От центра к окраинам

Заезжий писатель остановился в Ростове на несколько дней. Человек любопытный, дотошный, он обошел и объехал город, порт, примерил все по европейским образцам. Ростов напомнил ему когда-то виденный Ливерпуль. И в заметках к будущей книге появились строки:

"Когда поедете от железной дороги по широкой Садовой улице... вы еще можете с некоторою натяжкою оставаться в Ливерпуле... Но своротите только с этой благопристойной тропы, лицемерно промощенной Европой через азиатскую грязь..."

Любитель европейских аналогий не указал, куда именно свернуть с Садовой. Можно было свернуть, скажем, к Дону по Соборному, Николаевскому, Казанскому переулкам^*. Здесь, до Московской улицы, недавно еще центральной в городе, было респектабельно и прилично. Каменные дома, чуть уступающие тем, что на Большой Садовой, магазины, мостовые. Грузный, капитальный Старый собор, широкая, тщательно вымощенная Соборная площадь, на которой, перед памятником Александру II, сооруженному по проекту профессора Микешина, проводились воинские парады. Несколько десятков кварталов так называемого Старого города. Оазис благоустройства...

^*(Ныне переулок Подбельского, проспект Семашко. Газетный переулок.)

Но дальше и вокруг все тонуло в вековечной грязи, а ночью - в кромешной тьме, которую были бессильны рассеять редкие керосиновые фонари.

Николаевский переулок (ныне пр. Семашко)

Нельзя было не благоустроить, конечно, главную транспортную магистраль - Таганрогский проспект. Начавшись с подъема от наплавного моста через Дон, проспект широко тек мимо двух- и трехэтажных домов на спуске, мимо Старого базара, бульвара на Московской улице, обычно заполненного женщинами, желавшими наняться в прислуги, мимо "Гранд-отеля" и коммерческого клуба на углу Большой Садовой. Затем мимо асмоловского театра, пивомедоваренного завода "Южная Бавария" Стукена и К^о. На углу Таганрогского и Пушкинской высилось трехэтажное здание табачной фабрики Кушнарева, за ним - театр Машонкиной^*. За Скобелевской улицей^** располагалась мужская гимназия, а далее, за полупустующими участками - склады торгово-промышленного товарищества - "Владимир Алексеев", казенный винный склад^***, возведенный в конце девяностых годов, в предвидении государственной монополии на водочные изделия.

^*(Театр Машонкиной находился там, где сейчас цирк.)

^**(Ныне Красноармейская.)

^***(Сейчас ликероводочный завод.)

Нет, Таганрогский проспект городская дума не могла не благоустроить.

Нельзя было, хотя бы частично, не замостить и Большой проспект - все-таки на нем располагались Новый базар и собор Александра Невского, магазины, Ростовский клуб, бани братьев Дутиковых, а на углу Скобелевской - табачная фабрика Асмолова. А затем был Сенной базар, кладбище, городской выгон. И единственным благоустроителем здесь, как и на большинстве ростовских улиц, была, пожалуй, только природа: летом улицы накрепко мостил зной, зимой их выравнивали мороз и вьюги. Зато весной и осенью на ростовских улицах... Впрочем, дадим слово очевидцу - обывателю Иващенко. Он излил свои весенние впечатления в письме, которое было опубликовано в местной газете:

"Если бы я был тяжким преступником и если бы мне предложили выбрать два рода наказаний: ссылку в Сибирь или путешествие в данное время по улицам Ростова, то я предпочел бы первое. Действительно, Ростов может служить прекрасною мерою к исправлению самых закоренелых злодеев; но мне кажется, что в нем не так уже много преступников, чтобы из-за них подвергать остальных жителей мучениям езды и ходьбы по улицам города. Остается предположить следующее: либо Ростов принадлежит к числу городов, находящихся под опалой, в которых строго настрого заказано давать какие-либо поблажки обывателям, поблажки вроде спокойного и безопасного хождения по улицам без риска провалиться в огромные выбоины и затонуть, либо у нас нет тех, кого прямая обязанность смотреть за благоустройством..."

Смотреть, конечно, было кому. В городской думе имелась даже специальная мостовая комиссия. Но дела в ней решались, в основном, по двум главным принципам: "своя рубаха", которая, как известно, ближе к телу, и "свой своему..." Не зря умудренный житейским опытом ростовский обыватель философствовал:

"Давненько я город помню. Еще когда всего две мощеные улицы были и керосиновые фонари не на каждой... Идешь, бывало, и вдруг видишь в переулке, где больше пустырей, чем построек, появился новый дом, и сразу по всему переулку - фонари. Узнаешь: чей дом? Оказывается, гласного думы... Или - улицу начали мостить и бросили. В чем дело? Отвечают: гласного, который тут живет и это мощение затеял, прокатили на вороных - дальше мостить, стало быть, не к чему... Откровенные, скажу вам, были времена..."

