XVII

Когда в середине зимы на улицах Таганрога участились случаи убийств немецких солдат и офицеров, гитлеровская служба безопасности насторожилась. Начальник зондеркоманды СД-6 штурмбаннфюрер СС Биберштейн уже не раз наведывался в Таганрог и собирал экстренные совещания. Его сотрудники - гауптштурмфюрер СС Миллер, гауптшарфюрер СС Мюнц, штурмфюрер СС Квест, фельдфебели Адлер и Энгельгард почти ежедневно выслушивали сообщения платных агентов, но ничего утешительного выяснить им не удавалось.

С каждым днем Биберштейн все более убеждался в том, что в Таганроге действует хорошо организованная и надежно законспирированная большевистская организация. Ящик его письменного стола был буквально завален антигерманскими листовками и воззваниями. И хотя работой по борьбе с партизанами занималась тайная полевая полиция ГФП-721, именно ему, Биберштейну, хотелось первым напасть на след большевистской банды и тем самым утереть нос этому щеголю Брандту, который только пьянствует с начальником русской вспомогательной полиции и бахвалится, что уже уничтожил партизан в Таганроге.

Биберштейн не мог простить Брандту его внешний лоск, молодцеватую выправку и благосклонность генерала Рекнагеля. Сам Биберштейн был почти вдвое старше Брандта. Он болезненно переживал свою полноту, которая делала мешковатой его фигуру, лишала его воинской элегантности. Но и это было еще не все. Побывав недавно в Берлине, Биберштейн узнал о тайной вражде между абвером адмирала Канариса, которому подчинялось ГФП, и ведомством Кальтенбруннера, куда входила зондеркоманда СД-6.

К тому же Биберштейн не забыл историю с Костиковым. Ведь именно он, Биберштейн, получив от гауптштурмфюрера Миллера донесение агента Кондакова, приказал установить слежку за этим парнем. Он хотел нащупать весь выводок. А начальник русской вспомогательной полиции поторопился с арестом и вместе с Брандтом пожал лавры, раскрыв большевистскую молодежную группу.

Теперь штурмбаннфюрер СС Биберштейн жаждал реванша. Он совсем загонял своих подчиненных, обвиняя их и в лени, и в нерадивом отношении к службе, и в недостаточной любви к фатерланду. А те, в свою очередь, устраивали каждодневные разносы платным агентам, заставляя их и днем и ночью рыскать по Таганрогу и его окрестностям. Однако пока на удочку провокаторов попадались незарегистрированные коммунисты, комсомольцы. Это были не те, кого искал Биберштейн.

Правда, иногда удавалось ловить и явных разведчиков, засылаемых в немецкий тыл с особыми заданиями командования Красной Армии. Не выдерживая страшных пыток, некоторые из них начинали говорить. Но они так и не дали надежной нити к городскому подполью.

Потому-то с таким интересом отнесся штурмбаннфюрер СС Биберштейн к очередному сообщению одного из агентов, которое попалось ему на глаза среди других документов, подготовленных переводчиком Адлером. Биберштейн глянул на дату: «2.4.43 г.» - и вновь перечитал донесение:

«В СД города Таганрога. Сегодня агент сообщил, что в направлении Михайловки на прошлой недели через линию фронта под Самбеком перешел перебежчик со шпионскими заданиями по фамилии Копылов Василий. Его отец работает садоводом в колхозе, и он в настоящее время должен находиться там».

Биберштейн надавил кнопку звонка. Появился адъютант.

- Срочно вызовите фельдфебеля Адлера и гауптшарфюрера Мюнца, - распорядился начальник зондеркоманды.

Первым в кабинет штурмбаннфюрера вошел молодой, пышущий здоровьем фельдфебель Адлер.

- Хайль Гитлер! - прокричал он, выкинув руку.

- Хайль! - торопливо ответил Биберштейн и, взяв со стола донесение, спросил:

- Скажите, Людвиг, этому вашему агенту можно верить?

- Да, экселенц!- Адлер тряхнул гладким зачесом цвета бледной соломы.

- Что вы собираетесь предпринять?

- По приказанию гауптштурмфюрера Миллера за советским разведчиком установлено наблюдение. К нему приставлен наш человек. Он сообщил нам, что Копылов уже приходил в Таганрог для установления связи. Я полагаю...

