Сражавшиеся на баррикадах

Молодость и революция. Они, наверное всегда были вместе, На баррикадах Темерника сражались десятки и сотни молодых бойцов за свободу. Когда первый штурм революции был отбит и одни из них предстали перед судом, а других разыскивала полиция, в протоколах и объявлениях о розыске появились такие строки:

О начальнике боевой дружины Максе - Юрии Бутягине:

Лет 25, в пенсне, говорят, техник, интеллигент.." О члене штаба дружины - "Бекасе" - матросе-потемкинце Иване Хижнякове: "Молодой человек лет 23-24..."

О начальнике боевого десятка Валентине Трифонове:

"Семнадцать лет..."

О его брате - тоже начальнике десятка - Евгении Трифонове:

"Двадцать один год..."

О дружиннике Алексее Беленце - Алеше Темерницком:

"Девятнадцать..."

И еще, и еще. До двадцати, чуть за двадцать...

Этот рассказ - только о шести участниках первой русской революции. Но в судьбах шести - облик целого поколения. Поколения, которое смело подняло знамя вооруженной борьбы против самодержавия и капитализма.

Они вышли на баррикады, не колеблясь и не раздумывая. Их вела в бой не минутная молодеческая удаль, а принадлежность к ленинской партии, убежденность в правоте ее дела.

Шесть человек. Шесть биографий.

Кажется, велика ли биография у человека, если ему нет и двадцати, двадцать или чуть-чуть больше?

У них биография уже была. И у каждого - немалая.

Они знакомились друг с другом в мастерских и на фабриках, в пору ученичества, начинавшегося в десять-одиннадцать лет. Проверялись на выполнении поручений подпольщиков, на разбрасывании и расклейке "голубей" - прокламаций. До тонкости узнавали затем друзей на демонстрациях и тайных сходках, на занятиях подпольных кружков.

Там они учились. Теории - по книгам Маркса, Ленина, Плеханова, по нелегально издававшимся брошюрам. Практике - по рассказам и действиям старших.

Первое, что они постигали, - искусство конспирации. Незамеченным, не приведя за собой "хвоста", прийти на условленное место встречи. Без заминки, при первом сигнале тревоги прервать беседу о серьезной книге и запеть:

Ой, ходила дивчина бережком... 

Взять в плотное, но не бросающееся в глаза окружение переодетое "гороховое пальто" - шпика, затесавшегося на сходку в Змиевой балке. Оттереть в сторонку и оставить долгую память о железной рабочей руке. Встретить нужного человека на "Музыкалке" - Музыкальной аллее городского сада и незаметно передать ему тайное поручение.

Детство для них кончалось не в школе, а на работе. Семену Васильченко было десять лет, когда умер отец - стрелочник на железной дороге. И парнишке прямо из второго класса начальной школы пришлось идти "в люди" - у матери осталось на руках восьмеро детей мал мала меньше. И кем только не был Семен! Мальчиком в магазинах. Учеником-юнгой на баркасе, плававшем по Азовскому и Черному морям. Снова учеником - на этот раз в Главных мастерских. В пятнадцать лет он уже молотобоец, а в шестнадцать вышвырнут за чтение революционных листовок.

Но связь с Главными мастерскими, с рабочими не оборвалась. Юного молотобойца приметили сознательные рабочие. Парень был сметлив, тянулся к знаниям., характер показывал твердый. Васильченко становится членом подпольного кружка, жадно набрасывается на литературу.

Влечение к знаниям у него огромное. Он учится в кружке, много читает. И так день за днем, год за годом. Даже в тюрьме - и там для него обязательны книги, уроки русского языка, которые он задавал себе сам.

С тюремной камерой он знакомится уже в восемнадцать лет, после того как в асмоловском театре во время третьего акта спектакля "Карьера Наблоцкого" с галерки в партер полетели прокламации Донкома и звонкий голос выкрикнул: "Долой царское самодержавие!"

