Глава седьмая (Азовское "осадное сидение" 1637-1641 гг.)

П. Н. Краснов

В поход, на Азов! (отрывок)

...После полудня в сером зипуне, подпоясанном синим шарфом, сидел у Ивана Каторжного* турецкий полонянник. Вокруг стола сидели удалые казаки Монастырского городка, а под образами на скамейке были почетные гости, старики донские. Они сидели в темных кафтанах, подпоясанные золотыми и серебряными поясами,с тяжелыми и дорогими саблями на боку. Тут была вся старая слава казачья.

*(Донской войсковой атаман того периода.)

С темным, густо заросшим седою бородою лицом, с длинными, до плеч в завитках нежными волосами, расчесанными на пробор, белый, как лунь, и в белом кафтане, под большой черною иконой Спаса Нерукотворного сидел старик Михаил Черкашенин. При нем, 67 лет тому назад, пришла на Дон первая царская грамота, покойного царя Ивана Васильевича Грозного. Черкашенин помнил Ермака. Он был грозою азовцам, и при нем вольно гуляли казаки по Азовскому морю, ходили и за Керчь. И рыбалили, и за добычей ходили - зипунов добывать.Черкашенин, как сел под образа на лавку, насупил седые, кустами, брови, над темными, прикрытыми веками глазами, так и сидел молча, тяжело и шумно дыша столетней грудью.

Рядом с ним, лысый и толстый, нос картошкой, лицо хитрое и сальное, что твой боярин московский, сел Иван Кишкин, ловко ладивший со смирным царем Федором Иоанно-вичем.

По левую руку- от Черкашенина сидел мягкотелый с бело-розовым нежным лицом, в пухе седой бороды, с длинными, до ушей, белыми волосами Василий Жигулин. Он улыбался хитрой улыбкой и изредка, когда раздавалось смелое слово, чуть подталкивал под локоть столетнего Черкашенина, точно говорил: "Слышишь, мол, как ноне казаки говорят. Не по-нашему!"

Человек сорок набилось в хату Каторжного на беседу. Было чинно и тихо на ней, не было табачного дыма, только ковши с московской брагой гуляли по рукам, да стояло несколько сулей доброго фряжского вина, привезенного с последнего набега из-под Цареграда. Старое было вино и крепкое.

...Говорил Федор Татар. Длинный, худой, черные волосы, как щетина у вепря, во все стороны змеями завитков бежали, коротконогий, грудастый, с широкими монгольскими скулами, он выступил первый после доклада полонянника и прочтения грамоток, что привез тот от пленных.

- Надо, атаманы-молодцы, нам покориться и молчать. Всех полонянников не вызволим, царской милости за то не заслужим. Москва лежит разоренная. От Москвы к турецкому султану безперечь посланники ездиют сговариваться о мире. Куда мы пойдем? Разве тот Азов теперь, что был несколько годов тому назад? Слыхали, что сказывал полонянник: каменные стены наново возведены, прокопаны вокруг водные рвы, насыпаны валы, круглые башни по углам поставлены. За крепостной оградой Кремль построен с крутыми стенами белого камня. По берегу Дона накопаны передовые крепостцы, на усть-речке Каланчи башни каменные стоят с янычарской стражею, поперек Дона тихого цепи пропущены, колокола со струнами понавешаны. Не подойдешь ноне к Азову с нахрапа, не возьмешь его голыми руками. Что мы имеем? Ничего...

- Окромя доблести казачьей,- вставил молодой казак Осип Петров.

...Диким вепрем ринулся на него Татар. Пальцы и кулаки сжал, голову нагнул, черные волосы, как на пружинах, заходили, вот-вот забодает Петрова.

- Доблести казачьей!.. Доблести казачьей?!. Мало кровушки казачьей лилось понапрасну? Не довольно ли? Не пора ли нам перестать? От царя указ: "Азовцев не трогать, в мире с ними быть!"

Негоже так, ах негоже,- мягко заговорил Василий Жигулин.- Нюжели же нельзя, братцы, нам во сине море пройтить? Нюжели же нам больше по синю по морю не гулять? Зипуноз не доставать? Царь па Москве, а мы казаки на тихом Дону. У его царской милости своя царская воля, у нас своя. Нюжели же допустить, чтобы басурманская вера над нами посмеялась, нюже-ли же поступимся хотя пядью государевой вотчины?

- А для ча? - завопил Татар.- Для ча нам Азов брать?.. А? Мы не горододержцы, нам в городу все одно не усидеть. Нет у нас ни наряда* ни пушек нету, доспехов бранных. Спроси стариков, что под Казань ходили, легко им было?.. Море заперли нам - степь нам осталась. Коли досадить не сможем, досадим ногайцам. Свет не короток - казаку место найдется. Вали на восход, аль на закат - все твое!

*(Наряд - боеприпасы.)

- Ты слыхал,- наставительно заговорил хозяин,- ты слыхал о чем речь шла? Поло-нянникам нашим из турецкой неволи избавление послать. Ты слыхал про их муки лютые? Вот сидит мой ватажный товарищ - Павел Ряби-нин. Гляди в его очи пустые,- что говорят они тебе?! Ты слыхал: по двадцать лет и более томятся наши православные люди, умирают в неволе, гибнут, а за что? Что мы здесь боярами заделались, что мы казачье рукомесло забывать стали.