Адлер осекся на полуслове. В дверь шагнул гауптшарфюрер Мюнц. Бесшумной походкой он приблизился к Биберштейну и застыл в вопросительной позе.

- Дорогой Мюнц! Этого Копылова надо немедленно арестовать. Или вы ждете, когда это сделает капитан Брандт? Ваше наблюдение за ним будет дорого стоить германской армии. Я полагаю, он уже передает Советам ценные разведывательные данные. Медлить в подобных случаях непростительно. А все его связи постарайтесь вытянуть на допросах.

- Будет исполнено, экселенц.

- Да. А чтобы у этого красного не возникло подозрений, посадите с ним в одну камеру вашего агента. Может быть, он ему откроет свои тайны. Меня интересует его связь с Таганрогом. Действуйте!

- Будет исполнено, экселенц.

Адлер и Мюнц разом щелкнули каблуками и, повернувшись, направились к двери. Но перед тем как выйти из кабинета, гауптшарфюрер Мюнц остановился и вновь обратился к шефу:

- Господин штурмбаннфюрер! Мой доверенный из больницы военнопленных сообщил, что некий аптекарь Сахниашвили распространяет антигерманские листовки среди больных. Я распорядился арестовать его и провести расследование.

- Прекрасно, Мюнц. Но прежде чем отправить его в преисподнюю, заставьте его говорить. Я гарантирую вам железный крест, когда вы доложите мне, наконец, откуда берутся эти листовки в городе.

- Благодарю, экселенц. Будет исполнено.

Мюнц повернулся на каблуках и вслед за Адлером покинул кабинет. А штурмбаннфюрер Биберштейн принялся вновь просматривать скопившиеся за последние дни документы. Через несколько минут настойчивый зуммер полевого телефона заставил его поднять трубку.

- Послушайте, герр Биберштейн! Говорит генерал Неринг,- раздался в ней хрипловатый голос. - Мои солдаты наткнулись в поле на русского парашютиста. Прислать его к вам или можно похоронить самим?

- Ни в коем случае. Хоронить русских парашютистов - эта наша прямая обязанность, - вкладывая в свои слова иносказательный смысл, ответил Биберштейн.

- Тогда присылайте за ним своего человека.

- Благодарю, господин генерал. К вам прибудет моя машина.

Штурмбаннфюреру показалось, что в последних словах генерала сквозила насмешка. Приказав адъютанту срочно отправиться за русским парашютистом, Биберштейн задумался о превратностях судьбы. Генерала Неринга он знал уже более десяти лет, и тот никогда раньше не позволял себе говорить с ним в ироническом тоне. «Неужели последние победы русских так подействовали на армию, что высшие командиры стали пренебрегать службой безопасности?» - эта мысль породила другую, Биберштейн начал взвешивать положение на фронтах.

Из совершенно секретных документов он знал, что к марту 1943 года более ста немецких дивизий нашли свою гибель на Восточном фронте. Воспользовавшись наступлением Красной Армии, англо-американцы высадились в Северной Африке и потеснили корпус генерала Роммеля. А русские наглеют с каждым днем. В районе Новороссийска высажен мощный десант. Со дня на день ожидается их наступление на «голубой линии», куда пришлось стянуть все силы германской авиации. И наконец, эти лазутчики и парашютисты. Их тоже забрасывают неспроста. Видимо, и здесь, под Таганрогом, намечается наступление. «Я сам допрошу этого парашютиста и заставлю его сказать все», - решил штурмбаннфюрер Биберштейн.

Поэтому, завидев в дверях запыхавшегося адъютанта, Биберштейн поднялся из-за стола и расправил плечи.

- Где он? Где русский парашютист?

- Он в машине, господин штурмбаннфюрер,.- адъютант выглядел смущенным.

- Почему он не доставлен в мой кабинет?

- Он мертв, господин штурмбаннфюрер. Мне передали труп.

- Что за чертовщина? Зачем же они его прикончили?

- Вы ошибаетесь, господин штурмбаннфюрер, они его не убили. Русского парашютиста обнаружили, когда он уже был мертв. Просто он встретился с землей еще до того, как успел дернуть вытяжное кольцо. Его парашют исправен, но в воздухе не был раскрыт. Возможно, не выдержало сердце. Вот его документы и деньги, - адъютант протянул шефу небольшой сверток.- Там в машине еще портативный радиопередатчик. Вернее, то, что от него осталось...

