XVIII

Софья Раневская всего две недели проработала медицинской сестрой в госпитале военнопленных, куда на это время был помещен старший лейтенант Мусиков. Когда Раневская впервые встретилась с ним в палате, она всплеснула руками, воскликнула «Коленька!» и ринулась к Мусикову в объятия.

- Вот встреча какая! А я уж думала, тебя и в живых нет. Представьте себе, брата неожиданно встретила, - пояснила она окружающим.

Через несколько дней Раневская уже рассказывала всем, что хлопочет за брата перед германскими властями и хочет взять его на поруки. Ей охотно верили. Всякое случалось во время войны. Одних фронтовые дороги разлучали надолго, иногда навсегда, других же сталкивали при самых непредвиденных обстоятельствах. К этому все привыкли.

И раненые военнопленные и обслуживающий персонал госпиталя от души обрадовались, когда узнали, что Раневская добилась разрешения и забирает Мусикова к себе домой.

Матери Раневская сказала, что под видом брата спасла хорошего человека. Старушка поделилась с соседками этой новостью. И вскоре многие стали поглядывать на Софью Николаевну с уважением.

Через биржу труда Мусиков устроился на работу. Его направили на завод «Гидропресс», в авторемонтный цех, где работал слесарем Василий Афонов.

Около месяца приглядывались подпольщики к Мусикову, прислушивались к разговорам, в которых он поругивал немцев и германскую армию. А однажды Тарарин отвел его в сторону и напрямик спросил:

- Хочешь драться с фашистами?

Мусиков покраснел, замялся и пробурчал невнятно:

- Надо подумать.

Но прошло около двух недель, а он все отмалчивался, избегал встреч с Тарариным.

В авторемонтный цех поступили на капитальный ремонт немецкие автомобили. Подпольщики готовились к диверсии. Требовалось окончательно выяснить позицию Мусикова, который мог явиться невольным свидетелем.

Для серьезного разговора с Мусиковым Тарарин пригласил Пазона.

Поздно вечером Пазон и Тарарин пошли в Некрасовский переулок, отыскали дом, где проживал Николай Мусиков, и постучали в дверь.

Мусиков вышел на крыльцо, но, узнав Тарарина, пригласил его в комнату. Пазон остался на улице. Вскоре Тарарин вышел и сообщил Пазону, что сверх ожидания Мусиков охотно дал согласие работать в подпольной организации.

- Он даже клятву подписал. Так что зря беспокоились. Но проверить его не мешает.

Вскоре Мусикову поручили расклеить на Петровской улице листовки «Вести с любимой Родины». Подпольщики проследили, как он выполнил это задание. Листовки были расклеены со всеми мерами предосторожности и точно в указанном месте. Тогда Мусикову доверили и сбор оружия, познакомили его с несколькими подпольщиками, с которыми он должен поддержать связь.

Буквально через несколько дней Мусиков доложил Тарарину, что раздобыл два пистолета и один автомат. Объяснил, что автомат выкрал из немецкого грузовика в Донском переулке, а пистолеты взял из одного дома, где проживали румынские офицеры. В назначенное время он доставил это оружие на квартиру Константина Афонова.

- Один пистолет оставь у себя, - сказал Костя. - Это решение нашей организации. Понапрасну с собой не таскай. Можешь попасть в облаву. Спрячь дома. А на задания будешь ходить с оружием. Мусиков засунул маленький браунинг в задний карман брюк. - А на какие задания? - спросил он. - Придет время, узнаешь. На том и расстались. А ночью, когда над городом летали советские самолеты, возле ремонтных мастерских завода «Гидропресс» вспыхнул пожар. Сгорело два легковых и пять грузовых автомобилей. Наутро шеф завода зондерфюрер Баусман собрал рабочих. Он требовал найти виновников пожара, угрожал расстрелом заложников, если никто не скажет, чьих рук это дело. Под конец своей грозной речи он пообещал награду тем, кто назовет поджигателей. Но люди молчали. Тарарин не сводил глаз с Николая Мусикова. Тот был спокоен. Днем началось расследование. К счастью, неподалеку от сгоревших машин немцы нашли небольшую воронку от русской бомбы, которую раньше никто не заметил. Это была единственная воронка на всей огромной территории завода «Гидропресс». И все же немцы поверили, что пожар возник от этой маленькой С этого дня Мусиков не вызывал больше сомнений у подпольного штаба. Вскоре его представили Василию Афонову. Мусиков был командиром Советской Армии, имел боевой опыт, и руководитель таганрогского подполья думал возложить на него командование одной из боевых дружин. Еще в январе в больницу военнопленных был доставлен летчик-капитан Манин. Всего два километра не дотянул он до линии фронта, посадил пылающий самолет на территорию противника и с опаленным лицом и ожогами на теле попал в плен. В Таганроге фельдшер Первеев оказал ему первую помощь, а через месяц доктор Козубко поставила летчика на ноги. Некоторое время Манин лежал в одной палате с военнопленным Мусиковым. Когда же того взяла домой Раневская, Манин откровенно сказал аптекарю Сахниашвили: - Вот бы и мне отсюда выбраться! - Что, тоже к кому-нибудь пристроиться хочешь? - Нет. Это не по моей части. Я бы через фронт махнул. Война-то еще не кончилась... Сахниашвили присел возле кровати, задумался. Потом наклонился над ним и, будто осматривая опаленное лицо летчика, зашептал:

- Есть тут у нас свои люди. Можем помочь бежать. Потерпи немного, к тебе придут.

