Газеты и журналисты

Своя газета не давалась городу долго. В соседних городах Новочеркасске и Таганроге, по крайней мере, выходили хоть административные официозы - "Донские областные ведомости" и "Полицейский листок", а Ростов все не мог обзавестись печатным периодическим изданием. Выпускать что-нибудь официальное не разрешалось, а издавать частную газету не находилось охотников. Купцы по традиции торговали зерном, лесом, углем, скобяными изделиями, а поместить деньги в издательское дело отказывались категорически:

- Давать деньги на газету? Слуга покорный: ни чести тебе ни прибыли. Нет уж...

Первым на газетное культуртрегерство в Ростове отважился таганрогский чиновник Смолеев. В 1863 году он основал "Ростовский-на-Дону вестник" - единственное тогда на всю Область войска Донского частное издание. Но шло оно плохо, издатель прогорел, и на втором году существования газета тихо скончалась.

Печальный опыт Смолеева послужил уроком. Целых десять лет после этого не находилось кого-нибудь, пожелавшего бы связаться с газетой. В конце концов по настоянию городского головы Байкова было разрешено на деньги думы выпускать "Ведомости Ростовской-на-Дону городской управы". Но это был тоже, собственно, официоз: сообщения из думы, чуть-чуть городских новостей - не газета, а куцый листок.

На новое частное издание рискнул присяжный поверенный Тер-Мануков. Рискнул и не прогадал. Его "Ростовский-на-Дону листок объявлений" - орган прежде всего коммерческой информации - постепенно что называется пошел. Через три-четыре года Тер-Мануков и редактор "Листка" Холева решились на выпуск еще одной газеты - "Донской пчелы". А затем, в 1889 году, к этим двум прибавилась третья - "Донское поле" Ф. К. Траилина.

И все-таки это были только подступы к настоящему Делу.

- Ну что это за газеты! - брюзжал читатель, знакомый со столичными изданиями. - Формат крохотный, программа урезанная, выходят, смех сказать, два раза в неделю!..

И тогда за дело взялся уроженец Нахичевани, выпускник Московского университета Серафим Христофорович Арутюнов. Юрист, в прошлом кандидат на судебные должности при Московской судебной палате, он приобщился в столице к журналистской работе и сумел верно рассчитать возможности издательского дела. Вернувшись на Дон, стал секретарем Нахичеванской городской управы, но мысли его были обращены к газетным полосам.

Случай свел Арутюнова с человеком, фанатически преданным газете и умеющим делать ее. Работавший в Вильне^* Сергей Яковлевич Краев рассорился с издателем и, оставшись не у дел, поехал на Кавказ. Но поскольку денег на билет у него хватило только до Ростова, здесь он и осел.

^*(г. Вильнюс.)

- Как и чем я в Ростове жил, не будем об этом говорить, - рассказывал он после товарищам-журналистам. - Но я увидел большой город, живой, бойкий, с несомненным блестящим будущим, и несказанно удивился: ни в городе, ни в крае нет газеты!.. Я решил: останусь здесь, буду голодать, обивать пороги, кланяться в ноги капиталистам, но добьюсь издания ежедневной газеты! И вот сказали мне, что есть здесь человек, который охотно пойдет навстречу моим намерениям, - Арутюнов...

Встреча с Краевым подтолкнула Арутюнова на решительные действия. Правда, в разрешении открыть новую газету атаман отказал, но Арутюнову удалось перекупить траилинское малодоходное "Донское поле". Так в 1891 году в Ростове появилась ежедневная газета "Приазовский край".

Что влекло Арутюнова к газете? Меньше всего, видимо, стремление создать орган общественного мнения. Он - не бессребренник, как Краев, для которого самым желанным было "глаголом жечь сердца людей". Арутюнов - человек практического склада. Под его руководством газета быстро превратилась в доходное коммерческое предприятие.