Биберштейн развернул бумагу, достал паспорт и глянул на фотографию.

- Ко...зин. А...лек...сей, - прочитал он по складам. - Хотел бы я знать, куда он шел на связь, где его явка. А может, он заброшен к нам не один?

- Нет, господин штурмбаннфюрер, в штабе генерала Неринга мне сказали, что поблизости от него никаких других следов не обнаружено. Солдаты прочесали весь район, где был найден русский.

Только теперь Биберштейн понял, почему усмехнулся генерал Неринг, когда пожелал ему успеха. Он хмуро приказал адъютанту:

- Распорядитесь отправить этого русского в Петрушино, в балку. Мертвым бессмысленно задавать вопросы. А впрочем...- Биберштейн задумался, улыбка вдруг скользнула по его лицу,- впрочем, пусть полежит в подвале. Попробуем показать его арестованным. За успех не ручаюсь, но все может быть. Иногда и покойники приносят пользу на очных ставках...

Вернувшись к письменному столу, Биберштейн принялся изучать документы русского парашютиста.

Стоянов и Петров совсем сбились с ног, отыскивая следы новой подпольной организации. Теперь они поняли, что разоблаченная ими группа была не единственной в городе. Листовки не исчезали со стен домов, а на улицах по-прежнему находили убитых немецких солдат. В самом центре был обнаружен фельдфебель с проломленным черепом. В районе Собачеевки нашли труп немецкого офицера. По приказу Брандта в качестве заложников вспомогательная полиция арестовала всех мужчин на прилегающих улицах. Но виновников найти так и не удалось. Тридцать заложников были расстреляны в Петрушиной балке.

И это не помогло. По ночам в разных концах города слышались одиночные выстрелы. Стоянов всячески избегал встреч с бургомистром, но тот сообщил о нападении на его автомобиль и попросил начальника полиции явиться для объяснений.

- Как ваше здоровье, господин Стоянов? - спросил бургомистр, встретив начальника полиции возле здания бургомистрата.

- Пока не жалуюсь. Слава богу, здоров.

- У вас очень утомленный вид. Возможно, вам не по силам такая работа?

- Господин бургомистр! Я делаю все, что возможно...

- Хорошо. Подождите меня в приемной. Я вернусь через десять-пятнадцать минут, - холодно оборвал Стоянова бургомистр.

Начальник полиции послушно проковылял в подъезд, тяжело поднялся по лестнице и вошел в приемную.

- Здравия желаю! Господин бургомистр просил вас подождать,- сказал Кондаков.

Опираясь на палку, Стоянов тяжело опустился на стул.

- Слыхали? В Бессергеновке сегодня ночью русские опять переполох учинили, - продолжал Кондаков. Ему, видимо, была скучно сидеть одному, и он обрадовался приходу Стоянова, с которым можно было поговорить.

- Какой такой переполох? - не сразу понял начальник полиции.

- Ворвались ночью в село, перебили взвод добровольцев, разнесли в щепки полицию, а рабочих, которые находились там на рытье окопов, увели к себе через линию фронта... - Да-а... - протянул Стоянов. - Одно слово - фантазия. Он уже знал о дерзком ночном налете советских бойцов на Бессергеновку, знал о гибели двух десятков добровольцев, согласившихся служить в немецкой армии. Но знал также, что никаких рабочих русские не уводили.

- Почему фантазия? Я точно говорю. Сам бургомистр рассказывал. Комедия да и только...

Стоянов усмехнулся.

- А кто в нашу машину стрелял? Небось, поймали уже? - спросил Кондаков. - Уж очень разгневался господин бургомистр.

- Кто стрелял? Они же и стреляли. Фронт-то всего в двенадцати километрах от города. Чего им стоит сюда проскочить? Постреляли и ушли обратно. Ищи ветра в поле, - сказал Стоянов и тут же ухватился за эту версию.

«И в самом деле. Почему бы не свалить все на диверсантов, пробравшихся с той стороны. Разве полиция за них в ответе?»- подумал он. Эта мысль ему понравилась. И когда бургомистр вернулся и стал упрекать полицию в плохой работе, Стоянов вскипел. Не стесняясь в выражениях, он обругал немцев, которые плохо держат фронт. Сказал, что не в состоянии один бороться с Советской Армией, что половина русской вспомогательной полиции по указанию капитана Брандта занята вылавливанием немецких дезертиров.