Через несколько дней Алексея Манина навестила невысокая белокурая девушка.

- Лида! - представилась она. - Мне о вас фельдшер Первеев рассказывал. Вот возьмите. Здесь хлеб и немного сахару.

Алексей положил под подушку маленький сверток, поблагодарил за внимание. Прощаясь, Лида поманила его в коридор. Только там, оставшись наедине, спросила:

- Вы готовы к побегу?

- А когда бежать?

- Хоть завтра.

- Мне бы одежду гражданскую надо. А то у меня и гимнастерка и брюки совсем обгорели. В таком виде в городе показываться опасно.

- Костюм вам на днях принесут. Уйдете в окно, во время обеда, когда в палате никого не будет.

- А как же охрана?

- Этот барак охраняет всего один полицай. Я его отвлеку в это время. Как услышите смех в коридоре, значит, можно бежать. Об этом еще договоримся. А сейчас вот вам план. Названия улиц и ваш маршрут в нем точно указаны. Изучите, чтобы знать на память. Если хотите, вам могут принести пистолет на всякий случай.

- Нет. Оружие ни к чему.

- Тогда до свидания. Костюм вам доставит другая девушка. А я приду перед самым побегом.

Лида помахала рукой и направилась к выходу.

Зажатая в кулаке бумажка со схемой маршрута жгла Манину ладонь. Хотелось скорее взглянуть, что там написано. Но в палате был народ, и он не торопясь прошел в уборную.

Там Манин внимательно разглядел аккуратно вычерченные улицы, переулки; красные стрелки показывали путь, который предстояло ему пройти. На самом берегу Таганрогского залива синим карандашом был очерчен длинный барак, где располагались палаты с ранеными военнопленными.

Связная штаба Мария Кущенко принесла в больницу пиджак и брюки, а медсестра Анна Головченко передала эту одежду летчику Манину. Александр Первеев дал ему справку о том, что он работает фельдшером. Доктор Сармакешьян согласился на первое время укрыть его у себя в доме.

В назначенный день Лидия Лихолетова зашла к Манину перед обеденным перерывом. Все было готово к его побегу. Когда другие военнопленные ушли в столовую, Алексей натянул на себя гражданский костюм и стал ждать. Всего один раз прошел под окном дежуривший полицай, и вот уже из коридора донесся разговор мужчины и женщины. Летчик узнал голос Лиды, а вскоре услышал ее звонкий безудержный смех.

Медлить было нельзя. Он выставил уже подготовленное стекло, выбрался из барака и в три прыжка оказался возле колючей проволоки. Вокруг никого не было. Прижавшись к сырой земле, на животе прополз он под этим препятствием и спрыгнул с обрыва в небольшой овражек. Пока все шло гладко. Только штанина, зацепившаяся за колючую проволоку, была разорвана. Пробежав около двухсот метров, Манин выбрался из оврага и очутился на улице города. Сердце готово было выскочить из груди. Он остановился, глубоко вздохнул, огляделся. По тротуарам, вперемежку с жителями, деловито расхаживали немцы. Мысленно повторяя про себя маршрут, летчик независимой походной пошел по улице.

...Вот и маленький дом с палисадником. На калитке табличка на немецком и русском языках: «Врач-хирург Мартирос Сармакешьян». Дверь отворила жена хозяина. Вскоре, проводив больного пациента, показался и сам Сармакешьян.

На другой день к Манину прибежала Лидия Лихолетова. Волнуясь, она рассказала, что в лазарете немцы ведут допрос обслуживающего персонала, допытываются, куда скрылся пленный летчик.

- Для безопасности вам лучше отсюда уйти. Паспорт на чужую фамилию уже подготовлен. Пойдемте я провожу вас в русскую городскую больницу. Доктор Сармакешьян ожидает вас там, - скороговоркой выпалила она.

Манин решил не подвергать девушку опасности и попросил, чтобы она одна шла впереди, указывая дорогу. Подойдя к третьей больнице, он вошел в нее. Сармакешьян принял его и, задавая обычные вопросы, придвинул потрепанный паспорт с фамилией Дурнев.

- Так, гражданин Дурнев, вас следует положить в больницу,- сказал он, кивая на отвернувшуюся санитарку.

- Придется лечь, раз надо лечиться.

...Но в больнице Манин пробыл немногим больше недели. Вайс узнал, что немцам известно, где скрывается русский летчик. Сам Вилли Брандт собирался приехать за ним в больницу. Лихолетова вновь увела Алексея Манина, теперь уже на квартиру Пазона.

Василию доложили, что бежавший из плена летчик находится в безопасности.

...А через три дня он неожиданно исчез. Убежал через окно, даже не попрощавшись с гостеприимными хозяевами. В этот же вечер гитлеровцы арестовали аптекаря Сахниашвили. Руководители подпольного центра насторожились. Василий срочно вызвал Сергея Вайса.