- Москва! - сказал Кишкин наставительно.

Что Москва! Здравствуй царь в кременной Москве, а мы казаки на тихом Дону. Али плохое дело Ермак Тимофеевич задумал: Сибирь от Кучума-царя отвоевать? Кабы не Сибирь, плохо было бы теперь на Москве. И хлебом, и скотом Сибирь помогла,- начал свою речь хозяин Иван Каторжный.- Азов, братцы, Москве еще ненужнее Сибири будет. Хаживали мы к берегам азиятским, и в Крым, видали людей Геновейской земли*: способные, геройские люди! С ними Москве спознаться неплохое было бы дело! Через них и с немцами, и с франком можно связаться. Отпертые ворота для Москвы - вот что такое Азов. Пусть на полуночи швед, на закате - лях, мы полдневные ворота откроем, к синему морю пойдем, к солнцу красному, ко святой горе Афонской, к Иерусалиму-городу. Наш покровитель Предтеча-Иоанн поведет нас к родной своей реке Иорданской. Вот это дело будет!

*(Имеется в виду Генуя, генуэзские люди.)

Едва кончил свое слово Иван Каторжный, вся беседа зашумела. Не сочувствие, а сомнения слышались в голосах казаков.

Старый Василий Кабан, соучастник Ермаковых походов, постучал перстнем по столу и, когда наступила тишина, стал говорить медленно, четко и убедительно.

- И тут правда, и там правда, братцы. Правильное слово Иван Наумович сказал, ну Федор Степанович тоже не неправду говорит. Значит, правда-то где-то посередке лежит. Ну-к что ж! Давай пошукаем. Когда плыл, значит, атаман Ермак-от, по Волге, чтобы на Каму забраться, не дуром плыл Ермак. Озорной был казак, а умом раскидистый. На пять верст под землею видел. Знал, что голыми руками и Кучумово деревянное царство не возьмешь. Спознался с боярами Строгановыми, от них подмогу получил... Тады только и пошел... А теперя? Кто нам поможет? Мы люди бедные, и такой поход от себя сделать, войной пойти против турецкого султана, мы без подмоги не можем.

- Правильное слово!

- Это истинно так!

- Кто нам поможет?

- Москва,- сказал Осип Петров, но и его голос прозвучал несмело.

- Нет, Москва не поможет,- сказал Кабан.- Нас, бедных, на Руси не любят, ненавидят нас, аки псов смтхадных. Ушли мы от государства Московского по своей вольной волюшке. Ушли от неволи, от налога, от холопства вечного. Ушли от детей боярских московских и от городовых приказных людей. Поселились мы здесь в непроходимой пустыне и надеемся только на Бога и на святых Его угодников.

- На Бога надейся, а сам не плошай,- раздался голос из угла.

Кабан продолжал:

- Кому о нас, бедных, в Московском государстве потужить аль порадеть? Там погибели нашей рады будут. А ныне, когда с турецким султаном московский царь переговоры ведет, когда от его царского величества нам заказано по Азовскому и Черному морям гулять -- поможет нам Москва? Да никогда не поможет! Своей пользы Москва не понимает. Вдаль Москва не смотрит. Ей лишь бы животы свои сберечь. Слаба Москва стала... А нам... без казны и без царского указа не идти.

Кабан замолчал. Тихо стало на стариковской беседе.

Протянулась чья-то волосатая рука к сулее с вином, наполнила ковш, и пошел ковш, как ладья по морю, колыхаться из рук в руки.

- Так вот, полонянник турецкий! Жалко нам вас, в темницах сидящих... Вот как, до слез нам вас жалко... А только... Что ж воевать без казны!.. Сам понимаешь... Не можем.

- И казны взять неоткуда.

- Где ее возьмешь?

- Надо зелье достать да сготовить. Штурмовые машины.

- Пушки отлить... Продовольствия.

- Без сапог казаки сидят. Вон с верхов послезавтрева в лаптях придут!

- Лестницы... бочки... Крючья да копья.

- Без казны не пойдешь!

Голоса нарастали, сливались в гул, что носился над морем в преддверии бури. Каждый говорил слово себе в оправдание, потому что темно было на совести у казаков, они понимали, что нехорошо поступают, отказываясь идти воевать Азов.

...И стал Черкашенин подниматься с лавки. Смага Степанович и Василий Кабан подхватили его под локти. Он встал, громадный своим старым костяком, с обвисшим на нем ветхим, длинным кафтаном.

- Это как Круг постановит... Все великое Войско Донское,- растерянно затараторил Федор Татар, и щетина вепря заколыхалась на его темной голове.

- Как мы здесь постановим,- внушительно сказал Черкашенин,-"так и Круг повелит. Не бывало того на Дону, чтобы майдан казаками правил. Правили старики по беседам. А мы порешили... - Он протянул иссохшую черную руку к дверям,- куда вышла Ульянка (дочь атамана Каторжного.-М. Л.), как она нам указала!

И медленно пошел к дверям.