С освещенной, мощеной кубиками Садовой не надо было ходить далеко, чтобы попасть в кромешную темень и невылазную грязь. В канун нового века жители Пушкинской улицы подали в городскую управу заявление о том, что между Покровским и Крепостным переулками образовалось непроходимое болото. Когда Пушкинскую планировали, ее провели по валам и выемкам бывшей крепости святого Димитрия Ростовского. Выемки для выравнивания засыпали трехсаженным слоем навоза, а так как стока воды не было, улица не просыхала даже летом - ни пройти, ни проехать.

"Лошадь с повозкой в это бучило попадет, не выберется, замертво падает, - лили токи слезны в управе послы от обывателей. - А люди? Дождь пройдет - из дому не высунешься. Бывает, днями сидим без воды и без продуктов..."

Жаловались и те, кто имел дела на Сенном базаре: "Посмотрите, на что похож примыкающий к базару кузнечный ряд. Проезды между кузнями не очищались спокон века. Навоза от подковываемых лошадей - целый бугор. У хаток, где живут кузнецы, - кучи отбросов, расковыренные свиньями..."

Писали живущие близ Тюремной площади: "Площадь превратили в пастбище. Осенью и весной не пройдешь - грязь выше колена, навоз..."

Пересекавший Большую Садовую Братский переулок внушал страх даже ко всему привычным драгилям. Они сообщали друг другу: "Сегодня на Братском похоронные дроги застряли. Гроб с покойником сняли, вынесли на сухое, потом только телегу кой-как вытащили...

- Обыкновенное дело! Позавчера там свадьба так же застряла - ни туда, ни сюда. Жених - невесту на руки, приданое повытаскивали..."

На "героической" улице - Скобелевской было не лучше. Промчится летом несколько повозок, да еще так, как умели ездить ростовские драгили, - сзади все затмевающая пыльная завеса. А в распутицу дай бог проехать тихонько, не засесть, не свалиться в огромную канаву, что была прорыта для стока воды посреди улицы.

Настолько велика была эта канава, что на Таганрогском проспекте через нее даже мосты строили - сначала деревянные, а в 1904 году - бетонный. О внушительности размеров моста сообщала тогда местная газета: ширина - пять саженей, с дорогой для экипажей, с тротуарами для пешеходов по обеим сторонам. Под мостом - закрытый сводчатый лоток для пропуска дождевых вод...

И все это - еще в непосредственной близости к центру. Окраинам же ростовским от рождения их и до конца дней, казалось, уготована была судьба самая плачевная. Ростовские миллионеры и тысячники особняков себе на окраинах не строили, "серая" мелюзга в думу была не вхожа и благорасположением ее не пользовалась. Забегавшие иногда на окраину в поисках "сенсаций" торопливые газетные репортеры изумленно оглядывались вокруг: да полно, в Ростове ли они? И после этого раз-два в год появлялось коротенькое ироническое описание окраинской запущенности, вперемежку с рассказами о дикости царящих здесь нравов.

...Едва ли не первым поселением на крутом донском берегу, где потом обосновался Ростов, была Богатяновка, или, как ее именовали еще, Богатый Источник. Название пошло от ключа, бившего высоким снопом воды среди белых глыб ракушечника. Позднее, в дни правления городского головы Байкова, отсюда взял свое начало городской водопровод.

Угол Николаевского переулка и улицы Московской

Поселение представляло беспорядочную кучу глиняных хат, крытых камышом. В нем не было ни улиц, ни переулков, нередко к хате нельзя было даже подъехать. В конце восьмидесятых годов городская дума, наконец, решила провести "урегулирование" Богатого Источника. Но делала она это с величайшей экономией денег - стоит ли много тратить на голытьбу? Пробили улицы, переулки, прорыли по середине Крепостного и Покровского канавы для стока воды, поставили фонари на перекрестках и спохватились: а не слишком ли? И постепенно начали урезать, - так, что через несколько лет от "урегулирования" почти и следа не осталось. Попавший сюда в августе 1900 года корреспондент "Приазовского края" писал, что вот-де в былые времена на Богатом Источнике каждый угол квартала освещался двумя фонарями, которые и тогда не в состоянии были осветить глухие закоулки; а теперь городская управа нашла, что фонарей слишком много и оставила только по одному.

"Если к этому прибавить еще то обстоятельство, - меланхолически замечала газета, - что фонарщик, желая получить выгоду на керосине, никогда не пускает в фонарях полного пламени, и они мигают, как свечка, то можно будет сказать, нисколько не преувеличивая, что Богатый Источник освещается исключительно луною..."

Что касается бывших канав на Крепостном и Покровском переулках, то они к тому времени уже заплыли грязью, образовались рытвины, холмы, овраги и прочие "швейцарские виды". Не только проехать, пройти во многих местах стало невозможно.