Полиция, произведя следствие, заподозрила в качестве организатора "возмутительной выходки" Семена Васильченко. И не ошиблась - это был именно он. "Человек политически неблагонадежный, вредный, притом смелый и весьма решительный", - характеризовало его охранное отделение.

Но точных доказательств полиция, увы, не собрала. Через пять месяцев - в августе 1902 года - Васильченко вышел из ворот ростовского острога на волю.

Для него эти месяцы были испытанием революционного характера. Из тюрьмы он вышел с твердым убеждением до конца служить революции. И еще - обогащенный знаниями: в тюрьме было время для учебы, были и учителя.

Восемнадцатилетнему Семену Васильченко поручают руководство подпольным кружком. Он учит таких же рабочих парней. И учится вместе с ними.

Семен Васильченко

Великая школа для него - ноябрьская стачка. Он встречается с Сергеем Ивановичем Гусевым (это партийный псевдоним Якова Давыдовича Драбкина), выполняет поручения Ивана Ивановича Ставского - непосредственного руководителя стачки. И школа, как видно, была результативной: через три с небольшим месяца Васильченко уже сам - организатор и дирижер мартовской политической демонстрации. Он готовит ее, раздает поручения: одним - писать лозунги и транспаранты, шить красные знамена, другим - разучивать революционные песни, третьим - заготовить проволочные круги для задержания казаков и городовых. Он же затем ведет демонстрацию по Большой Садовой.

Рядом с ним - друзья, товарищи, сверстники Иван Ченцов, Иван Вяземцев, Соломон Рейзман. Свои, надежные рабочие парни.

Партиец из этих троих пока один - Рейзман. По паспорту - "мещанин города Херсона". По ремеслу, как писали тогда, - слесарь, бывший рабочий Главных мастерских, уволенный за участие в стачке 1902 года и перебивающийся на случайные заработки. Многим он уже тогда был известен по кличке Пролетарий - оратор на рабочих сходках.

Ченцов и Вяземцев еще не связаны формально членством с партийной организацией. Но они активисты, успешно проходящие испытательный искус.

Оба - недавние ученики слесарно-штамповальной мастерской чеха Грушко. Мордованные, битые, когда Вяземцеву во время работы на сверлильном станке оторвало палец, Ченцов оказывал ему первую медицинскую помощь - перевязывал тонкую окровавленную култышку лентой ситца, выдранной из собственной рубахи. А после этого был запальчивый разговор у учеников с хозяином: сделать щиты или чехлы над открытыми станочными шестеренками, лечить Вяземцева на хозяйский счет и платить ему во время лечения половину поденного заработка.

Мартовская демонстрация. 1903 год

... После марта девятьсот третьего четверых друзей разгдетало в разные стороны. Васильченко, по приговору суда, пошел на четыре года в сибирскую каторгу и ссылку. Рейзман, арестованный, но вскоре выпущенный за недостатком улик, метался по заводам Мариуполя, Баку, Тифлиса - и то работал, то сидел в тюрьме.

Иван Ченцов

Два Ивана - Ченцов и Вяземцев - уцелели, полиция их не не тронула. Год спустя, один за другим, они стали партийцами. Шумливому, непоседливому Вяземцеву дали в подполье смиреннейшую кличку - Крот.

Иван обижался:

- Издеваетесь...

Но терпел. И хоть звался Кротом, делал все, что ему поручали, с выдумкой, дерзостью. Расклеивая прокламации, рискуя, лепил одну из них где-нибудь на особо обидном для полиции месте, например, на дверях участка: пусть побесятся!..

Ченцов работал без внешних эффектов, спокойно, обдуманно, серьезно. И это вызывало к нему не меньшее уважение как у товарищей по кружку, так и у беспартийных рабочих - не вертопрах, хоть и молод, умен, рассудителен.

1905 год прибавил работы. В феврале Ростов захлестнула волна забастовок. Вместе с другими партийцами Ченцов и Вяземцев были ораторами, организаторами рабочего- протеста против расстрела у Зимнего дворца. Ваня Крот прославился, как специалист по "срыванию" с работы. Он как-то особенно умел быстро сколотить вокруг себя группу закоперщиков, зычно оповещавших:

- Бросай работу! Выходи во двор!..