Еще не вставало солнце над зеленою степью и клубились туманы над Доном, скрывая реку, когда толпа пестро одетых казаков стала наполнять станичный майдан. Духовенство -греческий поп, отец Мардарий, и два беглых из Москвы священника, выборных казачьих духовника, в светлых ризах стояли подле небольшой бревенчатой часовни.

Парчовые хоругви висели неподвижно на дубовых древках. Старики, опираясь на длинные палки, сходились к часовне.

Прибывшие с низов, с Махина городка и Раздор и других становищ казаки, всего около грех тысяч, разбились на две части. Одни стояли над Доном, где по желтым пескам тихо плескалась река, другие заполнили широкий выезд из городка на северную, Раздорскую дорогу, где застилало степь молочное море тумана.

- Плывут... - сказал молодой казак в чистом белом зипуне, поверх которого была накинута голубая епанча. На плече он держал пищаль с ремнем.

- Иде? - спросил его сосед в сером рваном зипуне, в штанах, подвязанных под коленом, и с босыми ногами. Он вошел в реку, поболтал ногами и, улыбаясь, сказал: - А теплая вода. Искупаться бы славно.

- Ну! Дурной! Зараз Круг будет. Молебен... а он - искупаться.

С севера стало доноситься мерное покряхтывание весел о деревянные уключины. Вскоре стали слышны голоса. Плыло вниз по Дону много больших лодок и на одной начиналась песня, подхватывалась на другой и вдруг все пели разом, торжественно и стройно, и умолкали, тихо замирая, как в церковном псалме.

...В это время у околицы, у северных ворот, раздалась пальба, визг, крики, треск бубен, рокот литавров и, заглушая весь этот шум, высокий тенор взвился к самому небу и заговорил скороговоркой запевок:

Ой да, поднимался с Москвы большой боярин,

Ой да, ен на тихий Дон гуляти-

И еще невидимый хор ответил ему мягкими вздохами:

Не доехавши тихого Дона становился,

Похвалялся всех казаков перевешать!..

Брызнуло на востоке яркое солнце. Заклубились туманы, улетая к небу, и стали видны конные казачьи полки. Слышался топот конских ног по пыльной дороге, фырканье коней, почуявших роздых. Зашлепали по воде, спустились к протоке, прошли, и вот показались все широким пестрым строем,- кто в шеломе и русских доспехах, кто в парчовом кафтане, кто в шелку, кто в сермяге, кто в одной белой рубахе. Хор гремел сотней голосов:

Ты гой еси, батюшка, православный царь!

Ты суди нас праведной расправой,

Повели над нами делать, что изволишь:

Ты волен над нашими буйными головами,,

Некоторое время майдан шумел и крутился человеческими пятнами, как река, несущая осенью листья в водовороте. В рассеявшемся тумане сверкали яркие пятна пестрых одежд, горели седельные наборы, сабли и чепраки, развевались станичные знамена. На майдане из хат таскали ковры, бочки, устраивались, кто сидеть, кто лежать. Раздавались веселые приветственные крики.

- Здорово дневали!

- Бувайте здоровеньки!

Казаки целовались, обнимались и вспоминали походы. Сквозь шум голосов таких же пестрых, как одежды, вдруг прорвалось гнусавое, одноголосое греческое пение молебна.

Все стихло. Обнажились черные, русые, седые и блестящие лысые головы. Толпа придвинулась, притиснулась ближе к часовне. А оттуда несся то мягкий тенор, то густой бас. Кадильный дым возносился к синему небу, к яркому солнцу, и слышалось полыханье старых голосов:

- Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве Тебе, Пречистая Дева...

Прерывались, вздыхали всею пятитысячною ратью казачею, всем войсковым Кругом, продолжали с молитвенным восторгом:

- Ты нам помози! На Тебе надеемся и Тобою хвалимся...

Потом толпы колыхалась. Обносили Азовскую икону греческого письма Ианна Крестителя, и духовенство пело величание:

- Величаем Тя, Предтече Спасов Иоанне, и чтем еще от неплодове преславное рождество Твое...

Сквозь толпу продирался старый Мардарий, кропил уссопом, и брызги воды радугой летели на склонившиеся головы. Опять гремели выстрелы, и их грохот заглушал молебное пение.

Когда хоругви и иконы скрылись в часовне, блестевшую тысячью маленьких желтых огоньков, толпа раздалась, стала расходиться, становясь по станицам, отслаиваться, образуя громадный круг, по середине которого собирались старики. Там блистали ратные, тяжелые, жалованные доспехи, сверкали шелка, бархат и атлас дорогих кафтанов, там в серебре, золоте и самоцветных камнях были кривые азиатские сабли. К краям круга цвета были менее ярки, серели пестрые сермяжные зипуны, видны были липовые лапти и сабли были в черных деревянных ножнах с пестрою медною оправой. Круг гомонил и шумел. По краям казаки сидели на коврах, пили вино, закусывали хлебом, бараниной и копченой таранью. Мальчишки играли в айданчики, и звонко щелкала свинчатка по бараньим костям.

Внизу у желтой песчаной осыпи тихо плескал весь теперь видный голубыми просторами Дон. Весь берег был заставлен бударами, убранными пестрыми коврами, хоругвями и знаменами. Казаки и казачки навешивали на берегу на треноги котлы, разводили огни, готовили обед.

Шумно гомонила и шевелилась толпа.

