и намека не было, что он беглый донской казак. "Вышел из Польши, хочу поселиться в России..." - твердил он.

12 августа 1772 года Пугачеву выдали наконец паспорт и разрешили отправиться к месту жительства - на реку Иргиз. Лишь поздней осенью добрался он до Яицкого городка, поселился там у казака Дениса Пьянова.

На Яике Пугачев застал еще следы кровавой расправы над бунтовавшими казаками. Каратели ушли, а недовольство осталось, и Пугачев начал подговаривать станичников к побегу на привольные кубанские земли. В Малыковке (теперь это город Вольск) его арестовали "за недозволенные речи", отобрали паспорт, направили под стражей в Симбирск, а оттуда - в Казань. Губернатор запросил Петербург о мере наказания, и генерал-прокурор Вяземский вынес определение - наказать плетьми и сослать на каторжные работы в зауральский город Пелым, "где употреблять его на казенную работу... давая за то ему в пропитание по три копейки в день". Екатерина II одобрила это решение, написав на определении: "Быть по сему".

Предписание о наказании Пугачева прибыло в Казань 1 июня 1773 года, но... за три дня до этого он бежал из тюрьмы, оставив незадачливому начальству "на память" свой паспорт. Бежал дерзко, средь бела дня. Помогли ему, конечно, сообщники. Ходил под охраною двух солдат, собирая милостыню, а на одной из главных улиц его уже ждала готовая тройка лошадей. Сбил с ног одного конвойного, другой сам помог ему сесть на облучок и ускакал вместе с ним из города.

А через каких-нибудь две или три недели на Таловом умете (постоялом дворе), близ Яика, объявился "Петр III". Он обнародовал здесь первый свой манифест, в котором царским именем жаловал казаков, калмыков и татар рекой Яиком "с вершин до устья", землей, травами, денежным жалованьем, свинцом, порохом и хлебным провиантом...

Начиналось пугачевское восстание.

Там, где гомонят теперь над цимлянскими волнами чайки, укрыта на морском дне не одна казачья тайна. Одно только море и знает про них...

Когда разлилось в наших краях степное море, ушли под воду и покинутые казаками займища, и старые могильные курганы, и прокаленные горячим солнцем пески. Давно затоплены и руины могучей крепости Белая Вежа.

Где-то там, в морской пучине, погребены и развалины старинной донской станицы Зимовейской - родины Пугачева.

Но из Зимовейской вышел не один Пугачев. До сих пор многие историки придерживаются версии, что в станице этой - задолго до Пугачева - родился Степан Разин.

Откуда пошла такая версия?

Пустил ее в обиход Александр Ригельман, написавший в 1778 году "Историю, или повествование о донских казаках". Книга эта была издана в Москве лишь в 1846 году - почти три четверти века спустя. По-видимому, некоторые "откровения" Ригельмана не могли понравиться царским приспешникам, долго державшим ее под спудом.

К сожалению, история не сохранила нам никаких доказательств, которые подтвердили бы версию Ригельмана о том, что Разин родился в Зимовейской. Более того. Родиной Разина, скорее всего, был Черкасск. На это указывается во многих казачьих песнях, посвященных Разину (а ведь на Дону говорили так: "Сказка - складка, а песня - быль...").

 У нас то было, братцы, на Дону,
 На тихом Дону, во Черкасском городу.
 Породился удалой добрый молодец
 По имени Степан Разин Тимофеевич.

Отец Степана, как известно, по своему положению старшины, должен был жить в казачьей столице. И крестный отец Разина Корнила Яковлев - тоже старшина - обязан был там жить. Крестить Разина могли лишь в Черкасске, потому что лишь там имелась часовня - в ту пору одна-единственная на всю область донских казаков. Наконец, именно в Черкасске был и дом Разина.

Все дело в том, что Ригельман и другие историки неверно толковали чисто казачий термин "зимовеец". В 1659 году Разин принимал участие в "зимовой" станице. Так у казаков назывались посольства, которые по осени отправлялись в Москву, а весной возвращались на Дон с полученным для всего войска жалованьем. Участие в таких миссиях почиталось у казаков за особую честь, и те, кто ее удостаивался, получали прозвище "зимовейцы". Имел такое прозвище и Степан Разин.