Энергии и настойчивости Арутюнову было не занимать. Умения выжать из приглашенных Краевым работников редакции все, на что они были способны, - тоже. В первые же год-два "Приазовский край" по всем статьям превзошел вялого конкурента - "Донскую пчелу", а затем и нового, более энергичного - "Ростовские-на-Дону известия", пришедшие на смену "Листку объявлений". В 1893 году "Донская пчела" приказала долго жить, а издатель второй - помощник присяжного поверенного М. И. Балабанов пошел на соглашение с "Приазовским краем". Газеты слились, "Известия" прекратили существование. Балабанов, ставший у Арутюнова юрисконсультом, как вспоминали, утешился тем, что заказал для первого номера своего недолговечного детища папку из барсовой кожи, которую нежно поглаживал в минуты туги душевной.

"Приазовский край" пошел в гору. Через пять лет он получил солидного хозяина - "Донское акционерное общество печатного и издательского дела в городе Ростове-на-Дону". Редакция и типография перешли в собственное здание на углу Большой Садовой и Братского переулка. Была приобретена и установлена ротационная печатная машина, дававшая шесть тысяч оттисков в час.

Газету в шутку и в серьез стали называть "акционерной простыней" - за ее величину. Она выходит ежедневно, по широкой программе, еженедельно ей сопутствует иллюстрированное приложение. У нее отделения в Новочеркасске и Таганроге, Екатеринодаре и Мариуполе, подписка принимается уполномоченными в Ейске, Новороссийске, Керчи, Владикавказе, Пятигорске, Бахмуте, в окружных станицах Донской области. Немал по тем временам и тираж - восемь-девять тысяч экземпляров, обильный наплыв рекламы, занимающей иногда почти всю первую и всю четвертую страницы. И солидная подписная цена: на год с доставкой и пересылкой - девять рублей, без доставки - восемь.

Типично буржуазное издание, "Приазовский край" был в меру пуст, в меру либерален, но всегда осторожен. Разрешалось критиковать - газета критиковала, не разрешалось - на рожон не лезла. Так, держась дозволенного фарватера, поближе к реакционному берегу, газета доплыла до того исторического рубежа, когда всех бывших хозяев жизни выбросила с насиженных мест пролетарская революция и гражданская война.

...В 1899 году в Ростове прибавилась еще одна газета - из Новочеркасска перешла "Донская речь". Двенадцать предыдущих лет ее существования не были примечательны, пожалуй, ничем, если не считать, что она трижды переходила из рук в руки. Редактор ее Александр Шепкалов - типичный представитель "чистого русского либерализма" - вел свой орган скромно, без помпы и крикливости.

Но предгрозовой дух кануна первой русской революции увлек и его. Он переехал вместе с газетой в Ростов, чтобы получить "более высокую трибуну". Однако первые же шаги новой "Донской речи", а особенно накал девятьсот четвертого - пятого годов заставили его снова спрятаться в тихом Новочеркасском житии. И хотя под газетой стояли две подписи, в том числе и Шепкалова, сам он в ней уже не присутствовал ни душой, ни телом.

Гусев С. И

Хозяином "Донской речи" ростовского периода стал либеральствующий банкир и юрист, кандидат прав Минас Берберов. В числе сотрудников редакции появились люди с полицейской точки зрения политически неблагонадежные. Одно время среди них был, например, искровец-ленинец С. И. Гусев.

Разумеется, Сергей Иванович пошел в либеральную газету отнюдь не для "органической" работы. Позиции Берберовых - Парамоновых и позиции большевиков были принципиально разными. Но, с одной стороны, через газету возможно было хоть в какой-то степени вести разоблачение самодержавия. Вести, конечно, ограниченно, писать эзоповским языком, о событиях вроде бы и частного характера. Однако частности выбирались такие, что через них думающий читатель мог видеть общую картину. Внешне простенький гусевский фельетон "В участке", например, повествовавший о варварском обращении с людьми в полиции, говорил о несравненно большем - о бесправии простого люда во всем громадном полицейском участке, именовавшемся Российской империей.

А во-вторых, что было еще важнее, работа в либеральной газете была прикрытием для работы подпольной: установления связи с рабочими кружками, подготовки тайных собраний, прокламаций. Многие из листовок принадлежали перу Гусева.