- Я уверен, что нам подсунули провокатора, - сказал он.- Этот Манин водил нас за нос. Видимо, плохо работает наша разведка. Неужели история с Морозовым ничему еще нас не научила! Нужна сугубая осторожность.

- Наоборот, мы слишком увлекались разведкой, а о контрразведке совсем не думаем.

- Вот и займись этим. Кому, как не тебе, ее налаживать.

- Да... Нелегкое дело. - Вайс поморщился, почесал затылок. - Но попробую.

- Ну, ну! Действуй. Время сейчас горячее. Немцы насторожились.

- Не знаю, что и думать, - сказал Вайс. - Здесь дело было верное... Ошиблись мы, значит. А я думал, на летчиков можно положиться.

- Насчет летчиков ты зря. По одному обо всех судишь. А слышал, что вчера на аэродроме случилось?

- Да. Сегодня утром их хоронили.

По улицам Таганрога медленно двигалась траурная процессия. Впереди со спущенными бортами черепашьей скоростью полз грузовик, на котором увитые черными лентами стояли два некрашеных гроба. За автомашиной нестройными рядами вышагивал целый батальон гитлеровцев. А позади, сверкая золотом труб, шествовал военный оркестр. Скорбные звуки похоронной мелодии плыли над городом.

Возле кладбища процессия остановилась. Фашисты бережно подняли на плечи оба гроба, пронесли их мимо могил с крестами и обелисками и поставили возле двух свежевырытых ям. Обер-лейтенант - командир батальона - обратился к солдатам с речью. Толпы собравшихся вокруг жителей слушали его непонятные отрывистые слова.

Потом под троекратный ружейный салют фашисты опустили гробы в могилы, и солдаты, вытянувшись цепочкой, по очереди бросали на них горсти земли. Над выросшими холмиками гитлеровцы укрепили дощечки. На одной из них на русском и немецком языках было написано: «Здесь похоронен русский летчик, капитан Егоров, павший смертью храбрых на таганрогском аэродроме 17 апреля 1943 года». На второй вместо фамилии было написано: «Неизвестный русский летчик».

Гитлеровцы почтили погибших минутой молчания, потом по команде обер-лейтенанта построились в колонну и под бравурный марш духового оркестра покинули городское кладбище.

...Густая дымка висела над городом. Неожиданно на немецкий аэродром, расположенный на окраине Таганрога, спикировал советский бомбардировщик Пе-2. Не сбросив бомб, он взмыл в безоблачное небо и унесся навстречу солнцу. Вскоре после этого над притихшим аэродромом показалась целая эскадрилья краснозвездных истребителей. Разомкнув строй, они выпустили шасси и начали заходить на посадку.

Первая пара приземлилась точно у выложенного «Т» и, быстро освободив полосу, порулила на стоянку. На границе аэродрома летчики выключили моторы и, когда пропеллеры их истребителей перестали вращаться, увидели немцев, которые с автоматами и пистолетами бежали к ним со всех сторон. В это время над посадочной полосой, почти касаясь колесами земли, гасили скорость еще два советских истребителя. Но вот они, видимо поняв оплошность, взревели моторами, поджали под себя шасси, понеслись на бреющем полете прочь от вражеского аэродрома. Вслед за ними умчались и остальные. Над летным полем воцарилась тишина. И в этой тишине отчетливо послышались вздохи запускаемых моторов на двух одиноких краснозвездных истребителях. Медленно проворачивались лопасти винтов, из патрубков струился сизый дымок, но перегретые моторы не запускались. А гитлеровцы были совсем уже рядом. И ведущий пары капитан Егоров решил принять неравный бой. Он понял, что штурман бомбардировщика, который вел их группу из тыла на фронтовой аэродром, допустил непоправимую ошибку: вместо Ростова он завел их к противнику. Горизонтальная видимость во время полета была плохой, и летчики-истребители безраздельно доверились лидеру. Заходя на посадку, они видели немецкие самолеты, стоявшие на земле, но были уверены, что это трофейные машины. Ведь Советская Армия наступала. На многих наших аэродромах между Волгой и берегом Азовского моря стояли немецкие самолеты. Двум советским летчикам пришлось расплачиваться за ошибку штурмана и свою беспечность. В их распоряжении было личное оружие. По одному пистолету. Всего две обоймы - шестнадцать патронов на каждого. Прогремел одинокий выстрел. Первым повалился на землю высокий гитлеровец, успевший подбежать к советским истребителям ближе других. Остальные метнулись в сторону, залегли.

Горохом рассыпались автоматные очереди. Короткими перебежками подвигались немцы к двум одиноко стоявшим советским истребителям, которые поблескивали красными звездами на фоне машин, меченных черными крестами и фашистской свастикой. Уже более десяти гитлеровцев валялось вокруг, когда Егоров приставил пистолет к виску. У него оставалась одна пуля.

Его ведомый в горячке боя расстрелял все шестнадцать патронов. Бензиновый бак в самолете был пробит автоматной очередью. Под ногами, по полу кабины растекся бензин.

Немцы не заметили, как летчик чиркнул спичкой. Они только увидели, как захлопнулся над его головой фонарь кабины и тут же пламя мигом охватило машину.