Станицы обсуждали свои деловые вопросы. Спрашивали атаманов и есаулов: для чего собралось войско, и что будет обсуждаться?

У часовни показался атаман Михаил Иванович.

Он долго стоял на бочонке, оглядывая Крут, ожидая, когда стихнут голоса и напряженно станет внимание. Наконец взялся за шапку. И сейчас по всему майдану раздались властные крики:

- Замолчи, честная станица! Атаман трух-менку гнет!

Игравшие на коврах в зернь* казаки смешали кости и подошли к кругу. Мальчишки бросили свинчатки и стали продираться между ног казаков поближе к середине. Есаулы махали над головами шапками и зычно кричали:

*(Зернь - азартная игра костями или зерном в чет и нечет. Была запрещена на Руси, но свободно допускалась на Дону.)

- Помолчи, честная станица! Помолчите-ста, атаманы - молодцы!

Войсковой Круг стих.

Атаман снял с головы шапку и поклонился войсковому Кругу.

Вся громадная толпа, заполнившая широкий майдан, обнажила головы, и гул приветствий пронесся по кругу. Накрылись... В передних рядах старики стали садиться на принесенные скамьи и табуреты. Атаман надел шапку и стал говорить. Что он говорил, большинство казаков плохо слышало. По рядам пронеслось шорохом: "Об Азове говорит атаман. С Азова грамоты пришли".

Зашумели станицы.

Казаки, пришедшие с Раздор, с Махина и со Смагина городков, конные полки, прибывшие со степи, быстро воспламенились мыслью идти в большой и серьезный поход решать государево дело. Кагальницкие казаки, с Хопра и Медведицы--колебались. Среди них мотался высокий и нескладный Федор Татар. Непокорные черные вихри его гривы, торчавшие из-под шапки и змеями бежавшие по плечам, показывались над казачьими головами, и слышался его долбящий голос. Оттуда приходили атаманы, указывали на сермяжные зипуны и рваные холщовые штаны, на лапти да онучи и доказывали, что им такого похода не осилить.

- Сила турецкого султана в Азове великая. Одних пушек считали лазутчики до трехсот, а вся наша войсковая артиллерия - четыре легких фальконета. Зипунишки наши рваные, обнищали мы за эти годы. И не можем мы на такое дело решиться.

- Не обнищали вы, а измалодушествовались,- строго выговаривал им атаман,- а что зипунишки у вас рваные, так в самую пору вам идти хороших зипунов добывать у азовцев. Там и казна лежит богатая, будет на чем поправиться.

Солнце приближалось к полудню, и сильно пекло на майдане казачьи головы и плечи. От реки доносился запах ухи и жареной баранины, а станицы все не могли столковаться, все ходили среди них люди, убеждая то в одном, то в другом.

Атаман, дожидавшийся в кругу стариков доклада о мыслях казаков, стал выслушивать подходивших к нему станичных атаманов и есаулов. Его лицо было довольно. Широкой ладонью поглаживал он темную бороду, наконец встал на бочонок. Есаулы бросились в толпу. Раздались голоса:

- Помолчите-ста, атаманы-молодцы!..

- Замолчи, честная станица...

Не сразу водворялась тишина. Но когда она встала, то была такая напряженная, такая полная, что где-то далеко за станицей в степи брехала собака, был слышен ее лай и казался неприличным и неуместным. Старики встали с лавок. Они окружили тесным кольцом атамана и стояли лицом к казакам. В ореоле седых кудрей и бород, над шитыми золотом и серебром кафтанами, над цветными шапками, в пестрой красоте живописных одеяний и блестящего оружия, атаман в розовом парчовом кафтане, тканном серебряными цветами и отороченном по борту соболем, в дорогой собольей шапке, с кривым ятаганом на боку, горевшим камнями, был красив и величествен. Сзади него виднелось молодое лицо юноши-казака, полное воли, с сухими сжатыми губами, Осипа Петровича Петрова, и бритая голова запорожского кошевого, прибывшего с запорожскими казаками с далекого поиска. Тонкое бритое лицо с острым прямым носом и длинными седыми усами походило на голову хищной птицы. Оно казалось головою степного орла, сидящей на человеческом теле. В рубахе, по-турецки заправленной в широкие шаровары, с пистолетом и ножами за поясом, запорожский кошевой нагнул голову набок и с хитрой усмешкой приготовился слушать, что скажет атаман.

Проста и коротка была атаманова речь.

- Предлагаем мы,- отчетливо рубя каж-- дое слово, говорил атаман, и его слова были далеко слышны. Кашевары, готовившие у котлов обед, встали от костров и подошли к кругу...

- Предлагаем мы,- повторил Михайло Иваныч,- главному войску, атаманам и казакам совершить великий подвиг!

Он остановился. Было так тихо, что слышно было дыхание толпы и тихий шелест молодых камышей на берегу Дона. Атаман продолжал:

- Смыть вины наши перед Государем. Сделать дело, как сделал его Ермак! Открыть Москве ворота к морю... Пойдти посечь басурман... взять город Азов и утвердить в нем православную веру!..

Атаман замолчал. Ни один голос не раздался из Круга. Круг стоял неподвижный, точно пораженный решимостью и смелостью атамана.

