Начало донского казачества и первые известия о нем

История Подонья-Приазовья в XVI-XVII веках должна быть начата с повествования о зарождении и развитии казачества.

В предшествующей книге очерков истории Подонья-Приазовья мы говорили, что донское казачество в своей массе сложилось за счет беглых из Руси крепостных крестьян и других людей, «избывавших тяготы».

Вспоминая красочные слова В. Г. Белинского о казаках Малороссии, можно сказать, что и история донского казачества - это «побочная река, впадающая в большую реку русской истории» (В. Г. Белинский. - История Малороссии Николая Марковича. Избранные философские произведения, т. I, Гослитиздат. М., 1948).

XVI-XVII века в истории нашей Родины были не только временем быстрого роста русского государства и укрепления его международного авторитета, но и периодом усиления процесса закрепощения крестьян.

Рост крепостнической эксплоатации крестьян находился в тесной связи с происходившими тогда сдвигами в хозяйственной жизни страны, постепенным концентрированием «небольших местных рынков в один всероссийский рынок». Образование всероссийского рынка способствовало укреплению и расширению торгово-экономических связей России с Западной Европой и Востоком. Наряду с этим, на основе возросших потребностей внутреннего рынка быстрыми темпами развиваются ремесла, а со второй половины XVII века начинает развиваться крепостная мануфактура.

Во второй половине XVII века окончательное установление и укрепление крепостного строя становится основным фактором социально-экономической истории русского государства, причем крепостничество, помещичье-монастырокая колонизация начинают проникать и на окраины Руси, в плодородные южные районы.

Ища избавления от невыносимой феодальной эксплоатации, крестьяне, частично - посадские люди и другие, бежали в Среднее Поволжье, на Северщину, на Дон и иные места.

Г. В. Плеханов указывал, что «Западная Европа не имела ничего подобного казачеству» и что казачество сложилось за счет беглых крепостных. «Чем больше, - пишет Плеханов, - возрастал гнет, лежавший на низшем классе Московского государства, тем больше являлось побуждение для побега и тем многочисленнее становилось население по берегам казачьих рек, т. е. Дона и Яика...» (Г. В. Плеханов. - История русской общественной жизни. Соч., том XX, ГИЗ, М.-Л., 1925).

На Дон шли не желающие «рядиться во крестьяне к помещикам и монастырям». Река Дон была магистралью, по которой уходили «казаковать» на юг беглые люди.

Таким образом, возникновение казачества на Дону объясняется причинами общественно-политического характера. Прав был Белинский, указывая, что заселение казаками именно Юга России было не случайным, а исторически обусловленным, поскольку «когда нашествие татар разъединило Северную Русь с Южною, - Южная Русь сделалась какою-то нейтральною землею и общим владением каждого, кому только вздумалось пройти через нее или войти в нее» (В. Г. Белинский.- История Малороссии Николая Маркевича. Избранные философские произведения, т. I, Гослитиздат, М., 1948).

Бежали на далекий Дон чаще всего в одиночку, но иной раз и семьями, и группами. Бежали и до Ивана Грозного, и при нем, и при его преемнике - царе Федоре. Число беглых сильно возрастает во второй половине, и особенно, к концу XVII века и началу XVIII века, что было вызвано законодательными актами царского правительства, усиливавшими крепостническую зависимость крестьян и еще более ухудшавшими их положение. При поимке крестьяне отвечали на допросах: «Бегали мы на Дон к казакам не по приговору, а собою, от великой скудости».

Основная масса беглых оседала в верховьях Дона, а также вдоль рек Хопра, Медведицы, Бузулука, Северского Донца, а меньшая часть - в низовьях Дона.

Но донское казачество формировалось не из одного лишь беглого русского крепостного крестьянства, хотя последнее всегда составляло преобладающую массу казачества. На Дон бежали (в значительно меньшем количестве) и представители разоренных городских низов, в том числе из южнорусских городов - посадские люди, бурлаки, гребцы, стрельцы и другие.

Надо также учитывать известия о наличии в XVI-XVII вв. особых отрядов казаков, действовавших по указу государя, несших функции военной охраны окраинных городков («городовые» казаки) и южных границ. Так, в личном составе служилых людей южнорусских оборонительных острожков и укрепленных городов, помимо детей боярских, стрельцов, пушкарей, имелся еще и разряд городовых казаков. Неся постоянно сторожевую службу, городовые казаки получали за нее от правительства землю под пашню и покос и переходили к оседлому образу жизни.