Гитлеровцы бросились прочь от русского истребителя. Даже умирая, безоружный советский летчик заставил их отступить.

Враги хоронили летчиков с почестями. Командир 111-й пехотной дивизии генерал Рекнагель решил поднять боевой дух «непобедимых» солдат великой Германии: после разгрома и пленения 6-й армии фельдмаршала Паулюса, после панического бегства с просторов Кубани и Дона солдаты фюрера стали слишком часто сдаваться в плен.

Вот почему обер-лейтенант обратился на кладбище с речью к своим подчиненным. Он призывал солдат помнить о подвиге их врагов - русских летчиков, которые предпочли смерть позорному плену.

Жители Таганрога ежедневно носили на могилы героев живые цветы. Подпольщики расклеивали на городском кладбище листовки с призывами отомстить немцам за смерть советских летчиков.

А ортскомендант майор Штайнвакс решил использовать эти похороны в пропагандистских целях. По всему городу развесил он объявления, в которых разъяснил гражданам, с каким уважением немцы чтят героев, павших в открытом бою. «Но германское командование будет сурово карать большевистских агентов, действующих из-за угла, уничтожающих боевую технику немецкой армии и стреляющих в спину солдатам фюрера». Так заканчивалось это обращение.

Со дня на день ждал Василий Афонов появления в Таганроге представителя Красной Армии. Хотелось побыстрее сообщить командованию фронта ценнейшие разведывательные данные, собранные подпольщиками. Но после возвращения Копылова с той стороны прошло уже около месяца, а обещанный связной с радиостанцией так и не появился. Потеряв всякую надежду дождаться его, Василий решил вновь послать Копылова через линию фронта.

В воскресенье вместе с Максимом Плотниковым он отправился в Михайловку. Не успели они выйти из города, как им повстречался Акименко. Незаметно озираясь по сторонам, он как бы невзначай подошел к Василию и Максиму, попросил у них прикурить. Нагнувшись над горящим фитилем зажигалки, тихо проговорил:

- Копылов арестован. Забрали вчера ночью. Я к вам собрался, но, кажется, и за мной следят...

- Возвращайся к себе в Михайловку. В городе не показывайся,- сказал Василий, исподлобья оглядывая немноголюдную улицу.

Вечером к Василию заглянул Георгий Тарарин. Услышав об аресте Копылова, он посоветовал направить через линию фронта военнопленного старшего лейтенанта Мусикова. Это предложение пришлось Василию по душе. Он понимал, что военный опыт советского командира, умение ориентироваться на местности помогут Мусикову выполнить эту ответственную задачу. Вместе с ним для большей гарантии руководители подпольного центра решили послать еще двух-трех надежных ребят из группы Георгия Пазона. Выбор пал на Николая Кузнецова, Анатолия Назаренко и Виталия Мирохина.

Схему военных объектов зашили в подкладку пиджака Анатолия Назаренко. Остальные должны были охранять его во время рискованного перехода через линию фронта. Мусикову Василий вручил карту крупного масштаба, которую один из подпольщиков выкрал из полевой сумки немецкого офицера.

В назначенное время все четверо собрались в условном месте и под покровом ночи двинулись в путь.

До самого утра бродили они по талым полям между Самбеком и Таганрогом. Не раз натыкались на немецкие подразделения, скрывались в оврагах с журчащими ручьями, ползали в жирном глиняном месиве пустующих траншей, но так и не смогли подобраться к линии фронта. К рассвету, вконец выбившись из сил, они вернулись обратно в город.

Оправдываясь перед Василием и Тарариным, Мусиков только разводил руками:

- Здесь пройти невозможно. Пустая это затея. Давайте повременим.

Думая, что Мусиков просто струсил, Василий отобрал у него карту и отправил домой отсыпаться.

Для перехода через линию фронта нужен был смелый и решительный человек, и Василий вспомнил Женю Шарова.

Сергей Вайс разыскал Василия у Максима Плотникова. Там уже были Тарарин, Константин Афонов, Пазон и Петр Турубаров. Они сидели у стола, на котором стояли бутылки с самогоном, тарелка, наполненная солеными огурцами, вяленые чебаки и котелок с вареной картошкой.

- В городе давно патрули расхаживают, а вы будто напоказ собрались. Окно хоть завесьте как следует. На улице во какая щель светится, - сказал Вайс и кивнул на окно, небрежно закрытое черным тюфяком.

- А чего нам бояться? Пусть хоть сам Стоянов заходит. Завтра у Гитлера день рождения. Вот мы и отмечаем, - рассмеялся Василий. - Садись, выпей за фюрера... чтоб он трижды сдох.

Когда Вайс сел за стол, Василий спросил:

- Ты что так поздно?.. Докладывай.

Вайс снял с руки белую повязку полицая, с которой ходил по городу после комендантского часа, и молча окинул взглядом присутствующих.

- Ладно, потом. Это не срочно, - устало проговорил он.

- А чего ты скрываешь? Здесь все члены штаба собрались. Лишних никого нет, - сказал Тарарин. - Так, что ли, Василий?