- Хорошо! Хорошо! Допустим, что в Таганрог просачиваются советские диверсанты, - примирительно начал бургомистр. - Но из больницы военнопленных не прекращаются побеги, да и листовки со сводками Советского Информбюро появляются теперь в еще большем количестве, чем раньше. Согласитесь, господин Стоянов, что это дело тайной большевистской организации. Я ценю ваши прежние заслуги, но сейчас, в это тяжелое для всех нас время, вы проявляете недостаточно усердия.

- А что еще можно сделать? Мы...

- О! Это вы должны знать сами. Вы являетесь начальником городской полиции, и я должен спрашивать, что вы сделали, чтобы в городе было спокойно. За это бургомистрат платит деньги.

- Ладно. Я попробую еще раз прочесать весь Таганрог. Организуем ночную проверку документов по квартирам. Усилим наряды патрулей...

- Вот, вот. И на все это должно уйти не более пяти дней. Если эти мероприятия не дадут должного результата, нам придется подыскивать другого начальника полиции. По этому поводу я уже беседовал с капитаном Брандтом. Это он попросил дать вам еще немного времени.

Бургомистр поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен.

В течение нескольких ночей полиция производила повальную проверку документов на квартирах жителей Таганрога. И как раз в эти дни вдруг прекратились убийства немецких солдат и офицеров. Стоянов ликовал. Он и не подозревал о том, что убийства в городе прекратились вовсе не в результате принятых мер, а потому, что подпольщики выполняли распоряжение советского командования.

Васю Копылов а арестовали ночью, в доме отца, а утром он уже попал на допрос к гауптшарфюреру Мюнцу. Рядом с Мюнцем за письменным столом сидел переводчик фельдфебель Адлер. Он-то и начал задавать обычные в таких случаях вопросы: фамилия и имя, год и место рождения, вероисповедание, профессия, место постоянного жительства...

Пока перепуганный арестом Василий, запинаясь от волнения, отвечал Адлеру, Мюнц пристально разглядывал арестованного. Перед ним стоял восемнадцатилетний белоголовый деревенский паренек. Когда все формальности протокола были соблюдены и Копылов расписался в том, что предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний, Мюнц снял пенсне и отрывисто произнес несколько немецких слов.

- С какой целью вы перешли линию фронта? - перевел Адлер.

Копылов замотал головой:

- Я не переходил. Я там не был.

- Где не был? - переспросил Адлер.

- Не был я на той стороне.

- Зачем ты врешь? Нам все про тебя известно. Ты ушел из Михайловки и больше месяца тебя не было в селе.

- Да я же в город ходил, в Мариуполь, на работу хотел наняться...

Ответ Копылова Адлер перевел Мюнцу. Тот, не спуская глаз с арестованного, укоризненно покачал головой и, выдвинув ящик письменного стола, достал измятый паспорт. Потом он что-то объяснил Адлеру, передал ему паспорт и вновь уставился на Копылова.

- Господин гауптшарфюрер говорит, что ты можешь сохранить себе жизнь только правдивым признанием, а ты врешь с самого начала допроса, - сказал Адлер. - Я повторяю, что нам известно о тебе все. Мы знаем, что ты был на территории советских войск и вернулся обратно с заданием советского командования.

- Неправда. Не было этого. Я не ходил через линию фронта и ничего про это не знаю, - упрямо мотал головой Копылов.

- Тогда полюбуйся! - Адлер поднес к глазам Копылова развернутый паспорт. - Тебе знаком этот человек? Это Козин. Алексей Козин. Он вчера приземлился в районе Таганрога и сразу попал в наши руки.