Нужно учитывать и еще одно обстоятельство. Александр Ригельман, дворянин, генерал-майор, писал свою работу вскоре после подавления пугачевского восстания 1773 - 1775 годов. В то время делалось все для того, чтобы навсегда выкорчевать из народной памяти любое упоминание о Пугачеве, уроженце станицы Зимовейской. Желая (вольно или невольно) оправдать расправу над этой станицей, Рительман и придумал версию, что из Зимовейской вышел не только Пугачев, но еще и "вор и богоотступник" Стенька Разин, и дабы подобного больше не повторялось, станица-де справедливо наказана. В народе думали обо всем этом иначе.

Когда был казнен Разин, голову его посадили на кол и выставили на Болоте (на Большой площади). И тогда родилась молва, будто по ночам голова казненного атамана разговаривает с людьми. А потом пошел слух, что Разину удалось бежать из-под стражи, вместо него казнили другого. Говорили, что Разил жив, только скрывается под другим именем. Прошло ровно сто лет (без единого дня!), и объявился Пугачев. Начали говорить, что Пугачев и есть Стенька Разин: "Сто лет прошло, он и вышел из горы, потому как Стенька - это мука мирская..."

Любопытно, что оренбургский краевед С. А. Попов, просматривая в архивах ревизские записи казаков Уральского войска за 1834 год, встретил записи о 82-летнем отставном казаке Степане Андреевиче Разине, жившем в Кинделинском форпосте (близ Яицкого городка). Не тот ли это Степушка Разин, что упоминается в пушкинской "Истории Пугачева"? Пушкину рассказывала об этом человеке казачка Ирина Афанасьевна Бунтова. И не потомок ли легендарного Стеньки?

Словно грозная буря, прошли пугачевцы по Волге и Яику, по оренбургским степям. Но Пугачев был все-таки схвачен, доставлен в Москву и казнен на той же Болотной площади, что видела Разина. Приговор царского суда был страшным: "Учинить смертную казнь, а именно: четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по частям города и наложить на колеса, а после на тех же местах сжечь..."

В архиве А. С. Пушкина можно отыскать записи о последних часах Пугачева. О том, как, взойдя на эшафот, Пугачев перекрестился и, кланяясь на все четыре стороны, попрощался с людьми, заполнившими площадь: "...Прости, народ православный". "При сем слове экзекутор дал знак; палачи бросились раздевать его... Тогда он сплеснул руками, повалился навзничь, и в миг окровавленная голова уже висела в воздухе..." Толпа "ответствовала" на казнь "превеликим гулом и оханьем"..."

Сохранился и карандашный рисунок, сделанный Пушкиным, вероятно, после поездки по пугачевским местам: профиль Пугачева, а слева и над ним - стилизованные портреты Радищева и Данте. Закономерное родство великих Прометеев!

"Не дай бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный..." - замечал, словно бы между прочим, Пушкин. "Тем не менее, боясь Пугачева, - писал А. А. Фадеев, - Пушкин был достаточно бесстрашен, чтобы показать его человеком незаурядным и обаятельным"^*.

^*(Фадеев А. А. Соч.: В 5-ти т. М., 1961, т. 5, с. 233.)

Собирая под свои мятежные стяги многие и многие тысячи обездоленных соотечественников, Пугачев убежденно говорил им: "Руби столбы - заборы сами повалятся!" И народ рубил - жестоко, беспощадно расправлялся с помещиками, с угнетателями. Подрубленные "столбы" - дворяне и помещики - падали.. В прах рассыпались и "заборы" - их подневольная охрана. Но в самой глубине поля, обнесенного помещичьими "оградами", высилась каменная крепость - самодержавие, а сокрушить ее было непросто. Потому-то исход, как и во времена Разина, был все тем же: кровавые плахи и плоты с виселицами, гремящие кандалы и дорога на каторгу...

Был казнен Разин, но спустя век всю Россию потряс Пугачев. Минуло еще сто лет - и из той же непокорной станицы Зимовейской (народ никогда не называл ее Потемкинской, хотя на это имелся царский указ и стояла она уже на противоположном берегу Дона) вышел казак Василий Генералов. Тот самый Генералов, что вместе с Александром Ульяновым готовил покушение на царя и тоже был казнен на эшафоте.

То место, где когда-то стояла Зимовейская, и то, где была потом Потемкинская станица, находятся теперь на дне Цимлянского моря. Казаки перенесли свои куреня вместе с виноградниками на высокий морской берег и назвали станицу Пугачевской. А по соседству с нею есть хутор Генералов.