Да и не только листовки. Рабочая молодежь тогда знала и распевала, в частности, песню о Качале-Мочале, зло высмеивавшую хозяйских прихлебателей - мастеров. Ее написал для подпольной прокламации Гусев. Песенный персонаж, на первый взгляд, был незначителен - мастер завода Пастухова Солодовников, прозванный Качалой-Мачалой по любимой своей поговорке. Однако он легко вырастал в обобщенный тип ненавистного рабочим хозяйского пса,

 ... Потому что Качала-Мочала
 И холоп, и лакей, и дубина,
 Негодяй без конца и начала
 И первейшего сорта скотина! 

 Потому что Качала-Мочала
 Барыши Пастухову сбирает,
 Для чего без конца и начала,
 Как мошенник, он всех надувает!.. 

Период работы Гусева в "Донской речи" был непродолжительным. А потом вокруг газеты долгое время увивались меньшевики, искавшие контактов с либеральной буржуазией. В 1905 году меньшевистский Донком пошел даже на прямой блок с редакцией "Донской речи", рассчитывая с ее помощью пропагандировать социал-демократические идеи. Правда, кадетского толка орган скоро развеял эти иллюзии: приглаженные писания меньшевиков сопровождались редакционными примечаниями о несогласии "Донской речи" с высказываемыми взглядами, сообщения с фабрик и заводов часто вообще шли в редакционную корзину. И наконец в газете появилась недвусмысленно враждебная по отношению к РСДРП статья "Демократия и демагогия". После нее даже угодничавшие перед буржуазией меньшевистские лидеры сочли себя оскорбленными в лучших своих чувствах и с сожалением расторгли альянс с газетой.

А властям она и в таком виде казалась страшна. В ней искали и находили "подстрекательское и возбуждающее", подогревающее огонь народного возмущения. Это, разумеется, было в той мере, в какой требовалось буржуазии, но не больше, не до баррикадных "крайностей", которых кадеты сами боялись. Газету неоднократно приостанавливали по распоряжению министерства внутренних дел, а в декабрьские дни 1905 года за систематическую публикацию запрещенных цензурой материалов и демонстративное оповещение об этом читателей закрыли окончательно. Редактору-издателю Минасу Берберову пришлось бежать из Ростова: его, как и Николая Парамонова, в горячие дни после восстания, полиция разыскивала рьяно. Но он благополучно отсиделся в Финляндии и меньше чем через год получил разрешение вернуться "для жительства в избранном им месте, за исключением Донской области и смежных губерний". По некоторым сведениям, Берберов поселился в Эривани.

Третьей более или менее заметной газетой в Ростове был "Южный телеграф", издание Ивана Яковлевича, а точнее Ованеса Якубовича Алексанова. Но это - орган поскромнее и победнее, пробавлявшийся больше городскими известиями и думскими дрязгами. Какой-нибудь политической платформы здесь и усмотреть было нельзя. Искреннее всего, пожалуй, прозвучало бы в устах редактора-издателя:

- Слава богу, кормимся...

Направление и содержание газет, конечно, определялись владельцами. Кто платит, тот и заказывает музыку. В "акционерной простыне" хозяевами положения были члены правления общества печатного и издательского дела - табачный фабрикант Кушнарев, купец и промышленник Шушпанов, гласный нахичеванской думы купец Хатранов, кушнаревский зять, португальский вице-консул Кундури, купец первой гильдии, персидский консул Диамантиди. Они придерживались системы "фактических редакторов", которыми были сменявшиеся время от времени заведующие редакциями. Арутюнову, хотя он и получал щедрое вознаграждение, отводилась роль зиц-редактора - ответчика по судебным делам. А они возникали часто - почти на каждой выездной сессии Таганрогского окружного суда слушались дела о диффамации в печати.

Вершителем газетных дел был заведующий редакцией - наиболее опытный журналист, наторевший во всех печатных тонкостях. В "Приазовском крае" редакцией сначала заведовал С. Я. Краев, затем Н. И. Розенштейн^*, помощник присяжного поверенного В. А. Хавкин^**, известный как серьезный театральный и музыкальный критик, - люди, умевшие и писать, и руководить механизмом редакции.