Вдруг медленно, едва сгибаясь, поднялась черная рука столетнего казака Михаила Черка-шенина, потянулась к шапке, сняла шапку, обнажила серебро тонких, как пух, волос. Черкашенин перекрестился.

И сейчас же молодо и весело крикнул Осип Петров, удалой казак:

- В час добрый!

Весь Круг загудел голосами.

- В добрый час!

И опять пошел гул и разговоры по кругу, иные казаки начали расходиться. Но побежали по Кругу есаулы и закричали властно:

- Помолчите-ста, атаманы-молодцы! Помолчите-ста!

- Атаманы-молодцы! - сказал атаманы.- Наши братья - запорожские казаки, что гостями у нас, поклялись идти заодно с нами и до смерти воевать против басурман!

Бурей приветствий грянул Круг. О бочонка улыбался птичьей головой запорожский кошевой и кланялся, кривя беззубый рот.

- Ай, молодца! - кричали казаки,- Спасибо, товарищи. Доброе задумали! Прибыло нашего полку.

Когда Круг успокоился, было предложено избрать походного атамана.

- Михаила Ивановича Татаринова,- крикнул кто-то из Круга.

- Кому?.. Ему и быть... Атаману.

- Ваньку Каторжного!..

- Тимофея Яковлевича...

- Просить всем Кругом Тимофея Яковлевича.

- Михаила Ивановича!

- Михаила Ивановича!

- Как присудили, атаманы-молодцы?..

- Михаила Ивановича! - был единодушный крик.

Атаман снял шапку и поклонился. o Круг качал расходиться. Есаулы обегали станицы, требовали выборных для обсуждения вопроса посылки особой легковой станицы для доклада Москве, выработки плана похода, а на завтра назначался общий сбор и молебен.

Историческая песня. Сборы казаков под Азов

Тут сидит-та честна-хвальная беседушка, 
Нестарые они старики, 
Атаманы и славные казаки. 
Они пьют-та, сидят они, гуляют, 
Про Язовый город говорят: 
"На Язовый славный городочек, 
На турецкий на славный мы пошли!" 
Ишшо они пьют-та сидят, ой-та гуляют, 
Про Язов город говорят: 
"Ишо в Язове во славном городочке, 
На турецкому славному паши, 
Ишо он построил да свою башню 
На уз быстрой славной Каланче, 
На уз быстрой славной Каланче, 
Ишо он накинул свою цепю 
Через батюшку славный тихий Дон, 
Ишо нельзя-та, нельзя нам, бравым казаченькам, 
По тихому Дону погулять. 
Ишо ни лодкой, ишо что ни водою, 
Что ни лодкой, ишо что ни водою, 
Ни морским, ни сухим путем. 

П. Н. Краснов

Взятие Азова (отрывок)

...Отпели молебны, поклонились старым образам, попрощались с родителями, и часть казаков пошла на лодках по Дону, другая - на конях вдоль берега. Вскоре увидали казаки высокие сероватые стены Азова, увидали и башни. Отцы их не раз бывали там, не раз брали и сам Азов, но тогда это была небольшая деревянная крепость, теперь же перед казаками возвышалась каменная громада со многими башнями. Войско казачье разделилось на четыре части. На Дону стала судовая стража, зашли казаки и к самому морю и отрезали все сообщения Азова.

Разбить стены азовские казаки не могли. И вот они решили взять Азов открытой силою, подкатить к стенам плетневые туры, насыпанные землей, забросать турок каменьями, а потом ворваться в крепость и взять защитников ее в шашки!

Три недели вели земляные работы казаки. Турки смеялись над ними. Им, вооруженным отличными по тому времени пушками, смешными казались действия казаков. Они толпами выходили на стены и кричали: "Сколько вам под Азовом ни стоять, а его, как ушей своих, не видать!"

Пробные штурмы все были отбиты. Уже немало полегло казаков под стенами Азова, не хватало и пороха, а ничего не произошло нового в стане казачьем.

В это время у казаков находился... посол турецкий Кантакузин... Он ехал от турецкого султана в Москву и для сопровождения его из Москвы прибыл воевода Чириков, привезший казакам жалованье.

Кантакузин, увидав, что делается под Азовом, послал тайно одного грека к турецкому султану с письмом о помощи азовцам. Казачьи разъезды поймали этого грека, обыскали его, нашли письмо и сейчас же донесли атаманам. На Кругу порешили арестовать Кантакузина. Его заковали в цепи и посадили под стражу.

Напрасно воевода Чириков доказывал атаманам, что они не имели права этого делать, что посол - лицо неприкосновенное, казаки говорили, что посол не смел ничего отписывать султану о том, что он видел, и что он уже больше не посол, а лазутчик и предатель.

Во время этих переговоров прискакал с южных казачьих постов казак с донесением о том, что от Кагальника идет к Азову подмога. Это были наскоро собранные в Керчи, Темркже и Тамани турецкие отряды. Конные казаки бросились на них. Произошел быстрый конный бой. Казаки рассеяли турецкие полки. Часть турок была переколота, часть прогнана. Ни один не дошел до Азова, но немало пало и казаков при этой атаке.

Весело вернулись победители в свой стан. Собрался Круг войсковой; ходившие в атаку атаманы рассказывали о бегстве турок.