А от быстроты часто зависел успех. Не успевали опомниться мастера, как останавливались станки, затухали огни в горнах, стихали цехи. Пока появлялась вызванная мастерами полиция, во дворе, у ворот уже собиралась плотная людская масса - попробуй разбей ее на одиночки. Тут и робеющего не оторвешь. Не зря утверждала пословица, что гуртом батьку бить и то способнее.

Случались, конечно, и неудачи.

В феврале 1905 года против обычая не бастовали Главные мастерские. Непривычно: мастерские, смутьянское гнездо, как аттестовала их полиция, работают, когда в городе почти поголовная стачка.

Секрета в этом, собственно, не было. Сказалась полицейская "профилактика". При первых известиях о начале стачки городовые и жандармы окружили мастерские патрулями, перекрыли все подходы, наводнили двор.

В партийном подполье решили: "Чтобы остановить мастерские, нужна помощь извне".

И вот в мастерские отправилась "летучая группа" - Иван Ченцов, Иван Вяземцев, Иван Богданов, Сергей Лгупов, Михаил Калюжный.

"Летучка" легко прошла полицейское кольцо - кто-KTO, а уж рабочие знали все входы-выходы куда лучше, чем городовые. В мастерских к группе присоединился Григорий Христенко.

Беспрепятственно прошли и в цех. Перекрывая моторный гул, раздался сигнальный выстрел из револьвера, а затем громкий голос:

- Забастовка!.. Бросай работу!..

Рабочие, однако, мешкали. Мастера ж тем временем дали знать жандармам. Сквозь закопченные окна увиделось: к цеху, придерживая полы шинелей, бежали полицейские:

"Летучке" оставалось только одно - ретироваться. Но, по крайней мере, это удалось сделать без потерь - никто не попался. А полицеймейстер потом жестоко разносил своих подчиненных: проворонили-таки, дали возможность забастовщикам проникнуть в мастерские и вдобавок из рук, можно сказать, выпустили зачинщиков.

Осенью, в самый накал событий, один за другим вернулись в Ростов Соломон Рейзман и Семен Васильченко.

Рейзман приехал из Петербурга. После долгих мытарств устроился там на работу, сошелся с товарищами. Союз рабочих печатного дела направил его своим представителем в столичный Совет рабочих депутатов. Но горькая необходимость позвала Рейзмана в Ростов: умер брат, а вскоре, во время демонстрации 18 октября у ростовской тюрьмы, черносотенцы убили сестру Клару; надо было позаботиться о стариках родителях.

Рейзман снова поступил на работу в Главные мастерские. Здесь его знали, помнили. В тот же день рабочие избрали Рейзмана членом только что созданного Центрального бюро союза железнодорожников. А к вечеру он стал уже председателем бюро. Двадцатилетний слесарь фактически возглавил всю Владикавказскую дорогу, вышедшую из подчинения администрации акционерного общества.

Октябрьская всеобщая стачка пролагала путь к восстанию. Ускоренно формировалась боевая дружина, готовилось оружие. И в горячие дни ноября, как нельзя более кстати, появился бежавший из ссылки веселый, неунывающий, находчивый Семен Васильченко. Не мог он, просто физически не мог оставаться в такую пору в сибирском далеке!

Семена сразу же ввели в состав штаба боевой дружины.

Там же, в дружине, были уже и Ченцов и Вяземцев. За два дня до восстания Ченцова избрали председателем правления ростово-нахичеванского "Союза металлистов". Не успел он приняться за новое для себя дело, как заговорили пушки. И профсоюзные дела были оставлены. Ченцов возглавил боевой десяток. В числе дружинников десятка был и Иван Вяземцев.

Тогда же, в дни баррикад встали с ними рядом и Михаил Журавлев и Дмитрий Пивин. И поскольку их имена далеко не последние на перекличке героев пятого года, в рассказе о них придется вернуться несколько назад.