^*(Выпускник Петербургского университета, Н. И. Розенштейн перешел в "Приазовский край" из слившихся с этой газетой "Ростовских-на-Дону известий". О работе его в "Известиях" хорошо рассказано в книге А. И. Свирского "История моей жизни". В 1899 году Розенштейн из-за разногласий с издателями-акционерами вышел из состава редакции "Приазовского края". Некоторое время работал в "Донской речи", затем переехал в Одессу, а оттуда в Москву, в "Русское слово". Там он, сравнительно молодым, вскоре и умер. Искренний очерк-некролог был посвящен ему Власом Дорошевичем (В. Дорошевич. "Годовщина". Собрание сочинений, т. I. Изд. Сытина. Москва, 1907).)

^**(Принимал затем участие, в двадцатых годах, в советских газетах, издававшихся в Ростове. Писатель П. X. Максимов вспоминает, что работал с ним в редакции "Советского Юга": там В. А. Хавкин до отъезда из Ростова работал театральным рецензентом, причем к мнению его, как искусствоведа, весьма прислушивались.)

Подбор других работников зависел от финансовых возможностей издателя. Разбогатевший "Приазовский край", например, в первые годы нового века пригласил к сотрудничеству известных столичных журналистов А. А. Амфитеатрова и В. М. Дорошевича с кругленькой платой сто рублей за фельетон, писателей К. С. Баранцевича, Т. А. Щепкину-Куперник и И. Н. Потапенко, котировавшихся несколько ниже. Он же, не желая уступать "Донской речи", обещал читателям сообщения от своих собственных корреспондентов в Берлине, Париже, Петербурге, Москве.

Расчет был наверняка: звучные имена и названия больших городов - первейшая гарантия подписки. А на что только не шли редакции для привлечения подписчиков! Тот же "Приазовский край" сообщал, что одна из московских газет прислала в Ростов пакет с кучей подписных объявлений, суля заманчивые вознаграждения: кто завербует хоть двух подписчиков, получит, на выбор, или "Альбом красавиц всего мира", или газету на два месяца. Дальше премии шли с нарастанием, высшей из них была: несколько годовых экземпляров газеты, несколько "Альбомов красавиц всего мира", "Альбом русских красавиц" и альбом "Женщины Востока".

Но известные фельетонисты и писатели жили в столицах, далеко, на их участие рассчитывать можно было только при случае. Однажды, в 1902 году, заехал как-то в Ростов Влас Дорошевич, расчувствовался во время чествования в "Приазовском крае", пообещал приехать и пожить сколько-то оседло в донском городе, но уехал и больше не вернулся. А вскоре и сотрудничество в газете прекратил. Еще раньше по "независящим причинам" перестал числиться в сотрудниках "Приазовского края" Александр Амфитеатров - в 1902 году он за фельетон "Господа Обмановы", в которых без труда угадали царствующую фамилию, был сослан в Минусинск.

Ведущих работников - "злобистов", то есть публицистов на злобу дня, фельетонистов, заведующих отделами - обычно приглашали из других городов, своих журналистов в Ростове не было. В "Приазовском крае" в разное время работали приглашенный из Киева А. Саликовский, приехавший из Екатеринодара К. Суховых, харьковчанин В. Швейцер, смолянин А. Беляев, известный одесский фельетонист П. Герцо-Виноградский.

Журналисты рангом помельче набирались на месте - из окончивших университеты, бросивших курс на половине, выпускников гимназий. Это были чернорабочие печати, оставившие немало горьких признаний о тяжести своего труда.

Тот же Влас Дорошевич, прошедший газетную школу с самых низов и получавший вначале три копейки за строку, вспоминал потом, что никогда в жизни не видал такой визитной карточки:

"Икс Игрек Дзет. Репортер газеты такой-то".

И продолжал:

"Это слово ругательное, и рассерженный обыватель, если хочет выругать обидевшего его журналиста, делает презрительную гримасу и говорит:

- Репортеришка!

Не мудрено, что и сами гг. репортеры стараются избегать своего звания.