- А все его дело,- добавляли они,- Фомкино. Тогда через него 60 казаков по монастырям разослали. Теперь мы стоим под Азовом, голодной смертью помираем, а он, собака, греков к азовским людям с вестями посылает! В куль его, да в воду!

- Через него тогда и Карамышева убили! Государю из-за него держать должны!.. - раздавались голоса.- Жалованья и милости царской лишились!

И порешил весь Круг войсковой казнить o Кантакузина и все его посольство. Сейчас же бросились к нему и убили турецкого посла...

И снова принялись за осаду. С казаками был немец Иван Арадов, приставший к казачьему отряду еще в России во время смуты Московской. Немец этот знал окопное дело. Под его руководством казаки начали рыть подкоп под стены азовские.

Неутомимо принялись они за работу. Турки смотрели на них, смеялись и кричали: "Стойте под Азовом сколько хотите, города ничем не возьмете! Сколько в стене каменьев, столько голов ваших ляжет под ним".

Молча продолжали донцы свою кропотливую работу. 17 июня подкоп был закончен. Вкатили в узкую галерею бочки с порохом, приготовили фитили. Тихо было в стане казачьем в этот день. Постом и молитвой готовились казаки к кровавому штурму. Они исповедовались у священников, бывших при войске, прощались друг с другом и со слезами говорили: "Поддержим, братья, честь нашего оружия, постоим за православную веру! Умрем, но не посрамим себя!.."

В четыре часа ночи затлели фитили. Побежала искра пороховая по нитке, и грянул гром страшного взрыва. Затряслись азовские стены, переломились, взлетели на воздух и грудой камней упали на землю. Полетели на землю и люди, державшие стражу и спавшие на стенах.

Атаман Михаил Татаринов первым, с молодецкой дружиной, с саблями наголо, бросился в пролом. Кругом, пользуясь суматохой, по сотням тайно заготовленных легких лестниц, лезли на стены казаки. Опомнившиеся янычары встретили их частой стрельбой из луков и ружей. Они сталкивали тех казаков, которые не успели - еще влезть, сыпали им в глаза песок, лили на голову кипяток и расплавленное олово. Но уже много донцов было в городе. За пешими в пролом по грудам камней устремлялись конные полки, и на улицах шел кровавый бой. Уже не гремели пушки, не трещали ружья, и при лучах восходящего солнца шел страшный рукопашный бой. Весь день борьба на улицах не прекращалась. Везде валялись убитые казаки и янычары, от пролитой крови скользкой стала земля. К вечеру, кто успел - заперся в замке, остальные через стены, по приставным лестницам, бросились в бегство, в степь. Конные казачьи станицы понеслись за ними. Турки у каждого ерика, у каждой балки устраивали оборону, но казаки стремительными атаками опрокидывали их и уничтожали. Наконец, все были рассеяны.

Оставалось взять замок - последнюю надежду турок. Три дня, побиваемые со стен замка камнями, осаждали его казаки. Наконец, и он пал и храбрые защитники его были перерезаны.

Азов был взят. Сбылась давняя мечта казаков. Свободным стало море, а с ним и набеги, и торговля, и богатство. Но казакам предстояла новая, еще более трудная работа - удержать Азов в своих руках.

Ф. И. Порошин

В июне 1641 года 240-тысячная, по данным историка 
С. М Соловьева, турецкая армия осадила Азов, в 
котором укрепилось около 8 тысяч казаков. Турки 
предложили казакам сдаться Но они ответили жестко 
и гордо...

Ответ наш казачий из Азова города турецким и разных языков и вер толмачам и голове яныческому:

"О, прегордыи лютый варвары! Видим мы всех вас и до сех мест и про вас ведаем, силы и пыхи царя турсково все знаем. И видимься мы с вами, турками, почасту на море и за морем, и на сухом пути. Знакомы уж вы нам! Ждали мы вас гостей к себе под Азов город дни многия. Где полно ваш Ибрагим турский царь ум свой дел? Позор его конечной будет! Или у него, царя, не стало за морем злата и сребра, что он прислал под нас, казаков, для кровавых казачьих зипунов наших четырех пашей своих? А с ними, сказываете, что под нас прислано рати турецкие одной его пописи 300 000. То мы и сами впрямь видим и ведаем, что есть столько силы его под нами, с 300 000 люду боевого, окроме мужика чорново и охотника. Тех впрямь людей много: что травы на поле или песку на море. Да на нас же нанял ваш турецкий царь из четырех земель немецких салдатов 6000, да многих мудрых подкопщиков, а дал им за то казну великую для смерти нашей. Добивался голов казачьих! И то