История знает также казаков «полковых» и «сторожевых». Оба эти термина - разновидность казаков городовых. Полковые казаки вместе с городовыми боярскими детьми (Одна из категорий провинциальных дворян; дети боярские городо­вые несли военную службу в своем городе) несли «полковую службу», работали над постройкой и исправлением городских укреплений, посылались против татар. Полковые казаки делились на приказы (как у стрельцов), и в обеспечение своей службы получали небольшие «поместные дачи» (Пожалование землей). Сторожевые казаки по своему экономическому положению также близко стояли к детям боярским, имели небольшие земельные наделы и получали жалованье. В их функции входила служба по охране южных границ Руси от крымских татар и других недругов.

Однако было бы ошибкой видеть основу донского казачества в наличии подобного рода служилых казаков, состоявших в отрядах по найму. Ряды донских казаков все более пополнялись и в массе своей состояли не из служилых, городовых и т. п. казаков, а из тех крепостных крестьян, которые стекались на Дон.

Шли на Дон не только из Московского государства, из Руси, но и из других земель и стран.

«Ныне, государь, казаков на поле много и черкасцев, и киян, и твоих государевых: вышли, государь, на поле со всех украин», - писал в 1546 г. царю путивльский воевода князь Михаила Троекуров.

«Приходят на Дон казаковать из Руси, Литвы и иных земель», - говорили сами казаки в одном из документов 1654 г.

В южнорусских степях жили и соприкасались с казаками (в военных столкновениях или в мирных сношениях) татары, ногаи и иные.

С точки зрения длительного сосуществования и повседневного общения казаков с татарами, ногаями, греками, литовцами и другими характерны и некоторые старинные донские казачьи фамилии: Ахановы, Байдалаковы, Грековы, Туркины, Турчаниновы, Харсеевы, Поляковы, Литвиновы, Грузиновы, Сербиновы.

Современник царя Алексея Михайловича Григорий Карпович Котошихин (Кошихин), бывший подьячий Посольского приказа, в ведении которого состояли тогда донские казаки, в 1666-1667 гг. писал: «а люди они (казаки) породою москвичи и иных городов, и новокрещенные таторовя, и запорожские казаки, и поляки, и ляхи, и многие из них московских бояр и городовые люди и крестьяне, уходившие на Дон, а быв на Дону хотя одну неделю или месяц, а случится им с чем-нибудь приехать к Москве, и до них вперед дела никакого ни в чем не бывает никому... потому что Доном от всяких бед освобождаются...» (О России в царствование Алексея Михайловича», 4-е изд., М., 1906).

Замечательны слова Котошихина: «потому что Доном от всяких бед освобождаются». Слова эти как бы перекликаются с известной старинной поговоркой казаков: «С Дону выдачи нет». Действительно, на Дону находили приют и убежище все те, кто бежал сюда от гнета своего господина, от расправы царя и царевых слуг, от преследований церковников.

Попытка московского правительства востребовать к себе одного из бежавших на Дон вызвала в 1675 г. следующую отписку казаков царю: «а на твою государеву отчину, на реку Дон приходят к нам... всяких чинов люди... надеючись на твою государеву премногую милость, и теми людьми твоя государская река наполняется и служит тебе, великому государю, за едино». Ссылаясь на то, что раньше с Дону «беглых и приточных людей не выдавали», казаки настаивали перед царем, чтобы «всяких чинов людей не имать и чтобы... всяких земель люди шли на Дон без опасения».

Через несколько лет (в 1684-85 гг.) в одном из приехавших в Москву представителей донской легкой станицы был опознан бывший стрелец. Его задержали и взяли в Стрелецкий приказ. Атаман и есаул станицы, требуя освобождения арестованного, ссылались на то, что на Дону несут службу государю отнюдь не только «природные казаки», но и пришлые в казачество боярские люди и беглые всяких чинов и что эти последние ранее в бытность свою в Москве никогда не задерживались: «великим государям известно, что служат им на Дону не все природные тамошние донские казаки», но и те, что «прибегают на Дон изо всех чинов с Москвы и из городов, а прямых-де природных донских казаков нет на Дону и трети».