Копылов вздрогнул и отшатнулся назад. Потом сразу попытался взять себя в руки. От пристального взгляда Мюнца не ускользнуло ничего. Он довольно улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

Еще утром, когда Мюнц пришел на службу, штурмбаннфюрер Биберштейн передал ему документы погибшего русского парашютиста. И Мюнц решил использовать их при допросе Копылова. Он разглядывал побледневшее лицо парня, видел его растерянность и не торопился со следующим вопросом. Пусть помучается ожиданием. Наконец он заговорил:

- Алексей Козин тоже молод и хочет жить,- начал переводить Адлер. - Поэтому он рассказал нам все. Этим он сохранил себе жизнь. Господин гауптшарфюрер может пригласить его сюда, для очной ставки. Но раньше господин Мюнц хотел бы дать тебе возможность самому загладить свою вину и раскаяться. Ты еще молод, и поэтому он хочет сохранить тебе жизнь. Но это зависит от твоего правдивого признания. Мы тебя слушаем, Копылов.

«Как быть?.. Козин предал. Они уже все знают», - в растерянности думал Копылов.

Еще ночью, в машине, когда два немца везли его из Михайловки в Таганрог, он мысленно искал причину своего ареста. Сначала он подумал, что провалилась подпольная группа. Но тогда почему арестовали его одного? С Шубиным и Акименко он виделся вечером буквально за несколько часов до прихода немцев, предъявивших ордер на его арест. А вдруг дознались про ящик с патронами? Ведь это он вместе с Шубиным выкрал эти патроны из полицейского участка. Опять же взяли бы сразу и Шубина. Значит, об этом они еще ничего не знают. Может быть, попались его новые таганрогские друзья - Василий Афонов и Максим Плотников? Но в этом случае немцы забрали бы и Акименко.

Находясь уже в камере, Копылов до самого утра в мучительном напряжении строил различные догадки. Он тщательно обдумывал ответы на вопросы, которые могут задать ему немцы. Но до самой последней минуты ни разу не вспомнил про Алексея Козина. И теперь от неожиданности растерялся. Он поверил, что Козин действительно мог назвать его имя, но главное, почувствовал, что и следователь и переводчик увидели его замешательство.

Решив проверить, какими сведениями располагают немцы, он виновато посмотрел на гауптшарфюрера Мюнца, на фельдфебеля Адлера и сказал:

- Испугался я. Боялся признаться. А теперь правду скажу. Был я на той стороне. К брату в Ростов хотел пробраться. Только поймали меня там... Две недели в сараюхе под арестом держали. Убег я от них, обратно домой подался...

- Это уже больше похоже на правду, - улыбнулся фельдфебель Адлер и тут же перевел Мюнцу признание Копылова.

Допрос продолжался около трех часов. Немцы расспрашивали Копылова о том, что он видел на советской земле, снова и снова настаивали на том, чтобы он признался, по чьему заданию шел через линию фронта, где и когда встречался с Алексеем Козиным. Но ни разу не назвали они Василия Афонова или Максима Плотникова, не спрашивали и об Акименко. Копылов понял, что немцам известно немногое. Он оправился после первого замешательства и продолжал прикидываться простачком. Сверх ожидания следователь и переводчик вели себя довольно корректно. Никто из них ни разу не повысил голоса. Они только старались поймать Копылова на слове. «Не проговориться бы, не назвать товарищей», - мысленно твердил себе Василий. И он выдержал. Кроме признания, что он был на той стороне, немцам ничего от него не удалось добиться. Когда допрос был закончен, фельдфебель Адлер перевел последние слова Мюнца:

- Господин гауптшарфюрер не доволен твоими показаниями. Ты продолжаешь отпираться. Ему жаль, что ты так дешево ценишь свою жизнь. Подумай в камере о своем положении. У нас есть средства заставить тебя говорить. А вечером мы устроим тебе очную ставку с Алексеем Козиным. Он напомнит тебе, с каким заданием ты перешел линию фронта.

Два дюжих эсэсовца появились в дверях и увели Копылова в подвал, где размещались камеры арестованных. Его втолкнули в холодную, сырую каморку с одним окном, на полу которой сидели двое мужчин. В одном из них Копылов узнал своего односельчанина полицая Мехова. Тот был избит, на лице у него виднелись ссадины и большой синяк.

Увидев Копылова, он воскликнул:

- И тебя, Вася, взяли? Тебя-то за что?

Не получив ответа, он принялся ругать немцев.

Откуда мог знать Копылов, что в списках задержанных против фамилии арестованного Мехова рукой штурмбаннфюрера Биберштейна было написано: «Освободить из-под стражи после окончания дела Копылова».