Неподалеку от Богатого Источника располагалась и другая окраина - хутор, названный сначала Николаевским, потому что первыми тут селились отставные солдаты, служившие при Николае I, а потом Байковским - по имени городского головы, который отвел здесь место для поселения бедноты. Сами жители назвали хутор более точно - Собачий, и смысл названия объясняли так: "Жизнь собачья. Больше пятисот домов у нас, а до сих пор не знаем ни фонаря, ни городового, ни стражника. Налоги и повинности платим исправно, а получаем за это дулю. Чем же мы хуже других? Что живем не в каменных палатах, а в деревянных домах да мазанках? Так ведь не газового освещения просим, не мостовой - о ней мы и думать не смеем... Хоть пару-тройку керосиновых фонарей, да охрану какую - больно уж жулики обижают..."

За Таганрогским проспектом в восьмидесятых годах, неожиданно для властей, выросло поселение, окрещенное за своеобразие своего появления Нахаловкой. Начало ее существования обычно описывалось так. Утром одного ничем не примечательного дня городская полиция вдруг обнаружила появление на пустыре невесть откуда взявшегося маленького поселка. Еще вчера вечером здесь сухо шелестел бурьян, а сегодня, как из-под земли выросли хилые, на скорую руку слаженные домишки. Земля под застройку не предназначалась, участков никто не покупал, а дома - вот они, стоят!..

На границе между Ростовом и Нахичеванью, уборка льна, 1903 г.

Событие это комментировалось и в стихах, и в прозе.

В стихах, точнее в стихотворных фельетонах, которые, если в редакции появлялся вдруг поэт, печатались во множестве, о заселении писали:

 Там, где пустырь лишь красовался
 Да лобода, что лес, росла,
 В день неизвестного числа
 Чуть что не город основался... 

В прозе событие это выглядело несколько иначе.

Узрев нарушение закона, полиция немедля обратилась по начальству: так, мол, и так, захват городской земли произошел.

На место происшествия для учинения суда и расправы явились власти. К их удивлению обосновавшийся на пустыре люд не испугался, а, наоборот, вышел с хлебом-солью и пригласил на новоселье.

В ответ было топанье ногами, обещание "бараньего рога" и "кузькиной матери". Угрозы были довольно недвусмысленные: "захватчики"-то ведь были не Парамоновы, не Панины и не Бочаровы, с которыми требовалось деликатное обращение. Однако на крайние обуздывающие меры начальство все же не решилось. Поразмыслив, дума образовала комиссию "по урегулированию", уравняла нахаловцев в "правах" с другими жителями по внесению налогов и предоставила им самим о себе заботиться.

Жителей Нахаловки мелкие уколы не смущали. Народ тут селился тертый, жизнью мятый - рабочие Главных мастерских Владикавказской железной дороги и всякие прочие "чугунщики^*", рабочие табачных фабрик и мастерских, драгили, портовые грузчики.

^*(Так называли рабочих железной дороги, "чугунки".)

Благонамеренный ростовский обыватель так и считал, что место, где раскинулась Нахаловка, специально для нее предназначено самим богом. И ссылался при этом, что еще на его памяти, там, где после был разбит Новопоселенский сад^*, стояла усадьба старика Гарбуза, укрывавшего всяких грабителей. При закладке здания народного театра в саду и верно обнаружили множество могил и человеческих скелетов в них, хотя кладбища там никогда не было.

^*(Ныне сад имени Маяковского.)

- Да это ж умерших от чумы сюда свозили когда-то, - уверяли некоторые.

Но большинство верило твердо: нет, это дело рук умершего лет сорок назад Гарбуза и его дружковразбойников; они грабили, убивали тайно хоронили здесь свои жертвы. Кстати, и самый сад тогда только официально назывался Новопоселенским. Людская молва связывала его с именем Гарбуза: "Гарбузкин сад..."

Обосновавшись, Нахаловка повела точно такой же образ жизни, как и другие ее сестры-окраины: без ночного освещения, в грязи и бездорожье, в пьянстве. А вскоре она стала и одним из очагов крамолы - здесь преобладающей была рабочая прослойка. В саманных хатках поблизости от пролетарского Темерника, подальше от полицейского и филерского глаза, собирались участники подпольных социал-демократических кружков. Звучали западавшие в рабочие души слова произведений Ленина, набатные, зовущие на бой с царизмом и капитализмом строки ленинской "Искры".

Многим из сознательных рабочих были известны явочные квартиры на Новом Поселении в домах Шумного и Черепахина, Ченцова, Николаева, Болдырева и других. Здесь собирались для бесед, здесь в минуту необходимости находили убежище от ока полицейской слежки. За закрытыми ставнями хаты на Новом Поселении веселый запевала Василий Колодезный разучивал с молодыми рабочими революционные песни в канун мартовской демонстрации 1903 года, а девушки-работницы под руководством члена Донкома РСДРП Анны Логачевой вышивали на кумаче слова бунтарских транспарантов: "Долой самодержавие!"...

В 1905 году Новопоселенский, "Гарбузкин", сад был местом собраний рабочих, вырабатывавших требования к хозяевам. В Максимовском саду, близ железной дороги, дружинники учились стрельбе из револьверов. А когда в том же 1905 улицы Темерника опоясали баррикады, с тыла рабочую крепость прикрыл боевой десяток Ивана Ченцова, расположившийся на Новом поселении...