Запрошенный по этому поводу Посольский приказ разъяснял: «И такова подлинного указу в прошлых годах... чтобы стрельцов и людей боярских, которые, бежав с Москвы, живут на Дону, а как оттуда приедут к Москве в станицах и таких в стрельцы имать ли и людей боярских во дворы по-прежнему отдавать ли, в государственном Посольском приказе не сыскано». В 1709 г. тот же Посольский приказ сообщал, что у него «донским казакам имянных списков и кто откуда пришел, также и землям и всяким угодьям писцовых и переписных книг в Посольском приказе нет и не бывало и сколько по Дону и по иным рекам казацким городков и как давно ль который поселился, тому ведомости нет же, для того, что о селитьбе их и о землях челобитья великому государю никогда не бывало, а селятца и пришлых людей в городки принимают они, казаки, без указу, собою».

Донской казак на коне (со старинной гравюры XVIII века)

Почему селившиеся на Дону люди назывались казаками?

По поводу происхождения и первоначального значения слова «казак» высказывалось немало различных мнений и соображений, вплоть до самых фантастических. Во всяком случае, несомненно, что оно имеет древнюю основу.

На джагатайском, крымском и казанском наречиях слово «казак» означало человека вольного, независимого, бродягу, беглеца, наездника (легко вооруженного конника).

В общем термин «казак» применялся в основных областях Московского государства для обозначения всякого человека, не приписанного к какой-нибудь общественной группе и не включенного в число тяглых людей. Таких «вольных» людей было немало, в частности, в числе обслуживавших волжский речной транспорт. С Волги этот термин, видимо, перешел и на юг вместе с появлением там русских. При этом в термин «казак» вкладывалось, в частности на Дону, прежде всего (так же, как в тюркском слове «казак»), представление о беглеце, бродяге, т. е., по существу, о вольном человеке. Таким беглецом, вольным человеком, казаком и являлся вчерашний крепостной крестьянин, селившийся на Дону.

По началу казаками именовали не только русских людей, населявших Дон (часть «Дикого Поля»), но и всех, кто «казаковал» на его территории, о чем свидетельствует, например, такая формулировка в одном из документов: «На поле ходят казаки многие, казанцы, азовцы, крымцы и иные баловни казаки» (Собрание государственных грамот и договоров, ч. I).

С течением времени, однако, термин «казаки» стал применяться лишь в отношении прочно заселивших Подонье-Приазовье беглых, в основе и в массе своей - русских людей.

К какому же времени относится возникновение донского казачества?

Трудно и даже невозможно установить точный период времени, обозначенный годами, когда сложилось донское казачество. Некоторое количество русских людей обитало в донских степях и после монголо-татарского нашествия. Особого внимания заслуживают так называемые «бродники», жившие в южнорусских степях, в том числе на Нижнем Дону в XII- XIII веках. Новейшие исследования и анализ известий русских летописей и других источников подтверждают, что бродники в своей массе представляли именно русских. Характерно, что византийский автор Никита Акоминат (XII век) писал: «и те бродники, презирающие смерть, ветвь русских». История сохранила нам имя одного из воевод бродников. Это был Плоскиня, целовавший крест (указание на христианство бродников) великому князю киевскому Мстиславу Романовичу (Н. М. Волынкин. - Предшественники казачества - бродники. Вестник Ленингр. гос. университета, 1949, № 8; см. также А. И. Попова - Кыпчаки и Русь. Ученые записки Ленингр. гос. университета, Серия исторических наук, вып. 14, Л., 1949).

Бродники были отважными воинами, вели полупромысловый, полуземледельческий образ жизни. Перед нами, говоря словами академика Б. Д. Грекова, «воинственное население, прототип позднейшего казачества, по всем признакам славяне, жившие на берегах Азовского моря» (Б. Д. Греков и А. Ю. Якубовский. - Золотая Орда и ее падение, Изд-во Акад. Наук СССР, М.-Л., 1950).

Русские люди жили на Дону и в XIII-XV столетиях. Грамота Ивана III (1462-1505) на имя Агриппины княгини Рязанской разрешала возвращавшемуся из Москвы турецкому послу нанять в Казани десять казаков для его сопровождения на Дону. Эта же грамота напоминала о запрещении самовольного ухода «на поле в молодечество», что показывает наличие побегов на Дон уже в начале XVI века. То обстоятельство, что под 1551 г. уже известно о нападениях казаков на турецкий Азов, свидетельствует, что казачество начало складываться на Дону во всяком случае раньше второй половины XVI века.