Брандт встречался со Стояновым каждый день. В безудержном пьянстве проводили они вместе и ночи, но Брандт словом не обмолвился о том, что бургомистр собирается подыскать замену начальнику русской вспомогательной полиции.

Брандт по-прежнему требовал от Стоянова мобилизации всех сил на розыск и поимку немецких солдат, которые в одиночку и группами дезертировали из гитлеровской армии. Сам генерал Рекнагель в порыве откровенности жаловался Брандту на низкий моральный дух солдат, на тлетворное действие затянувшейся войны в России, на пораженческие настроения среди личного состава армии. Он просил полевую жандармерию принять срочные меры по розыску дезертиров. И Вилли Брандт старался на совесть.

От непрерывных допросов с пристрастием, от ночных кутежей под глазами у него появились мешки, лицо стало болезненно-желтым, острым. Но по-прежнему он носил лайковые перчатки, всегда до блеска начищенные сапоги и лихо вздыбленную над козырьком фуражку со сверкающей кокардой. Нонна Трофимова с трудом узнала его, когда он окликнул ее на Петровской улице.

Стояла ранняя весна. Апрельское солнце ласково пригрело землю. Нонна впервые вышла на улицу без пальто. Черное платьице подчеркивало стройную фигуру девушки.

В последнее время Брандт даже не вспоминал о ней. Другие девушки, с которыми знакомил его Стоянов, особенно красивая Лариса Стрепетова, заставили его забыть о прежнем увлечении. Теперь же, увидев Нонну, он пожалел, что до сих пор не навестил квартиру Трофимовых.

Расспросив о здоровье матери и бабушки, Брандт пообещал обязательно зайти в гости. Но дальнейшие события так и не позволили ему выполнить это обещание. На заводе «Гидропресс» во время пожара сгорело больше десятка военных автомобилей. В районе третьего участка неизвестные подожгли трехтонку с зерном. В Межевом переулке спалили вездеход с прицепом. А тут еще выстрелом из-за угла перепугали самого генерала Рекнагеля.

Поиски виновников не давали пока никаких результатов. Все говорило о том, что в Таганроге безнаказанно действуют большевистские агенты, с которыми ни русская вспомогательная полиция, ни ГФП-721 не в состоянии справиться. Всякий раз, когда капитан Брандт размышлял об этом, его охватывали приступы бешенства. В последние дни, несмотря на дружбу с начальником городской вспомогательной полиции, он и сам подумывал о замене Стоянова. Но неожиданное затишье на улицах Таганрога заставило Брандта повременить с принятием окончательного решения. К тому же, как ему показалось, он ухватил, наконец, нить к подпольной партизанской организации и ждал лишь момента, чтобы нанести ей окончательный сокрушающий удар.

Однажды вечером на письменном столе капитана Брандта появилось донесение агента Алекса. Брандт еле разобрал корявый, неровный почерк.

«В лазарете для военнопленных работает фельдшер по имени Александр Иванович. Он помог бежать уже многим военнопленным. Например: одному советскому летчику-капитану, одному лейтенанту. Летчик-капитан лечился в русской больнице по фальшивому паспорту, полученному при помощи этого фельдшера. Он, летчик, сейчас находится в Таганроге и носит для маскировки темные очки. Фельдшер знает также и квартиру капитана. С ним поддерживает связь Раневская Софья, которая проживает по переулку Добролюбова. Она выдавала одного пленного старшего лейтенанта за своего брата и, пользуясь своим влиянием у немцев, освободила его из плена. Этот старший лейтенант работает около водонапорной башни. Зовут его Колей. Особой приметой у него является шрам на левой щеке.

Раневская подстрекает бывающих у нее в доме русских офицеров к активному сопротивлению по отношению к германским вооруженным силам».

- Дурак! - проговорил Брандт и поднял голову на лейтенанта Клюге, который принес ему это донесение. - Но, впрочем, надо проверить. Надо снова использовать Раневскую.

Он взял ручку и размашисто написал в углу: «Алексу! Установить через Раневскую связь с капитаном и другими офицерами, чтобы узнать их намерения», - и расписался.

- Выясните фамилию этого фельдшера и с кем он встречается! Установите негласный надзор за больницей военнопленных. Летчика в темных очках не трогать. Я сам арестую его в нужный момент, - приказал он Клюге.