- Вы уж напишите, пожалуйста, в редакционном удостоверении "корреспондент", а не "репортер".

- Почему же?

- "Репортер" - это очень плохо звучит..."

Но еще полбеды было, если репортер сумел завоевать себе известное положение. Были в Ростове и "короли репортажа" - свои люди в коммерческом клубе, в цирке, в театре.

Ну, а сотрудник, доставляющий сведения о городсоких происшествиях, или, короче, "самый каторжный репортер"? Или рецензент далеко не из маститых?

О нелегкости журналистского хлеба вообще, а репортерского в особенности, в газетах писалось много:

"Репортер должен бегать по городу, побывать на вокзале, на базарах, пройтись по разным улицам и закоулкам, заглянуть в два-три трактира. Вот когда набегаешься так по городу, как собака, тогда и соберется богатейшая хроника, не протокольная, а живая, красочная..."

Рисовались картинки труда маленького журналиста. Вот одна, например:

"...Поснов сидел на "вырезках"; бегал за материалами в полицейские участки; носил рукописи к цензору; держал на учете особые телеграммы о войне (подразумевалась русско-японская война. Авт.) и выносил по этому поводу осаду разносчиков и публики; ночью, совсем усталый, просматривал еще последнюю корректуру. И уже после трех часов ложился спать тут же, в редакции, на грязном диване, обитом пестрой материей. Утром он умывался на черной лестнице из "редакционного" графина; в девять пил "казенный" чай, сваренный на керосинке приходящим сторожем. Обедал на ходу, где попало..."

А помимо всего прочего, еще и постоянные стычки с владельцами газеты, издателями из-за этого самого "направления". Стычки нередко оскорбительного для журналистов свойства, кончавшиеся уходом целых групп корреспондентов.

Именно из-за вмешательства Кундури, Хатранова, Диамантиди и других денежных воротил в "литературную часть" газеты группа ведущих работников редакции во главе с Н. И. Розенштейном в 1899 году ответила отказом от работы.

Такое бывало не раз, и не только в "Приазовском крае", - в "Донской речи" тоже. Не случалось подобного, кажется, только в "Южном телеграфе", потому что там Алексанов был и издателем, и редактором, и вообще делал газету чуть ли не единолично.

И тем не менее для многих газета была не только тяжким крестом и проклятием, но и делом жизни, призванием и любовью. Журналисты немало воевали против обывательских взглядов на "шестую великую державу" - печать и ее работников.

Прежде всего, конечно, против невежественного, примитивного смешения всех журналистов - и истинных подвижников пера, и холодных ремесленников - в одну кучу. Не отрицая вреда, который приносили ремесленники печати тогда (да и когда они вообще не приносили его?) журналистике, ростовские фельетонисты, например, с жаром доказывали: "Среди пишущих надо различать две категории: людей, которые пишут потому, что они не нашли другого заработка; и людей, которые пишут потому, что не могут не писать...

Коротко: есть журналисты желудка. И есть журналисты божьей милостью..."

Под защиту брались, конечно, журналисты по призванию. По крошке, по капле вдалбливалось в общественное сознание уважение к их работе:

- Знаете ли вы, что такое газетчик?... Газетчик должен быть готов завтракать ночью, ужинать в полдень, видеть жену только в первый день пасхи - да еще тогда, когда сгорят редакция и типография вместе...

Это говорилось и в шутку и в серьез. Как пережитое и наболевшее.

А газетчиков по призванию в Ростове было немало.

В "Ростовских-на-Дону известиях" начинал свою литературную биографию известный советский писатель Алексей Иванович Свирский. Никому не ведомый до тех пор бродяга, попав в редакцию, быстро заявил о себе талантливыми очерками трущобного быта и через несколько лет получил лестные приглашения переехать работать в Петербург. Впрочем, он сам очень хорошо рассказал об этом в "Истории моей жизни".