Совершенно несостоятельны, поэтому, попытки вести историю донского казачества, начиная с 1549 г. на том основании, что якобы именно в этом году в письменных документах впервые упоминаются донские казаки.

Ценное указание на время образования донского казачества содержится в обращении русского посла Благова к азовцам в 1584 г., в котором Благов говорил, «что на Дону и близко Азова живут казаки - все беглые люди: иные казаки тут и постарелись живучи» (Дела Крымские, книга № 14, листы 338-340, СОВДСК, вып. XII). Если на Дону к 1584 г. имелись казаки, которые успели состариться за время своей жизни здесь, то, следовательно, казаки обитали на Дону значительно раньше середины XVI века.

В третьей четверти XVI века казачество не только представляло собой определенное общественное образование, но в его составе уже оформился и тот слой, который находился в известных взаимосвязях с Москвой. Так, в 1570 г. царь Иван IV приказывал донскому атаману Михаилу Черкашенину проводить до донских зимовищ русского посла в Царьграде (Константинополе) Новосельцева, ехавшего через Рыльск и Азов (Первый русский посол в Турции Василий Коробов проехал через Азов 15 марта 1515 г., а последним послом, ездившим в 1699 г. в Константинополь через Азов, был думный дьяк Емельян Украинцев. С 1515 по 1699 г. все русские послы ездили в Турцию через Азов). Царская грамота от 3 января 1570 г., адресованная «атаманам и казакам», призывала слушать Новосельцева во всех государевых делах и «тем бы вы нам (царю) послужили, а мы вас (казаков) за вашу службу жаловать хотим». Черкашенин с казаками провожал Новосельцева до аксайского устья, под Кобяково городище (близ нынешней станицы Аксайской). Дальше простирались уже земли, еще не освоенные тогда казаками и контролируемые турецким Азовом.

Возникавшие по течению Дона и его притоков временные селения именовались «зимовищами», иные из которых постепенно прекращали свое существование, на базе же других возникали постоянные селения - «городки».

Слово «городок» встречается в русской письменности довольно давно. Под городком понимались поселения, обнесенные тыном или земляным валом для защиты от нападений. Городок, следовательно, - укрепленный населенный пункт.

Дошедшие до нас данные свидетельствуют, что в массе своей казачьи городки строились по берегам рек или на островках. Разбросанные в лесной глуши и среди топких низменностей, они представляли собой небольшие укрепления, обнесенные двумя плетнями, пространство между которыми забивалось землей. Наружный плетень обвешивали сухим терном. Внутри городка-крепости стояли избы, или курени (Русское слово «курень» от монгольского «стойбище»; ср. акад. Б. Я. Владимирцев. - «Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм», Л., 1934. Слово «станица», как обозначение населенного пункта, пришло позднее. Первоначально в быту казаков под «станицей» подразумевалось известное содружество казаков, скажем, «станицы» для образования городков или зимовые и легкие «станицы» для поездки в Москву). В ответе казаков крымскому хану (1682), угрожавшему послать войска и разорить на Дону все городки, писалось: «Зачем тебе (хану) так далеко забиваться? Мы - люди небогатые, городки наши некорыстны, оплетены плетнями, а обвешаны тернами, а надобно их доставать твердо головами, на поселение которых у нас сильные руки, острые сабли и меткие пищали, а стад у нас конских и животинных мало; даром вам в дальний путь забиваться» (Акты Лишина, I).