вам, турком, самим давно ведомо, что с нас по сю пору никто наших зипунов даром не имывал с плеч наших. Хотя он у нас, турецкий царь, Азов и взятьем возметь такими своими великими турецкими силами и наемными людьми немецкими, умом немецким и промыслом, а не своим царевым дородством и разумом, не болшая та часть будет ево, царева, турского имяни, что возмет нас, казаков, в Азове городе. Не избудет он тем на веки и не изведет казачя имяни и прозвища, и не запустеет Дон головами нашими! А на взыскание смерти нашей з Дону удалые молотцы к вам тотчас будут под Азов все, не утечи, будет пашам вашим от них и за море. "А есть ли толко нас избавит Бог от руки ево такия сильныя, отсидимся от вас в осаде в Азове городе от великих таких сил его, от 300 000 человек, людми своими малыми, всево нас, казаков, в Азове сидит 5000, срамно то будет царю вашему турскому и вечный стыд и позор от его братьи, от всех царей и королей немецких. Назвал от высока сам себя, бутто он выше всех земных царей, а мы люди Божий, надежда у нас вся на Бога, и на Матерь Божию Богородицу, и на иных угодников, и на всю братию, и товарыщей своих, которые у нас по Дону в городках живут,- те нас выручат. А холопи мы природные государя царя христи-янского царства Московского, а прозвище наше вечно казачество донское вольное и безстраш-ное! Станем мы с ним, царем турским, битца, что с худым свиным пастухом наймитом. Мы собе казачество вольное исповедаем и живота своего не разсуждаем, не страшимся того, что ваши силы великия; где бывают рати великия, тут ложатся трупы многия! Веть мы люди Божий, а не шаха персидского, что вы, бутто женок, засыпаете в городах их горами высокими, а нас,

казаков, от веку нихто в осаде живых не имывал, а горою вам к нам итти муторно. Вы наш промысл над собою сами увидите. Хотя нас, казаков, в осаде сидить не много, толко 5000, а за Божиею помощню не боимся сил ваших великих 300 000 и немецких всяких промыслов. Гордому ему басурману царю турскому и пашам вашим Бог противитца за ево такия слова высокие. Ровен он, собака, смрадный пес, ваш турский царь, Богу небесному у вас в титлах пишется. Как он, басурман поганый смеет так в титлах писатся и подобитися вышнему? Не положил он, похабный басурман, поганы пес, скаредная собака, Бога себе в помощники, обнадежился он на свое тленное богатство, вознес отец его сатана гордостию до неба, опустит его за то Бог с высоты в бездну во веки. И от нашей казачи руки малыя срамота, и стыд, и укоризна ему вечная будет царю вашему турскому, и пашам и всему войску. Где ево рати великия топеря в полях у нас ревут и славятся, а завтра в том месте у вас будут вместо игор ваших горести лютые и плачи многие, лягут от рук наших ваши трупы многие. И давно у нас в полях наших летающи, клехчют орлы сизыя и грают вороны черные подле Дону тихова, всегда воют звери дивии, волцы серые, по. горам у нас брешут лисицы бурые, а все то скликаючи, вашего бусурманского трупа ожидаючи. Преж сего накормили мы их головами вашими, как Азов взяли, а топеря вам от нас опять хочется тово ж, чтоб плоти вашея мы тех зверей накормили,- и то вам будет по прежнему! А красный хорошей Азов город взяли мы у царя вашего турского не разбойничеством и не татиным промыслом, взяли мы Азов город впрямь в день, а не ночью, дородством своим и разумом для опыту, каковы его люди турские

в городах от нас сидят. А мы сели в Азове людми малыми, разделясь с товарыщи нароком надвое, для опыта ж -- посмотрим мы турецких умов и промыслов! А все то мы применяемся к Иерусалиму и Царюграду. Хочетца нам також взяти Царьград, то государство было христианское. Да вы ж, бусурманы, нас жалеете, что с Руси не будет к нам ни запасу хлебново, ни выручки, а сказываете нам, бутто к вам из государство Московская про нас о том писано. И мы про то сами без вас, собак, ведаем, какие мы в Московском государстве на Руси люди дорогие, ни к чему мы там не надобны, очередь мы свою за собою сами ведаем. А государство Московское многолюдно, велико и пространно, сияет светло посреди, паче всех иных государств и орд бусорманских, персидцких и еллинских, аки в небе солнце. А нас на Руси не почитают и за пса смердящего. Отбегаем мы ис того государства Московского из работы вечныя, ис холопства невольного, от бояр и от дворян государевых, да зде прибеглии вселились в пустыне непроходней, взираем на Христа, Бога небесного. Кому об нас там потужить? Ради там все концу нашему. А запасы к нам хлебные и выручки с Руси николи не бывали. Кормит нас, молодцов, на поли Господь Бог своею милостию во дни и нощи зверми дивиими, да морскою рыбою. Питаемся мы, аки птицы небесные: ни сеем, ни пашем, ни в житницы збираем. Так питаемся подле море Черное. А злато и сребро емлем у вас за морем - то вам самим ведомо! А жены себе красныя и любимыя водим и выбираем от вас же из Царяграда, а с женами детей с вами вместе приживаем. А се мы взяли Азов город своею волею, а не государским повелением, для казачьих зипунов своих и для лютых и высоких пых ваших, поганых и скаредных. И за то на нас, холопей своих дальних, государь наш зело кручиноват и мы зело боимся от него, великого государя, казни смертныя за взятье азовское. А государь наш великий, и праведный, и пресветлый царь и великий князь Михайло Федорович всея России самодержец и многих государств и орд государь и обладатель: много у него, великого государя, в вечном холопстве таких бусорманских царей служат ему, великому государю, как и ваш Ибрагим, турский царь. Только он, государь наш великий, пресветлый и праведный царь, чинит по преданию святых отец, не желая пролития кровей ваших бусорманских. Довольно он, великий государь, богат от Бога данными своими царскими оброками и без вашего бусурманского скаредного богатства собачья. А есть ли бы на то его государское повеление было и восхотел был он... ваших бусурманских кровей разлития и градом вашим бусурманским разорения за ваше бусурманское к нему, великому государю, неисправление, хотя бы он, великий государь наш, на вас на всех босурман велел быть войною одной своей украине, которые люди живут в украинных городех по валу до рубежа крымского и нагайского, и тут бы собралось его государевых русских людей с одной той украины больши легиона тысящ.