Когда царские опричники "наказывали" станицу Зимовейскую, они позаботились и о том, чтобы на Дону не осталось даже фамилии Пугачевых. Всем родичам Емельяна велено было носить новые фамилии - Сарычевы, Фомины, Фомичевы, Даниловы. Но Трофиму - младшему сыну Пугачева - удалось тогда бежать на Оскол. На девятом десятке жизни у него родился сын Филипп. А сам Трофим скончался в возрасте ста двадцати шести лет. В селе Стенькино, на Осколе, до сих пор помнят, что он умел шить добротные полушубки из овчин. Сын его Филипп призывался в царскую армию, участвовал в русско-японской войне, был ранен. Потом участвовал в крестьянском бунте, бежал под видом переселенца в Казахстан. Там и революцию встретил и во время Великой Отечественной войны жил. Умер он в 60-х годах. Плотничал многие годы, был в совхозе каменщиком.

Сарычевы, Фомины, Даниловы живут в самых различных уголках нашей страны. Не из Зимовейской ли станицы родом их деды и прадеды? Жена Пугачева по происхождению из казаков Недюжиных, а ее сестры породнились с казаками Пилюгиными и Махичевыми. Таких фамилий тоже много на Дону. Так что есть еще неоткрытые страницы истории Пугачева, волновавшей Пушкина!

За Пугачева казаки стояли горой, потому-то и уберегли они от царских опричников и Трофима, и Филиппа. И не очень-то привечали у себя "заезжих", которые начинали расспрашивать у них про Пугачева. Когда Пушкин писал "Историю Пугачева", он сетовал, что "не может выпытать песен и преданий": столь недоверчивыми были казаки.

Писал об этом и Александр Михайлович Листопадов, знаменитый собиратель донского фольклора. "Чем расположить к себе казаков, - думал Листопадов, - может, угощением?"

- Благодарим покорнейше, - отвечал ему один. - И в молодые годы на рюмку не зарился.

Другой:

- Спасибочка за угощение. Я вроде и пьющий и не пьющий: середка на половинке. А уж потом от нее, да от проклятущей водки, чижало хвораю. Вот честное слово!

Зло взяло Листопадова. Пошел он на крайнюю меру: назначайте плату за песню! Это вконец обидело казаков:

- Не продажные!

- Они, песни-то наши, в сердце, а не в закроме! Они ж не пшеница, чтоб отсыпать да продать...

На рубеже нашего века по тем дорогам, что еще помнили Пушкина, который собирал рассказы очевидцев и народные предания для своей "Истории Пугачева", проехал Владимир Галактионович Короленко.

Писателя давно интересовал образ Пугачева. Он хотел знать, что сохранила народная молва о предводителе крестьянского восстания. После этой поездки Короленко опубликовал свои знаменитые очерки "У казаков". "Интересно, что в то время как "печатный", исторический Пугачев до сих пор остается "человеком без лица", - признавал с сожалением Короленко, - Пугачев легенды - лицо живое, с чертами необыкновенно яркими и прямо-таки реальными, образ цельный, наделенный и недостатками человека и полумифическим величием "царя". Меня самого поразило это, когда я собрал воедино эти рассказы".

Открытия ждали Короленко едва ли не на каждом шагу. Приехав летом 1900 года в Уральск, он остановился на даче своего знакомого по Петербургу - художника М. Ф. Каменского. Писатель не знал еще, что жена художника, уральская казачка, была из рода Шелудяковых - сподвижников Пугачева. В рассказах хозяйки реальность иной раз переплеталась с вымыслом: она ведь только передавала то, что слышала от матери, от своей бабки, и все-таки перед писателем будто живые вставали образы пугачевцев - людей неграмотных, не умевших писать и читать, заблуждавшихся и не видевших верного пути, но готовых пойти на плаху ради того, чтобы крепостной люд обрел свободу и счастье. Это и Данила Шелудяков - близкий товарищ и любимец Пугачева. И Степан Абаляев, носивший шутливое прозвище Еремина Курица, - он происходил из сословия "пахотных солдат", всю жизнь провел в батраках, собственным горбом выбился в уметчики: стал содержателем того самого постоялого двора на речке Таловой, где Пугачев объявлял первый свой манифест. С помощью Абаляева Пугачев устанавливал связи с яицкими казаками, недовольными политикой Екатерины II.