- Вроде так. Просто сухо у него во рту, вот и не хочет рассказывать. Налей-ка ему, Максим.

- Правильно, пусть поначалу выпьет за фюрера, царство ему небесное, - поддержал Максим Плотников.

Вайс выпил полстакана самогонки, закусил огурцом и сказал коротко:

- Нашел я Манина.

- Где? - встрепенулся Пазон.

- Лида Лихолетова у одного рыбака обнаружила... Ходил я к нему.

- Ну и что? Почему он сбежал? - в один голос спросили Тарарин и Плотников.

- Говорит, испугался. Пазон с Николаем Кузнецовым все перешептывались за его спиной. Подумал он недоброе, да и махнул в окно. Ушел через сад.

- Хорошо, если все так, а не иначе, - сказал Василий,- почему же тогда Сахниашвили арестовали?

- По какому-то доносу. Это я установил точно. Во время обыска у него нашли в кармане нашу листовку.

- Откуда у тебя такие сведения? - спросил Максим Плотников.

- А это уже его личное дело. Тайна, так сказать, о которой даже я не расспрашиваю, - остановил Максима Василий.

- То, что сведения точные, могу поручиться. Сахниашвили сидит в арестном отделении полиции. Это в подвале бывшего Дома пионеров. Там и Морозова содержали... А Копылова там нет. Видно, в гестапо он или в зондеркоманде. Кстати, могу доложить членам штаба, что мной установлено наблюдение за полицией и полевой жандармерией. Туда дважды ходила Раневская, сожительница старшего лейтенанта Мусикова, который является членом нашей организации. Раневская работала в госпитале военнопленных и знает Первеева и Сахниашвили. Доктор Сармакешьян рассказывает, что Сахниашвили называл и ее в числе тех, кому он давал наши листовки...

- Постой, постой, Вайс - прервал его Василий. - Во-первых, Мусиков знает меня, знает, что я член подпольной организации. Видимо, и Раневская знает об этом. Да и Пазон с Тарариным ходили к нему домой. Она и их, наверное, видела... Но нас-то не арестовали.

- Нет, Василий, - вмешался Тарарин, - когда мы к нему заходили, у него никого не было.

- Как члены организации, мы его мало интересуем. А что ты командир, он может только догадываться, - сказал Вайс.

- Тогда понятно, почему он через фронт не пошел, - проговорил Пазон.

- А давайте проверим этого Мусикова, может, и Раневская чем-то себя покажет, - предложил Константин Афонов.

- Мы его уже проверяли. Листовки он расклеил. И во время диверсии на заводе вел себя по-настоящему. Но, наверное, следует его еще раз проверить. А как?

- Дадим ему задание немца убить в городе, а сами проследим, как он это выполнит.

- Что ж, ты прав, Костя, можно и так,- согласился Вайс.- В общем, учтите, с ними что-то нечисто. К господину Брандту советские граждане приходят только под конвоем. А эта дамочка за несколько дней дважды там побывала. И Мусиков мне не нравится.

- Да, Василий, теряем мы бдительность, - сказал Тарарин.- Организация разрослась. Если посчитать все группы, больше полтыщи народу наберется. Так и провокатора нетрудно подцепить. Мы ведь с февраля даже клятвы от новых членов принимать не стали.

- Кто ж его знал, что фронт на Миусе остановится? Ведь со дня на день Красную Армию ждали... «Согласен бить немца, добывай оружие и бей с нами». Не ты ли сам этот лозунг выдвинул? А теперь поумнел сразу. - Василий задумался. - За Сахниашвили я поручусь - не выдаст...

- Да, он не подведет, - согласился Вайс. - А вот за Копылова поручиться трудно. Мало мы знаем этого парня.

- Вы меня простите, но мне кажется, мы сами себя подводим. Несерьезно действуем, - вмешался в разговор Петр Турубаров, не проронивший до этого ни слова.

- Говори, коли начал, - Василий повернулся к нему.

- После похорон наших летчиков народ толпами на кладбище валит. И я и мы все преклоняемся перед мужеством этих героев. И, честно скажу, ежели что, я сам живым в руки не дамся. Последняя пуля в обойме - всегда моя. Это твердо... Но зачем штаб приказал расклеивать на кладбище листовки?

- Какие листовки? - недовольно поморщился Василий.

- Вы же приказывали, сами и должны знать.

- Так это не листовки, а призывы, всего одна фраза: «Отомстим гитлеровцам за смерть советских летчиков!»

- Про это я и веду речь. Ладно бы один раз расклеили, а то ведь каждый день, и все в одном месте, на кладбище. А немцы, думаете, дураки? Выследят и поймают кого-нибудь...

- Может, нам с перепугу всю работу свернуть, носа нигде не показывать? - в гневе сказал Василий и стукнул кулаком по столу.

- Василий! Правильно он говорит, - поддержал Петра Максим Плотников. - Когда мы по всему городу расклеиваем листовки - попробуй поймай нас. А тут каждый день и все в одном месте. Сами палец Стоянову в рот кладем. Смотри, как бы он у нас руку не оттяпал.

- Ладно, - примирительно сказал Василий. - С этим вопросом кончено... Костя! Скажи Андрею, чтобы с утра передал в группы: пусть прекратят клеить листовки на кладбище.