Михаил Журавлев начал свою рабочую биографию неполных десяти лет от роду. Семья была большая, глава ее - приехавший в Ростов из Владимирской губернии Иван Журавлев, грузчик в порту, а затем кочегар парамоновского парохода - считал, заключая собственной персоной: "Сам-сём..."

Чуть подросшие ребята становились помощниками. Михаила отдали в ученики на завод фруктовых вод. Он мыл грязные бутылки, подбирал битое стекло, подметал двор, убирал конюшни.

Но чем-то его больше привлекало портняжество. И, поговорив с сыном в трезвую минуту, отец согласился на его просьбу - Михаил перешел в ученики к портному.

А дальше - совсем нередкая история. Умер отец, у матери на руках осталось четверо маленьких, и Михаил пошел туда, где заработок был не в перспективе, а сегодня, сейчас же - масленщиком на пароход. В шестнадцать лет его "повысили" - он стал кочегаром.

Парень был умен, толков, но - увы! - совершенно неграмотен. С годами это мучило его все больше. Купив за пятак азбуку, он самостоятельно выучился читать и, урывая копейки из заработка, покупал и выписывал газеты. Над ним смеялись, издевались, что он прочитывает "Донскую речь" до конца, до последних строчек четвертой страницы. Он оставался невозмутим: знание лишним не бывает. А о своей манере чтения говорил:

- Потому и читаю до конца, что за все уплатил...

Дмитрий Пивин был в дружине одним из наиболее молодых - ему минуло только семнадцать. За год перед тем он поступил подручным слесаря в Главные мастерские - это место ему "уважили" по отцу: тот проработал в депо восемнадцать лет, получил увечье и умер. Войдя в рабочий коллектив, Дмитрий вскоре вступил в подпольный кружок.

О нем сохранились только обрывочные воспоминания. Не осталось даже фотографии. Товарищи по работе звали его ласково - Пивень.

Товарищи по кружку дали ему кличку по фамилии японского генерала - Ноги.

А жандармы выделяли Дмитрия по-своему - самый дерзкий.

С ними он свел знакомство невольно - подводили неопытность и горячность. Несколько раз его арестовывали за распространение прокламаций, сажали в тюрьму...

... В дни восстания у каждого из них были свои дела. И каждый на своем посту, они действовали, меньше всего думая о себе.

Весь в заботах о судьбах восстания Семен Васильченко. Члены штаба руководили боевыми действиями дружины на Темернике, а ночью, когда стихал огонь, шли в город, чтобы еще и еще раз попытаться сломить опротивление меньшевиков - руководителей тогдашнего Донкома и Совета, противников восстания и наступательной тактики, пробирались в Нахичевань, чтобы выяснить, помогут ли сражающимся на Темернике армянские дружинники.

На такой же бессменной вахте в эти дни и Соломон Рейзман. Поддерживать движение на дороге, установить связь с соседними станциями - все это, по заданию штаба, обеспечивал Рейзман. А когда стало ясно, что наличных сил для борьбы недостаточно, штаб отправил его за подкреплением в Терскую область.

У Ченцова и Вяземцева забота общая - десяток. Восемнадцать дружинников охраняют подступы к Темернику со стороны Нового Поселения. Вступают в перестрелку с казаками, пытающимися напасть на восставших с тыла. И первая победа - казаки поворачивают коней, оставив одного смертельно раненного.

Десяток не только обороняется. Он и нападает. Четверо отправляются на задание: напасть на орудийную батарею, обстреливающую Темерник. Участок трудный: угол Шестой и Таганрогского проспекта в непосредственной близости от резиденции штаба правительственных войск - казенного винного склада. Впереди идет Ченцов под видом прохожего, сзади - Вяземцев в той же роли. Между ними - Григорий Христенко и Григорий Крамаров. Их охраняют не напрасно: у Крамарова под пальто - самодельная бомба.