Время основания каждого казачьего городка установить нельзя. В 1549 г., в жалобе ногайского князя Юсуфа говорится о построении на Дону нескольких городков (без указания мест нахождения их). В 1570 г. в одном из документов указывается на крайний к Азову пункт, под Кобяковым городищем, занятый атаманскою станицею. В 1571 г. упоминается городок Раздоры, при впадении Донца в Дон (Раздоры Верхние); около того же времени упомянут городок Митягин на Донце, в 1593 г. - Маныч (или Маноцкой) и Черкасский; в 1594 г. - городок на Монастырском острове, называвшийся Монастырский и Нижний или Раздоры Нижние (ниже нынешней станицы Старочеркасской); в 1595 г. - городок Медведицкий (затем станица Усть-Медведицкая, ныне город Серафимович), при впадении в Дон р. Медведицы; в 1613 г.- Курман-Яр и Пять Изб на Дону; в 1614 г. - городки по Хопру и Медведице и т. д. (К концу XVI века уже существовали также городки Вёшки, Кременные, Голубые и иные). От 1649 г. сохранился список 36 городков по Дону, 4 - по Хопру и 3 - по Медведице, и от 1672 г. - описок городков, находившихся исключительно по Дону, в числе 52, а к 1692 г. было отмечено существование уже не менее 125 городков. Точное количество их неизвестно. По реке Хопер в 1674 г. было только 8 городков, тогда как в годы булавинского восстания (1707-1708) по Хопру имелось их уже 26, т. е. число их возросло больше чем в три раза. Первым казачьим городком по течению Дона был Мигулин, а наиболее южным, в низовьях Дона - Черкасский и расположенные вблизи «пригороды» Дурной и Скородум (Обстоятельные данные о количестве казачьих городков в отдельные периоды со ссылками на первоисточники имеются в специальном приложении («О казачьих городках») в книге В. Г. Дружинина «Раскол на Дону в конце XVII в.», СПБ, 1889).

Центром Войска Донского долгое время являлся городок Раздоры (Заметим, что место нахождения городка Раздоры территориально не совпадает с местом расположения станицы Раздорской на Дону (как это принято считать). Городок Раздоры располагался первоначально на низменном песчаном острове и лишь впоследствии был перенесен на правый берег Дона, где и находится сейчас ст. Раздорская). Около 1622 г. местом пребывания «главного войска» стал Монастырский Яр. После оставления казаками в 1642 г. захваченного ими в 1637 г. Азова временным войсковым центром вновь стали Раздоры, а затем (после 1648 г.) официальным центром казачества становится городок Черкасский (Черкасск, в наши дни - станица Старочеркасская). Таковым он оставался вплоть до 1805 г., т. е. до основания города Новочеркасска (О Черкасске подробнее см. в нашей книге «Старый город (Черкасск), Ростиздат, Р. н-Д., 1930. (там же дан список литературы о Черкасске)).

Точная дата возникновения Черкасска неизвестна. Наиболее достоверное из известных пока первых упоминаний о Черкасском городке восходит к 1593 г., т. е. к концу XVI столетия (в этом году султан получил из турецкой крепости Азов сообщение о том, что донские казаки вблизи Азова «на Маныче, да в Черкасской, и в Раздорах» поставили четыре новых городка и «из тех городков приходя, Азову тесноту чинят»).

К середине XVII столетия Черкасск являлся крупнейшим казачьим городком с многочисленным по тому времени населением (до 10 тысяч казаков в 1673 г.). Постепенно он становился административным, военным и торговым центром донского казачества. В Черкасске же (с 50-х гг. XVII века) долгое время собирался войсковой круг, и тут же находился войсковой атаман.

Расположенный на берегу Дона, Черкасск имел немаловажное значение еще и потому, что на протяжении XVI - XVII столетий Дон оставался для Московского государства главной дорогой для сношений как с Турцией, так и с низовым донским казачеством. С XVII века речной путь начинался от Воронежа, где задолго до сооружения знаменитой петровской верфи уже строили новые струги, чинили и смолили старые.

По валуйскому ответвлению к низовьям Дона шел сухопутный тракт. По этому пути также велись сношения с казачьими городками, и по нему же, степью через Валуйки, отправлялись из Москвы послы в Азов.

В Черкасске, наряду с казаками, его основным населением, жило немало «торговых людей» из Московского государства, а также армян, греков, кубанских татар и иных.

Рынок Черкасска изобиловал товарами. Продавали и «ясырь» (пленников). Торговля велась главным образом с окраинными городами Московского государства. Торговали также с Азовом, с Крымом, с калмыками, когда существовало перемирие с ними.

В Посольском приказе толмач, приехавший с Дона 5 июля 1676 г., рассказывал: «А у донских атаманов и казаков с азовцы учинено перемирье и за тем перемирьем казаки в Азов и азовцы в Черкасской ездят и между собой всякими товарами и харчом торгуют без всякого опасенья; а учинено-де то перемирье бессрочно - на сколько время они меж собой похотят».