- Теперь надо решить, что делать с Маниным, - напомнил Вайс.

- Где он сейчас?

- Остался у рыбака.

- Это у Глущенко, наверно?

- Да, у него.

- Завтра вместе сходим к нему, хочу сам побеседовать. А с Раневской и Мусиковым ты, Сергей, не затягивай. Поручи Пазону, поручи другим ребятам, и чтоб глаз с них не спускали. Мусикову Тарарин завтра же на заводе передаст задание штаба убить немца. Потом доложите, как он выполнит. Ну что? Если больше вопросов нет, можно выпить за скорейшее освобождение.

- А как с первомайским праздником? - спросил Тарарин. - По-моему, ясно. Ведь договорились уже. Ты, Георгий, готовишь лозунг для завода «Гидропресс». Кому вывешивать - сам назначишь. Перцев обеспечит лозунг для кожзавода, Лихонос на вокзале. В ночь на Первое мая и вывесят... - Василий оглядел всех, остановил взгляд на брате. - Что-то вы, Костя, с зондерфюрером Диппертом долго тянете?

- Где ж его взять? Уже неделя, как он в Германию укатил, и никто не знает, когда вернется. Может, его сами немцы теперь расстреляют. У нас ведь что получилось? На подсобном хозяйстве огромный семенной запас был заложен. Кто-то еще осенью бирки на мешках перевесил. Яровые озимыми пометили, а озимые - яровыми. Так и посеяли. Теперь снег сошел, а на полях ни одного всхода. Сейчас озимые сеять заканчивают...

- Вот это уж зря. Наши придут, а вместо хлеба - солома.- Василий вспомнил Акименко, который рассказывал ему об этом.

- Что теперь сделаешь? Не идти же к немцам с повинной. Да и не известно, кому еще урожай убирать придется. - Константин Афонов встал из-за стола.

Поднялся и Василий, расправил ремень на гимнастерке, спросил:

- Ночные пропуска у всех есть? - и, получив утвердительный ответ, добавил: - Тогда пошли, поздно уже.

Все направились к двери и по одному стали выходить на улицу.

Только Петр Турубаров остался на ночь у Максима Плотникова.

Николай Кондаков жил на одной улице с семейством Перцевых.

В последние дни апреля он случайно заскочил к соседям по какому-то пустячному делу. Федор Перцев малевал первомайский лозунг на полотнище красного ситца. Он развел зубной порошок и клей в небольшой стеклянной банке и выводил кисточкой жирные буквы.

- Чем это ты занялся? - удивленно опросил Кондаков.

- Не видишь? К Первому мая готовлюсь.

Кондакова даже в жар бросило от такой находки: «Сотня обеспечена!»

- Ты что же, сам придумал или кто посоветовал? - с безразличным видом поинтересовался он.

- А зачем тебе знать?

- Так и я бы мог помочь.

- Это надо обмозговать... Есть тут один человек. Могу свести тебя с ним. - Федор опустил кисточку в банку и вытер руки.

- Не художник ты, сразу видно, - Кондаков взял кисть и стал подправлять неровные буквы. - Что за человек? - спросил он между делом. - Где работает?

- На «Гидропрессе» слесарничает... Коммунист.

- У немцев регистрировался?

- Нет.

- Значит, настоящий... Я, наверно, и сам его знаю. Я там со многими знаком. - Кондаков продолжал старательно подправлять кривые буквы. - Фамилия-то его как?

- Афонов Василий, - проговорил Федор и сразу же спохватился, что сболтнул лишнее.

Но Кондаков будто не слышал его слов и продолжал водить кисточкой по кумачовому полотнищу.

В этот день он задержался у Перцевых дольше обычного. Смеялся, шутил, ругал немцев, а перед уходом попросил Федора познакомить его с Афоновым.

Но через несколько дней он решил не ждать этой встречи. Уж очень заманчиво было получить деньги за незарегистрированного коммуниста.

Сразу же после первомайского праздника Кондаков донес в СД-6 и на Перцева, и на Василия Афонова.

В русскую вспомогательную полицию он давно не ходил, потому что был обижен на Стоянова. Пообещав орден за выдачу Костикова, начальник полиции не сдержал своего слова. Больше того, он не заплатил Кондакову за других комсомольцев, которых удалось задержать по найденным у Костикова клятвам. «Черт с ним, с орденом, - в конце концов решил Кондаков. - А денег жаль... Ведь по моему следу на всех вышли».

И он порвал отношения со Стояновым, но исправно сотрудничал с шефом зондеркоманды СД-6. Гауптштурмфюрер Миллер, а впоследствии и штурмбаннфюрер Биберштейн всегда аккуратно выплачивали деньги. И хотя они были фальшивыми, Кондаков охотно брал их, так как не знал об этом.

Затея с лозунгами не удалась. В ночь на Первое мая гитлеровцы усилили охрану промышленных предприятий города. И утром на крыше управления кожзавода полоскался по ветру обрывок красного ситца - все, что осталось от лозунга, который поспешили содрать охранники.