...Да вы же нас зовете словом царя турского, чтобы нам служить ему, царю турскому; а сулите нам от него честь великую и богатства многое. А мы, люди Божий, а холопи государя царя московского, а се нарицаемся по крещению православные хрестьяне. Как служить можем ему, царю турскому неверному, оставя пресветлой здешней свет и будущей? Во тму* итти не хощем! Будем впрямь мы ему, царю турскому, в слуги надобны, и как мы отсидимся от вас в Азове городе, побываем мы у него, царя, за морем под его Царемградом... Там с ним, царем турским, переговорим речь всякую,- лише бы ему, царю, наша казачья речь полюбилась! Станем мы служить ему, царю, пищалями казачьими, да сабельками вострыми. А ныне нам с вами и с пашами ващими и говорить нечево, да и не с кем. ...Ради мы завтра вас подчивать, чем у нас, молодцов, Бог послал в Азове городе. Поедете вы к своим глупым пашам, не мешкая, а опять к нам с такою глупою речь не ездите. А манить вас нас - лише дни даром терять! А кто от вас к нам с такою глупою речью впредь будет, тому у нас под стеною города быть убиту. Промышляйте вы тем, для чего приехали от царя своего турского. ...Кому-то у нас на боех поможет Бог? Потерять вам под Азовом городом турецких голов своих многия тысящи, а не видать ево вам будет из рук наших казачьих и до века.

*(Тьма - ад.)

П. С. Поляков

В обороне Азова от турок и татар в 1641 году 
героически участвовало более 800 женщин-казачек. 

Казачке

Отче наш... звенят слова молитвы... 
Трупы турок покрывают вал... 
Ты в Азове не боялась битвы, 
И в руке дымился самопал. 
Веря свято Покрову Пречистой, 
Ты за мужем на валы пошла, 
И, шипя по склонам травянистым, 
Полилась кипящая смола. 

...Сколько слез твои пролили очи, 
Сколько болей затаила грудь... 
Отче наш... В грядущей страшной 

ночи

Освети ей, мученице, путь.

Н. Н. Туроверов

Покров

Эту землю снова и снова 
Поливала горячая кровь. 
Ты стояла на башне Азова 
Меж встречающих смерть казаков, 
И на ранней заре, средь тумана, 
Как молитва звучали слова: 
За Христа, за святого Ивана, 
За казачий престол Покрова, 
За свободу родную, как ветер, 
За простую степную любовь, 
И за всех православных на свете 
И за свой прародительский кров. 
Несмолкало церковное пенье; 
Бушевал за спиною пожар; 
Со стены ты кидала каменья 
В недалеких уже янычар 
И хлестала кипящей смолою, 
Обжигаясь сама и крича... 
Дикий ветер гулял над тобою 
И по-братски касался плеча: 
За святого Ивана, за волю, 
За казачью любовь навсегда!.. 
Отступала, бежала по полю 
И тонула на взворье орда. 
Точно пьяная ты оглянулась,- 
Твой сосед был уродлив и груб; 
Но ты смело губами коснулась 
Его черных запекшихся губ. 

Ф. И. Порошин

Вконец истощив себя в обороне, казаки решили умереть 
в открытом бою с турками в поле. И стали казаки 
молиться и прощаться...

Поэтическая повесть об Азовском осадном сидении (отрывок)

Прости нас, холопей своих грешных, государь, царь и великий князь Михайло Федорович всеа Росии самодержец. Вели, государь, помянуть души наши грешныя. Простите, государи вси преосвящении митрополиты. Простите, государи вси архиепископы и епископы. Простите, государи архимандриты и игумены. Простите, государи, протопопы и вси священницы и дьяконы и вси церковные причетники. Простите, государи вси мниси* и затворники.

*(Мниси - монахи.)

Простите нас, вси снятый отцы. Простите, государи, вси християне православные, поминайте наши души грешныя со своими праведными родителями.

...Простите нас, леса темныя и дубравы зеленыя. Простите нас, море Синее и реки быстрые. Прости нас, море Черное. Прости нас, государь наш тихий Дон Иванович, уже нам по тебе, атаману нашему, с грозным войском не ездить,'дикова зверя в чистом поле не стрели-вать, в тихом Дону Ивановиче рыбы не лавливать.

...А нам, казакам, в ту ночь в вечре видение всем виделось: по валу бусурманскому, где их наряд стоял, ходили тут два мужа лета древними, на одном власяница мохнатая. А сказывают они нам: "Побежали, казаки, паши турские и крымский царь из табора и пришла на них победа от Христа, Сына Божия, с небес от силы Божий".