В "Приазовском крае" и "Донской речи" ряд лет работал молодой Александр Серафимович Попов (Серафимович). Его правдивые корреспонденции и рассказы из жизни рыбаков, рабочих горной промышленности, фельетоны и заметки на злобу дня под рубрикой "Беседы с читателем" были остры и пользовались успехом. Но рамки газет были для него тесны. Заведуя мариупольским отделением "Приазовского края", Серафимович выступал с корреспонденциями, вызывающими неудовольствие жандармерии, и Арутюнов уволил его. Участие Серафимовича в шепкаловской "Донской речи" тоже кончилось неблагополучно для него и для газеты - за рассказ "Капля", например, газета была закрыта на восемь месяцев. Когда же "Донская речь" перешла в руки ростовских дельцов, Серафимович порвал с нею.

Несколько лет сотрудничал в "Донской речи" Константин Андреевич Тренев. Здесь в 1898 году появился его первый рассказ "На ярмарку", сюда же он присылал свои новые вещи, учась в Петербургской духовной академии и в археологическом институте. С 1903 года Тренев - в штате "Донской речи", из номера в номер печатается под псевдонимом "К. Харьковский", а затем становится фактическим редактором газеты. Его политическая позиция этих лет еще нечетка, в ней немало от либерализма, но демократическая нота в выступлениях Тренева звучит отчетливо и настойчиво, в частности об удовлетворении требований крестьянства.

Немало других менее заметных и вовсе незаметных тружеников пера прошло через ростовские газеты. Любопытные судьбы. Своеобразные люди.

Вот Яков Васильевич Абрамов. Крупное, широкое, обрамленное бородкой лицо, твердый, внимательный взгляд из-под высокого лба. О нем можно прочитать в энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона: там он характеризуется как публицист и исследователь народной жизни, плодовитый сотрудник многих журналов и газет - столичных и провинциальных. Не получив, из-за участия в политических событиях, высшего образования, он тем не менее был широко эрудированным человеком, автором многих популярных книг и статей - по вопросам права, экономики, церковного раскола и сектантства и даже астрономии. Был в числе последних сотрудников щедринских "Отечественных записок", несколько лет редактировал гайдебуровскую "Неделю". Ему не всегда хватало широты взгляда, он был проповедником теории "малых дел", но отдавался этим делам самозабвенно, со страстью. Переехав на родину, в Ставрополь-Кавказский, Абрамов до конца своей жизни - а он умер сорока восьми лет - был постоянным автором ростовских газет.

Весьма колоритной фигурой был сотрудничавший в "Приазовском крае" пятнадцать лет Иван Феликсович Зданский. Сын дворянина Гродненской губернии, начальника Киевского артиллерийского округа, в молодости - блестящий офицер, он мог рассчитывать на завидную карьеру. Однако Зданский стал народником, вынужден был уехать из Киева, зарабатывать себе на жизнь газетной работой. Попав в конце концов в Ростов, он целиком ушел в свое маленькое репортерское дело, хотя оно не сулило ничего, кроме жестокой бедности. Вскоре Зданский заболел туберкулезом, однако по-прежнему с величайшей педантичностью исполнял свою работу. Еще за день до смерти, как вспоминали его товарищи, этот сорокасемилетний полутруп рвался в редакцию, думал о других, таких же нищих, которым он обещал и не успел помочь.

В "Донской речи" в качестве музыкального критика незадолго перед закрытием газеты подвизался врач А. Е. Шмульян. Это тоже был человек, меньше всего думавший о себе. Работа в газете и медицинская помощь окраинной бедноте, которую нередко приходилось еще и ссужать деньгами, чтобы приобрести лекарство, - вот два дела, которые он знал. И то и другое не давало ему почти ничего для жизни, но приносило удовлетворение.

Редким счастливчикам улыбалась журналистская фортуна. Чаще всего судьба была к газетчикам немилостива. Тяжелый изматывающий труд, мизерная оплата - и туберкулез, "пагубная страсть" - алкоголизм. О скольких таких историях повествуют страницы старых ростовских газет!