Василий огорчился. Ни погожий, солнечный день, ни передача из Москвы, которую он слушал накануне, не радовали его. Он послал Андрея Афонова предупредить членов подпольного штаба, чтоб завтра, 2 мая, к трем часам дня все собрались у него. Лишь когда высоко в небе появилась большая группа советских бомбардировщиков и бомбы посыпались на немецкие батареи, стоявшие на берегу залива, Василий несколько успокоился. И уж совсем повеселел, увидев, как два «мессершмитта», объятые пламенем, рухнули в море.

Правда, один советский истребитель был тоже подбит. Оставляя в воздухе дымный след, он со снижением уходил в сторону Ростова. Но вот от самолета отделилась маленькая точка, и мигом распахнулся белый купол парашюта. Восточный ветер нес летчика на окраину Таганрога.

В тот же день Василию доложили, что командир эскадрильи 620-го истребительного полка капитан Попов с перебитой рукой доставлен немцами в госпиталь военнопленных.

- Молодец! Замечательно дрался. Таких в первую очередь выручать надо... Постой-ка, постой-ка, Костя. Какой ты назвал истребительный полк?

- Шестьсот двадцатый.

Василий вспомнил, что еще вчера в разговоре с летчиком Маниным он слышал номер этой же части. Манин рассказывал, что служил в 620-м истребительном полку. Это натолкнуло Василия на новую мысль.

- Вот что, Костя! - обратился он к брату. - Свяжись немедленно с Вайсом и передай: пусть сходит в госпиталь и выяснит у Попова, знает ли он капитана Манина. Это очень важно.

Когда Константин ушел, Василий задумался: «Если Манин действительно летчик, он не может быть провокатором». К летчикам Афонов относился с особым доверием. Читая в газетах о подвигах Чкалова, Громова, Водопьянова, Василий втайне завидовал им. Летчики стали для него символом стойкости и преданности Родине. Это мнение укрепил в нем и случай с двумя советскими летчиками на Таганрогском аэродроме.

Под вечер Сергей Вайс сообщил Василию, что виделся с капитаном Поповым.

- Ну и что он сказал?

- Манина знает хорошо. Он тоже командовал эскадрильей в этом полку. Был сбит в конце января в районе станции Пролетарская.

- Значит, все правильно. Не он выдал Сахниашвили... В каком состоянии этот Попов?

- Осколок у него из руки вытащили. Ранение легкое. Температурит немного, но ходит. Сармакешьян ему операцию делал. Говорит, через несколько дней можно выписывать.

- Вот и занимайтесь им. Да подумайте, где его спрятать после побега.

- Может быть, тоже к Глущенко отвести? Пусть там и ждут вместе с Маниным, пока мы переправу организуем.

- Я не возражаю. Только предупреди рыбака.

- Об этом не беспокойтесь. Все будет в полном порядке...

- Какой же, к черту, порядок, когда вы с Пазоном самовольничаете? Думаешь, я не знаю, кто спалил сегодня два грузовика на улице?

Сергей виновато опустил голову, но через мгновение смело глянул в глаза Василию.

- Вы извините. Уж очень удобно они стояли. И вокруг ни одного солдата. Надо же чем-то первомайский праздник отметить!

- Надо, только не время сейчас. Ваши выстрелы такой переполох подняли в городе, что дай бог сухими из воды выбраться. Было же указание не рисковать людьми из-за мелочей накануне решающей битвы. Вот завтра на собрании штаба и поговорим по этому поводу... Что с Мусиковым выяснили?

- Наблюдаем пока и за ним и за Раневской. К ней в дом заглядывают некоторые военнопленные, которых немцы еще в сорок первом выпустили. Через одного удалось узнать, что она их почти в открытую призывает бороться с германской армией. Может, провоцирует, а может, и впрямь патриотка. А Мусиков задание выполнил?

- Он вчера Тарарину сказал, что сегодня или завтра этим займется.

- Вот и хорошо. Ребята с утра до ночи глаз с него не спускают.

На другой день у Афонова собрались руководители подпольных групп и боевых дружин. Многим досталось и за неумелое выполнение боевых заданий, и за самовольные действия. В самый разгар гневной речи руководителя таганрогских подпольщиков небо содрогнулось от гула и грохота, задребезжали стекла.

В голубом небе среди множества зенитных разрывов плыла огромная группа советских бомбардировщиков. Они пролетели в сторону Мариуполя, туда, где носилось по степи отдаленное эхо артиллерийской стрельбы.

- Все-таки лупят немца. Когда же до нашего города очередь дойдет? - со вздохом сказал Тарарин.

- Когда твои люди научатся выполнять задания штаба,- сердито ответил ему Василий, намекая на первомайский лозунг, который так и не появился на «Гидропрессе». - Ждем с нетерпением наступления Красной Армии, а у самих неразбериха. Одни самовольно жгут немецкие автомашины, другие даже лозунги вывесить не сумели... Я понимаю, осторожность нужна, она необходима в нашей работе. Но трусости мы не должны терпеть и не потерпим, прошу учесть на будущее. Наши предположения на скорое освобождение, как видите, не оправдались. Немцы подбрасывают новые подкрепления. В городе все улицы заставлены военной техникой. Может, они опять к наступлению готовятся.