Расположение казачьих постов разведано накануне, но сейчас оно оказывается другим. Ченцов в западне, между двумя постами. Крамаров и Христенко сталкиваются с казачьим разъездом. Положение критическое.

Все меняет взрыв бомбы, брошенной Крамаровым. Казаки в панике, несколько человек из них убито и ранено. Воспользовавшись замешательством, четверо дружинников благополучно скрываются. Убеждаются, что все целы и невредимы, только Крамаров легко ранен в грудь осколками собственной бомбы.

- Да еще, - докладывает с постной миной начальнику десятка Гриша Христенко, - я впопыхах оставил на месте взрыва галошу...

По поводу этой потери потом немало смеялись.

Они не теряли присутствия духа. Веселая шутка помогала им в бою. Участники баррикадных боев вспоминали, как шутил Дмитрий Пивин, дружинник руководимого Анатолием Собино отряда бомбистов, сжимая рукой смертоносную взрывчатую коробку в ожидании появления казаков у депо Юго-Восточной дороги. Как на полном серьезе, ворвавшись в полицейский участок, кричал городовым, поднимая в руке блестящую консервную коробку, Михаил Журавлев:

- Бомба! Руки вверх!

И, приведя на Темерник, в штаб, трех полицейских, ставил перед ними ту же банку на стол:

- Нате ешьте свою "бомбу" - проголодались, наверное, с перепугу. Да не бойсь, не взорвется - самые обыкновенные консервы...

Или, как он же, приведя в штаб дружины захваченного в неподходящем месте - в станционной уборной - казака, шутливо сыпал:

- Вот вам, товарищ начальник, музыкант. Смычок его тоже могу вам отдать. - И протягивал шашку. А о взятой у казака винтовке отзывался: - Скрипку же эту себе оставлю...

Юный бомбист Дмитрий Пивин погиб 17 декабря 1905 года. Это случилось в Нахичевани, куда он был послан штабом для "встречи" казачьих подкреплений.

Смерть была у него за пазухой - блестящая металлическая банка, похожая на консервную. Самодельную бомбу звали красноречиво: неси да не тряси...

Дмитрий тряхнул ее. Упал, поскользнувшись на первом зимнем льду, покрывшем улицы города. Взрывом Дмитрия разорвало на части. Сопровождавшие его товарищи были ранены.

Спустя два дня, тоже на пути в Нахичевань, попал в руки полицейских Михаил Журавлев. Он ехал за патронами: с боеприпасами на Темернике становилось все труднее.

В четвертом полицейском участке Журавлева били нещадно.

Требовали:

- А ну, пой свою "Марсельезу"!..

Превозмогая боль, невысокий и коренастый, Журавлев улыбался всем своим круглым с конопатинками, лицом голубыми глазами, и рыжеватый чуб его при этом задорно топорщился:

- "Марсельезу" - это я могу. Вот "Боже, царя храни" - не добьетесь никогда!..

Его били снова и снова. Потом, в тюрьме, товарищи по камере увидели: у новичка иссечена вся спина, один глаз запух и поврежден. Эта полицейская метка на лице осталась до конца жизни.

... Восемь дней гремел выстрелами Темерник. А потом, когда сражаться дальше не стало сил, боевая дружина ночью ушла на завод "Аксай". Ушла непобежденная, с намерением продолжать бой. Но неожиданный взрыв боеприпасов, сложенных в заводской столовой, зачеркнул эти планы. Восстание затухло. Начались массовые аресты. Участников баррикадных боев искали в Ростове, в городах, лежащих на Владикавказской дороге. В феврале 1906 года частый полицейский бредень захватил Соломона Рейзмана. Его взяли в Пятигорске с чужим паспортом.

Его и Михаила Журавлева судили в числе сорока трех участников восстания. Приговор был суров: Журавлеву - десять лет каторги; Рейзману "за захват станции Ростов" - пять лет и четыре месяца каторжных работ. И при этом еще делалась скидка на несовершеннолетие обвиняемых.