Вот хотя бы один из зачинателей "Приазовского края" - Сергей Яковлевич Краев. В отличие от редактора-издателя Арутюнова, у него не было никакого капитала, но зато был талант. Соответственно распределились и роли: Арутюнов - издатель и зиц-редактор, Краев - заведующий редакцией, фельетонист и бог весть кто еще: в первые годы штат был не густ. Работа днем и ночью горячая, спешная. Чуть ли не в каждом номере фельетоны "Занозы" - Краева; они остры и злободневны. А несколько лет спустя, когда Арутюнов получал тысячные оклады, Краева выслали из Ростова. Старый, одинокий и больной журналист оказался в Новороссийске и умер там, всеми забытый.

Так же печально кончил дни свои и другой ростовский журналист - Николай Ананьевич Тихонов. Не получив, собственно, никакого систематического образования, вышвырнутый со службы на Владикавказской железной дороге, где был конторщиком, он удивительно быстро вошел в новую для себя роль журналиста. В тер-абрамиановской "Донской пчеле" Тихонов считался секретарем редакции, но делал буквально все: писал передовые, фельетоны, заметки на злобу дня, вел городскую хронику, читал корректуру. Плата за весь этот поистине каторжный труд составляла тридцать пять рублей в месяц - куда меньше, чем три копейки за строчку, о которых вспоминал Дорошевич. То же было в "Листке объявлений" и в других газетах, где, уже позднее, работал Николай Ананьевич. От безысходности жизни он начал запивать и постепенно опустился до уровня обитателя трущоб. Забылось даже, что есть у человека имя-отчество, во всем Ростове знали только фамилию несчастного забулдыги: Тихонов - и все тут.

Журналистика осталась в прошлом. Деньги он зарабатывал чтением вслух газет на базарах, а нередко и просто подаянием. В конце концов изломанную жизнь оборвала нелепая смерть: на голову Тихонова, проходившего по Большой Садовой, свалилась тяжелая вывеска нотариальной конторы Севастьянова.

16 июля 1901 года редакция "Приазовского края" сообщала о смерти своего постоянного сотрудника Венедикта Васильевича Рудова. Потрясающее по своей трагичной простоте и будничности жизнеописание: жестокая нужда, заставившая взяться за корректуру, а в свободное время писать статьи публицистического и злободневного характера, туберкулез и смерть в тридцать пять лет. Двумя годами позже в той же газете - короткий некролог о бывшем работнике редакции Коныш-Михайлове: блестяще образованный журналист-неудачник, знавший несколько языков, "жертва пагубной страсти", скончался, как бродяга, в Екатеринославской городской больнице.

Но уходили из газеты одни - приходили другие. Продолжали начатое предшественниками, боролись за подписчика, выполняя волю издателя, враждовали, конкурировали. Газеты ставили друг другу шпильки и "фитили", высмеивали чужие неудачи и промахи, хвалили собственные достоинства. Ежегодно по нескольку раз сходились в спорах "Приазовский край" и "Донская речь", обличали друг друга в предвзятости мнений, в защите узкогрупповых интересов в думе, требовали публичных объяснений и разъяснений позиции враждующей стороны, многозначительно кончая:

- Неужели подобными рассуждениями можно утешить наболевшую скорбь тех тысяч читателей, которые, открывая по утрам газету, в ней, выразительнице общественных настроений, руководительнице мнений, ищут утешения и поддержки? Стыдно, очень стыдно!..

Или:

- Я нелепых ультиматумов не боюсь. Я умею защищать свою нравственную физиономию от наглых посягательств. И указывать дерзким их настоящее место...

И уже совсем бесцеремонно обращались нередко с "бедной родственницей" - газетой "Южный телеграф".

В июле 1903 года, например, "Приазовский край" разразился уничижительным фельетоном "Южный Пипифакс", высмеяв и газету, и ее редактора Алексанова.

А ведь всего лишь два-три года перед этим Алексанов был в числе сотрудников "Приазовского края" на правах фельетониста и даже заведующего редакцией. Тогда, по крайней мере публично, придирок к нему не было, да и печатался он часто. Но стоило ему начать выпуск собственной газеты, стать пусть маленьким и скромным конкурентом "акционерной простыни", как на его голову полились такие помои.

Впрочем, бывало и почище. Тот же "Приазовский край" отзывался о "Южном телеграфе" и так:

"Эта газета..."