Помнили на Урале-реке и предводителей работных людей, которые пришли к Пугачеву: Ивана Белобородова, Ивана Грязнова, Григория Туманова. Туманов, кстати, был у Пугачева еще и "придворным писателем" - сочинял прокламации и воззвания, указы и манифесты. Не были забыты подвиги атамана Ивана Зарубина, башкирских полковников Кинзя Арсланова и Салавата Юлаева и "славного разбойника" (как назвал его Пушкин) - Афанасия Хлопуши.

В Уральске В. Г. Короленко собрал и записал не только рассказы об этих людях. В старой части города он сфотографировал и описал два приметных дома. В одном жил Пугачев, когда началась осада Яицкой крепости. А в другом - его хозяином был казак Петр Кузнецов - жила Устинья, ставшая потом женой "царя". Дом этот, писал Короленко, "...деревянный, сложенный, очевидно, очень давно из крепкого лесу. Бревна отлично еще сохранились, хотя один угол сильно врос в землю, а тес на крыше весь оброс лишаем..."

Именно таким увидел этот дом и я, приехав в Уральск в 1977 году. Может, вот только трещин-морщин в торцах старых венцов стало побольше, да солнце и дожди выбелили и прокалили стены... Сейчас в этом доме музей и библиотека. На стендах - фотографии, книги, рукописи, повествующие о тех далеких временах, когда гремела над Россией пугачевская гроза. А еще, конечно, ж о том, как полтора века спустя в здешних местах сражалась за власть Советов чапаевская конница. Это Чапаев своим правом полководца революции переименовал тогда освобожденный от белых Николаевск в Пугачевск...

В доме - широкие лавки под окнами, удобные для отдыха и разговоров. На стене - большие поясные портреты Пугачева и Устиньи Кузнецовой. Писала их местная художница Ольга Силантьева. Деревянная кровать без единого гвоздя. Кованый казачий сундук. В углу, конечно, иконы. Чугунок на подвеске - для мытья рук. Бронзовая хлебница, самовар, горка посуды,, аккуратно выбеленная печь, - все напоминает о той поре, когда по скрипучим половицам скользили легкие шаги "царицы" в сарафане, отделанном парчой и золотом. Устинья и вышивала его сама: она ведь слыла отменной рукодельницей. А еще - песенницей. И, конечно, была первой красавицей, как и пристало царице.

Судьба Устиньи сложилась трагически. После того как восстание было подавлено, ее заточили в крепость, где Устинья вскоре и умерла. Но, перед тем как взять ее под стражу, императрица все-таки пожелала взглянуть на свою "соперницу", приказала доставить ее в Петербург и, по признанию придворных, была поражена ее красотой. Это окончательно решило трагическую участь Устиньи.

В народе часто путали судьбу Устиньи Кузнецовой с историей Настасьи Хлоповой - крепостной актрисы из имения симбирского отставного поручика Носова. Настасья Хлопова тоже оказалась в пугачевском войске, Пугачев приблизил ее к себе, сделал своим адъютантом, доверял ей важные поручения. О дерзости и отваге мятежной холопки ходили в народе легенды, одна прекраснее другой. То Настасья судила помещиков и жаловала крестьянам землю, то отправляла Пугачеву обозы с хлебом и мешки серебра, то умела уговаривать екатерининских солдат присягнуть "Петру III". Помещики трепетали от одного имени "княгини Владимирской", - так называла себя Настасья Хлопова.

Осенью 1774 года под Сарептой Настасья Хлопова была ранена и схвачена карателями. Ее били и пытали на допросах, хотели, чтоб она покаялась перед императрицей. А Настасья упрямо закусывала губы и, когда, полумертвую, обливали ее водой, твердила одно: "Каяться не в чем. Мужикам я царица, Емельяну - жена, остальные грехи бог простит... Царицей, не холопкой, помираю..."

В 30-х годах писательница Вера Жакова опубликовала очень романтичный рассказ о Хлоповой, он понравился A. M. Горькому. В то же время Горький писал Жаковой: "Вы очень торопитесь. Торопитесь не только писать, но и думать... А материал заслуживает серьезного к нему отношения, тщательной обработки". Рассказывая о своей героине, Жакова, например, сообщала, что Пугачев обручился с Настасьей, и "местный поп обвенчал государя императора Петра III и княгиню Владимирскую". Это - домысел, он ничем не подтверждается. Источником его явились, по-видимому, показания Хлоповой на допросах. Но холопка, вкусившая запах свободы, имела, наверное, право назвать себя царицей!