На каторгу из них двоих пошел один Михаил Журавлев. Рейзман навсегда остался в Ростове.

Он погиб в тюрьме. Погиб в борьбе. Не зря товарищи вспоминали о нем так: "В этом худощавом болезненном теле билось горячее революционное сердце..."

Он боролся и в тюрьме - участвовал в голодовках и тюремных демонстрациях протеста, отстаивал права политических заключенных в качестве их уполномоченного. Его сломили болезни - сначала тиф, затем воспаление легких. Но только в тюремной больнице, за несколько дней до смерти, сняли с него кандалы.

Дольше других из шестерки бойцов пятого года оставались на свободе Васильченко, Ченцов и Вяземцев. Переждав первую волну арестов, они уже в начале 1906 года возродили большевистскую группу, листовками и прокламациями давая знать, что революционный дух бойцов не сломлен, что впереди - новые схватки с царизмом.

Они пережили тогда особенно трудную пору. Ростовская полиция лютовала, провала и ареста можно было ожидать каждый день. Но они действовали изобретательно, смело, находчиво.

Чужие паспорта. То и дело меняющиеся квартиры, явки. И немножко удачи, снисходительной к смелым.

Вьюжным февральским вечером при обыске в доме по Казанскому переулку городовыми был схвачен Иван Вяземцев. Полиции известно: здесь намечалось подпольное собрание. Личность Вяземцева не ясна, но подозрительна - держит дома книжки социально-политического характера, записывает в тетрадь революционные песни. Но Вяземцев - само простодушие:

- Помилуйте, какое собрание? Выпить шел. - И совсем конфузливо: - Имею такую склонность, к спиртному...

- Горький пьяница! - подтвердили и родители Вяземцева.

И в полиции поверили, отпустили. То-то были бы поражены полицейские, доведись им несколько недель спустя видеть, как тот же Вяземцев руководил операцией по экспроприации из типографии Турцевича печатной машины - "бостонки". Но так все и устроено было, чтобы полиция ничего не увидела. Городская большевистская организация получила необходимую "технику" и при этом без каких-либо потерь в людях.

...Мартовской ночью в темном, неосвещенном здании парамоновской воскресной школы на Темернике шло объединенное собрание социал-демократов города - большевиков и меньшевиков. Обсуждались общепартийные вопросы. Прерывая бурные дебаты, на улице хлопнул сигнальный револьверный выстрел: тревога! И, мгновенно оценив обстановку, с группой товарищей устремляется к окну Иван Ченцов. Прыжок в темноту - и лишь запоздалые свистки городовых позади.

Так шли день за днем, ночь за ночью - в ожидании, настороже и в опасной работе.

В апреле в чужой и подозрительной, с точки зрения полиции, квартире опять арестован при обыске Вяземцев. Он лишь чуть видоизменяет однажды удавшийся трюк: выпил и остался ночевать. Не домой же идти? Родители расстроятся, если увидят такого...

И опять ему почти поверили. Во всяком случае, дело кончилось простой высылкой Вяземцева из Ростова в Козельский уезд Калужской губернии. Однако через месяц с небольшим он снова в Ростове.

Но встретиться с Васильченко и Ченцовым ему уже не удалось - они в тюрьме. Долгая погоня полиции за ними привела-таки к неизбежному концу: им предстоит суд и, конечно, тяжелое наказание. Охранному отделению известно: Семен Васильченко наиболее заметная сейчас в Ростовском подполье фигура. Ченцов - его ближайший помощник по технической части и по формированию боевых дружин.

А три недели спустя в Новочеркасской судебной палате решалась судьба двух друзей:

"Лишенный всех прав и состояния ссыльно-поселенец Александровской волости, Нерчинско-Заводского уезда, Забайкальской области, Семен Филиппов Васильченко... Обратить в каторжные работы на семь лет...

Мещанин города Ростова-на-Дону Иван Дмитриев Ченцов... Заключить в крепость на четыре года..."