И дальше шло пояснение:

"Мы всегда избегали называть ее по имени, теперь мы оставляем за нею этот эпитет. Есть ведь "эти дамы", почему же не быть "этой газете..."

Нормы приличия и русского языка в этом отзыве о конкуренте вроде бы соблюдены. А в целом - чуточку замаскированная форма площадной брани.

Неусыпно, бдительно следило за печатью недремлющее полицейско-цензорское око. Работая в "Донской речи", К. А. Тренев писал редактору "Журнала для всех" В. С. Миролюбову:

"Тут тебе устроит душ цензор, там погрозится кузькиной матерью полицеймейстер, а там жандарм рычит: закрою!.. Словом, все обнадеживают, кто чем может".

Но это был уже 1903 год, когда, по мнению старых газетчиков, все стало намного проще.

"А вот раньше..." - И вспоминали.

Во времена "Донской пчелы" обязанности цензора исполнял ростовский полицеймейстер Ф. А. Нордберг. Когда в газете появлялись местные корреспонденции обличительного характера, он их попросту зачеркивал. А затем еще делал выговоры редактору и сотрудникам газеты.

Однажды в "Пчеле" появилась маленькая заметка об ограблении в городском саду. Прочитав ее, Нордберг вызвал издателя и репортера.

- Это сообщение - ложь! - безапелляционно заявил он. - Если в будущем газета будет преподносить мне такие огорчения, то я распоряжусь посадить автора в клоповник. Пусть сидит там впредь до выяснения истины путем полицейского дознания...

- Вот так, "без прениев и рассуждениев", - заканчивали свои воспоминания старые газетчики.

Позже, в первые годы "Приазовского края", цензуры в Ростове не было. Весь подготовленный к печати материал отправляли в Новочеркасск. Там он просматривался чиновником областного правления, затем все везли обратно. В редакции с тоской следили за часами: поезда редки, идут с опозданиями, междугородного телефона нет, а время бежит, выпуск газеты задерживается. И нередко, вдобавок - цензорский "подарок": зачеркнута красным карандашом целая колонка, запрещена подготовленная статья. Опять впереди бессонная ночь!

Но и с учреждением цензуры в Ростове легче стало только относительно - не ездить в Новочеркасск. Не уменьшались, не убавлялись цензурные требования.

Когда в 1905 году явочным порядком были отброшены некоторые ограничения и "высочайше" объявлено о созыве особого совещания по пересмотру законов о печати под руководством сенатора Кобеко, публичные жалобы на цензуру посыпались в ростовских газетах, как из рога изобилия. На что уж осторожен был "Приазовский край", а и тот под влиянием момента не выдержал, пожаловался:

"...Говорить...

При существовании цензуры надо понимать это cum grano salis^* - с большим смягчением.

^*(Дословно: "с крупинкой соли", с умом; с иронией, язвительно (лат.).)

Говорить... поскольку нет зловредного "канупера" в словах... Мы выучились многоточиям, недомолвкам, эзоповскому языку...

...Комиссия Кобеко о раскрепощении печати почти уже закончила свои занятия, а между тем цензура стала строга и нетерпима, как никогда раньше..."

И приводила слова одного из редакторов:

- Не газету теперь выпускаю, а передничек для институток. Передовые - об экспедиции Шарко к Южному полюсу, внутренние известия - о цветении яблонь в Тираспольском уезде, фельетон - о туалетах дам на дерби...

В октябре пятого года либеральные журналисты лобызались, поздравляя друг друга с "дарованной" царем свободой печати. Но цензор по-прежнему хозяйничал в газете нещадно, вычеркивая то на основании статьи 97-й: не допускается критика существующих постановлений, пока их несовершенство не обнаружилось на опыте; то 98-й: не разрешается указывать на лиц и учреждения при суждениях о злоупотреблении администрации; то еще какой-нибудь - статей было много и каждую можно толковать в любой степени строгости. Три "предостережения", а затем - и закрытие газеты.

А то и просто распоряжение министерства внутренних дел.

Похоронило же оно "Донскую речь"...