- Вряд ли у них на это пороху хватит,- улыбнулся Вайс.- Я ведь немецкий язык хорошо знаю. Сегодня на трамвайной остановке два немца заспорили. Один говорит: «Офицеров на солдатский паек поставили. Плохо с хлебом». А другой строит планы: «Летом возьмем Сталинград и Астрахань, перережем Волгу, на Кубань двинемся. Тогда белого хлеба вдоволь будет». Тот посмотрел на него, как на прокаженного, и ответил: «Ты, видно, долго в тылу просидел, раз так рассуждаешь. А с меня, - говорит, - хватит. Я кубанский хлеб уже ел. Понюхай теперь ты, чем он пахнет». Так и спорили, пока трамвай не подъехал. Сегодня у немцев настроение не наступательное...

- А что, мы сами того не видим? Они, почитай, каждый день на Петрушину балку своих дезертиров водят, - вставил Константин Афонов.

- Что же мы приговор предателям не приведем в исполнение?- после паузы с грустью спросил Георгий Пазон. - Вон редактор газеты ко дню рождения фюрера второй орден заполучил. Директора театра и того наградили немцы. А мы еще за своих ребят не рассчитались со Стояновым.

- Сперва стрелять научиться надо, - одернул его Василий.- В генерала - мимо, в бургомистра- мимо. Раздразнили немцев. Теперь ждите, пока успокоятся. Одно могу разрешить: убрать Стоянова. Но этим Петр Турубаров занимается. У него с ним личные счеты, да и стреляет он, как пограничник, не в пример другим...

В понедельник около полудня к госпиталю военнопленных подкатила легковая машина.

Лейтенант войск СС выбрался из нее на тротуар и, хлопнув дверцей автомобиля, направился в хирургическое отделение. Это был Сергей Вайс.

В коридоре, как и было условлено, его поджидала медицинская сестра Анна Головченко. Она чуть заметно кивнула ему головой и повела к доктору Сармакешьяну.

- Немедленно доставить сюда пленного летчика Попова! - распорядился «эсэсовец», окидывая присутствующих строгим взглядом. Он протянул дежурному врачу бумажку с печатью гестапо.

Сармакешьян попросил Анну Головченко привести капитана Попова и вежливо предложил лейтенанту стул. Две сестры испуганно вышли из кабинета. Вайс уселся посреди комнаты, закинул ногу на ногу.

- Хорошо играешь, Сережа. Тебе бы артистом быть, - тихо проговорил доктор Сармакешьян.

- У Тарарина тоже неплохо получается. Сидит за рулем, как настоящий гестаповец.

- Куда повезете Попова?

- К одной девушке, поближе к морю. На днях переправим на ту сторону.

- Манин еще не ушел?

- Пока нет. Вместе с Поповым будет перебираться.

За дверью послышались шаркающие шаги. Через мгновение в кабинет в сопровождении Анны Головченко вошел высокий человек в гимнастерке без пояса. Левая рука его была забинтована и висела на перевязи.

- Шнель! Шнель! - сердито заторопил его Вайс и, кивнув на дверь, вывел пленного летчика в коридор.

Он спокойно прошел мимо полицейского, дежурившего возле ворот, подтолкнул Попова к автомобилю. Когда тот забрался на заднее сиденье, Вайс сел рядом, захлопнул дверцу. Заскрежетал стартер, мотор взвыл на больших оборотах, и черный «оппель-капитан» резко сорвался с места.

- Вот теперь здравствуйте, - проговорил Сергей и приветливо протянул летчику руку. - Медлить нельзя. В этом свертке старые брюки и толстовка с ремнем. Переодевайтесь прямо на ходу, пока мы будем петлять по переулкам.

Летчик сбросил драные полуботинки, которые, видимо, получил вместо отобранных сапог, начал стаскивать синие галифе с голубым кантом. Вайс помог ему натянуть брюки, накинул через голову серую рубашку.

- Все в порядке. Полдела сделано. Сейчас сойдете в Донском переулке. Идите прямо по ходу машины. Не торопитесь, к вам подойдут наши люди.

- Спасибо. Огромное вам спасибо, - срывающимся голосом проговорил Попов.

- Благодарить еще рано. Вот ваш паспорт. Этот человек уже умер, так что можете быть спокойны. Родился он в Краснодаре в четырнадцатом году. Это вам надо запомнить на всякий случай. Но, думаю, все будет в порядке... А я тороплюсь. Надо успеть возвратить машину...

В Донском переулке Тарарин, сидевший за рулем, остановил автомобиль. Попов вылез из машины. Через два квартала выскочил из нее и Вайс. Вся операция по освобождению капитана Попова заняла немного более часа.

«Оппель-капитан» действительно принадлежал таганрогскому гестапо. Его только сегодня закончили ремонтировать в автомастерских завода «Гидропресс», и Георгий Тарарин выехал на нем в пробный рейс по городу. А бланк справки с печатью гестапо раздобыла Нонна Трофимова у себя на службе. Казалось, все было предусмотрено. Поэтому, когда вечером Василию Афонову доложили, что летчик Полов укрыт в надежном месте, и он, и Вайс, да и другие исполнители этого смелого замысла успокоились.