А Вяземцев еще несколько месяцев на свободе, в привычной и желанной ему среде подполья. Революция еще не кончена, она идет, и Крот - в строю людей, отдающих ей всю энергию.

В ноябре 1906 года его арестовывают еще раз. Теперь расставание с Ростовом у него долгое. Вяземцев высылается в Туруханский край. Только в 1914 году он вернулся обратно на Дон.

Четверо из шести сражавшихся на баррикадах встретились в Ростове снова много лет спустя, после Февральской буржуазно-демократической революции. И у каждого было что рассказать.

Крот-Вяземцев вернулся из Сибири домой с расстроенным здоровьем. Однако активно участвовал в революционной работе.

После четырехлетнего пребывания в Новочеркасском тюремном замке, в царицынской и урюпинской тюрьмах наконец-то получил свободу Ченцов. И сразу же опять подполье, полицейская слежка, вынуждавшая его уезжать из Ростова в Екатеринодар, в Таганрог. И, конечно, аресты. Но без явных улик - Иван Дмитриевич Ченцов осторожен, предусмотрителен, хитер.

С поселения из "отдаленных северных областей" после десяти лет каторги возвратился Михаил Журавлев. С ранними морщинками на лице, с висячими моржовыми усами, но все такой же неугомонный, готовый к действию.

И наконец немало поскитавшийся за эти годы, прибыл в Ростов Семен Васильченко. Ссыльно-поселенец Манзурской волости, Верхоленского уезда, Иркутской губернии, он, разумеется, недолго усидел на месте. Но первый побег был неудачен. После второго он оказался в Иркутске, затем в Баргузине, снова в Иркутске, на нелегальной партийной работе. А затем опять арест - который по счету? - и иркутская тюрьма. Из нее на второй год пребывания там его освободила Февральская революция.

18 марта 1917 года во время заседания Ростовского Совета рабочих и солдатских депутатов в зал, стараясь быть незамеченным, вошел человек, сел на первое свободное место. Но уже через минуту его поднял громкий голос:

- Товарищи! Среди нас находится наш старый боец за свободу товарищ Васильченко!..

Зал вздрогнул от взрыва рукоплесканий. Васильченко буквально на руках внесли в президиум заседания.

С волнением всматриваясь в лица сидящих в зале, Семен Филиппович выступил с ответным словом.

- Рад видеть вас, дорогие товарищи, - сказал он. - Расстались мы с вами давно, в тяжелое время. Многих, с кем мне вместе довелось быть тогда, уже нет. Погиб Анатолий Собино, погиб Рейзман, многие замучены в тюрьмах... Обещаю вам вновь работать так, как прежде...

Они работали и боролись все - и Васильченко, и Ченцов, и Журавлев, и Вяземцев. Следуя ленинским установкам, готовили социалистическую революцию, были участниками бурных дней Октября, сражались за победу Советской власти против белогвардейцев и интервентов.

И еще двое из них отдали жизнь за дело народа.

В апреле 1919 года погиб Вяземцев. Когда город захватили белогвардейцы, он остался в Ростовском большевистском подполье. Белогвардейская контрразведка выследила его. По приговору военно-полевого суда Иван Иванович Вяземцев был казнен.

В феврале 1920-го, уже после освобождения города Красной Армией, в степи под Ростовом белобандитский разъезд захватил больного тифом чекиста Михаила Журавлева. Его выбросили из саней в снег, били смертно, изощряясь, и, не добив, оставили в степи: "Все равно подохнет проклятый большевик. Пусть на морозе помучается..."

Подлый расчет оправдался. Несколько часов спустя, Журавлева подобрали крестьяне, но спасти его уже не удалось.

И только двое из шести - Семен Васильченко и Иван Ченцов еще много лет трудились для блага родной страны. Из простых рабочих парней выросли партийные и государственные деятели. Имя большевика И. Д. Ченцова носит ростовский радиаторный завод.

Эксклюзивный портал отборных советов sovetnika.net, читай в удобном формате на планшете.