Собирая предания и сказы о Пугачеве и его сообщниках, Пушкин мог слышать и о Настасье Хлоповой. Но в "Истории Пугачева" он рассказывает все-таки лишь об одной свадьбе предводителя крестьянского восстания - с Устиньей Кузнецовой в Яиц-ком городке. Пугачев "...наименовал ее императрицей, назначил ей штатс-дам и фрейлин из яицких казачек и хотел, чтоб на ектенье^* поминали после государя Петра Федоровича супругу его государыню Устинью Петровну. Попы его не согласились, сказывая, что не получали на то разрешения от синода. Отказ их огорчил Пугачева; но он не настаивал в своем требовании. Жена его оставалась в Яицком городке, и он ездил к ней каждую неделю"^**.

^*(Заздравное молепие о государе и о его доме во время церковной службы.)

^** (Пушкин А. С Собр. соч.: В 10-ти т. М.: Худож. лит., 1962, т. 7, с. 58.)

Вера Жакова рассказывает о встрече своей героини с императрицей, и это действительно было, но с Устиньей, а не с Хлоповой. Когда "предерзкую самозванку" привезли в Зимний дворец, ей "навстречу поднялась голубоглазая, слегка обрюзгшая немка. Европейская авантюристка, неутолимая любовница, неверная подруга Вольтера и Дидро, брезгливо улыбаясь, смотрела в измученное детское лицо с гордыми искусанными губами. "Кто тебе сказал, что ти есть императрис? Императрис есть я..." Терпкий ветер августовских вечеров, холодные звезды и страшный призрак Емельяна Пугачева ворвались в комнату: "Я - царица, тебя ж не знаю и знать не хочу!"^*

^*(Жакова В. Исторические повести. М.: Сов. Россия, 1973, с. 183.)

А было Устинье немногим больше двадцати лет. Столько же, по преданию, было и Настасье Хлоповой.

История Пугачева и история Петра, народ и царь - вот главные темы исторических занятий Пушкина. И занимался он имя с дотошностью ученого, полностью отвергал дилетантство. "В наше время, - писал Пушкин, - главный недостаток, отзывающийся во всех почти ученых произведениях, есть отсутствие труда". В одной из записок А. И. Тургеневу он аттестовал себя - в шутливой, правда, форме - историографом Пугачева.

Пушкин был тружеником великим, неутомимым. Он и в исторических своих занятиях тоже оставался поэтом. Великим поэтом.

Не могу не сказать в этой связи вот о чем. Некоторые из нынешних исследователей творчества Пушкина почему-то полагают, что стихию крестьянского мятежа он изучал более как беспристрастный повествователь и хладнокровный прозаик, нежели как поэт^*. Да неверно же! Перечитайте еще раз "Капитанскую дочку", "Историю Пугачева" и наброски к ней, подготовительные материалы, - в них куда больше поэзии и лирического настроя души, чем в иных "эпических" творениях современных поэтов, вознесенных бойкими критиками на пьедестал! Поневоле вспомнишь Маяковского: "Бойтесь пушкинистов..."

^*(См.: Куняев Ст. Свободная стихия. М.: Современник, 1979, с. 59.)

В Пугачеве Пушкин увидел крупный исторический характер, и это заставило его взяться за перо. "Феноменальность же Пушкина, между прочим, и в том, что он просто не умел плохо писать". Я цитирую это из "Слова о Пушкине", которое произнес Александр Твардовский на торжественном заседании в Большом театре, посвященном 125-летию со дня смерти великого поэта.

Не могу не привести также слова Константина Паустовского об "Истории Пугачева": "...оказывается, это прекрасная проза, точная, какая-то осенняя"^*. А вот что говорила Марина Цветаева, сравнивая "Капитанскую дочку" и "Историю Пугачева", написанную двумя годами раньше: "И, всю правду о нем сохранив, изъяв из всей правды только пугачевскую малость, дал нам другого Пугачева, своего Пугачева, народного Пугачева, которого мы можем любить: не можем НЕ любить".

^*(Лит. Россия, 1982, 26 февр.)

И последнее. "История Пугачева" вышла в свет в 1834 году. Царь переименовал ее в "Историю пугачевского бунта", сказав, что бунтовщик не может иметь своей истории. Время рассудило, кто был прав, - великий поэт или недалекий умом самодержец.