Старинные документы говорят о том, что предметами торговли являлись, в частности, дрова, скот. Торговые люди, приезжавшие из окраинных городов, из Воронежа, Ельца, Коротояка и других, привозили на Дон вино, мед-сырец, хлеб.

Покупали же на Дону они рыбу, которую в сушеном и вяленом виде отвозили для продажи в окраинные города. Закупали на Дону и военную добычу, захваченную донскими казаками во время их походов.

Постепенно росло не только число городков, но и население в них: вначале во многих городках насчитывалось всего по нескольку десятков жителей, а со временем отдельные из них имели уже свыше 500 человек населения.

В 1613 г. в низовьях Дона (если верить данным учета того времени) жило 1888 казаков, в 1625 г. на всем Дону их насчитывалось до 5 тысяч, в 1638 г.-10 тысяч, в 1641 г. - свыше 9 тысяч. О числе казаков, живших на Дону в XVIII веке, говорят такие цифры: в 1734 г.- 16805 человек (Из этих 16805 человек было: 15628 донских казаков, 800 калмыков, 126 базовых татар, 110 станичных есаулов, 27 старшин, 2 войсковых есаула, 1 войсковой дьяк и 1 войсковой атаман), в 1735 г.- 15724, в 1763 г.- 19218,.в 1764 г. - 19270, в 1766 г. - 19880 и т. д. (Донские Дела, кн. I, II, III, IV и др.; С. Тхоржевский. - Донское войско в первой половине XVIII в. «Русское прошлое», Историч. сб., 3, 1923).

Сведения эти приведены без учета женщин и детей - и все же цифры, несомненно, преуменьшены, ибо данные о количестве беглых крепостных крестьян из Московского государства говорят о том, что в отдельные периоды люди бежали на Дон многими тысячами.

Преуменьшение цифр о казачьем населении на Дону объясняется тем, что казачество относилось тогда ко всяким переписям настороженно и с недоверием. Казаки справедливо смотрели на них, как на мероприятия, связанные с поимкой и возвратом беглых, с ограничением прав и вольностей казачества. Поэтому действительное число донских казаков тщательно скрывалось ими. Приведенные нами цифры охватывали, очевидно, преимущественно казачество, получавшее царское жалованье.

Прочно осваивая территорию «Дикого Поля», заселяя Подонье-Приазовье и вытесняя отсюда татар и турок, донское казачество играло прогрессивную роль, подготовляя почву и облегчая условия для включения Подонья-Приазовья - стародавних славянских земель - в состав русского государства.

Казачья община на Дону, несомненно, представляла собой весьма примечательное явление в истории нашей Родины. То, что мы знаем о ней, позволяет утверждать наличие у раннего казачества своего рода республики во главе с выборным атаманом. Это была, - говоря словами Маркса, - «христианская казацкая республика» (Архив Маркса и Энгельса, т. VIII, М., 1946).

В. Г. Белинский образно отмечал, что казаки «нисколько не были... государством, а были какою-то странною общиною», в которой «обычай заменял закон и царил над беспорядком этой храброй, могучей широким разметом души, но бестолковой и невежественной мужицкой демократии» (В. Г. Белинский. - История Малороссии Николая Марковича. Избранные философские произведения, т. I, Гослитиздат, М., 1948).

Казачество имело свое самоуправление - войсковой круг (войсковое собрание, совещание), который обсуждал важнейшие вопросы жизни донского казачества и выносил по ним постановления. На общевойсковом кругу разрешались дела, касающиеся всего казачества: выборы войскового атамана, есаулов, войскового писаря или дьяка. Круг решал вопросы войны и мира, объявления походов, дележа добычи. На кругу принимались царские послы, заслушивались царские грамоты и утверждались ответы на них, распределялось царское жалованье, обсуждались вопросы о заключении договоров с ногаями, калмыками и другими, рассматривались различные челобитные (большей частью - словесные) и т. д. Войсковому кругу принадлежало право судить, миловать и наказывать. Кругу был подведомствен весь «казачий присуд», под которым понималась «вся река Дон с запольными реками».

Суд над членами общины казаки вершили на кругу сами, рассматривая преступления и проступки, совершенные против войска, дела по обвинению в измене и предательстве и т. и. Жестоко преследовалось воровство, но особенно тяжкими преступлениями считались: оскорбление «войска», причинение какого-либо ущерба общевойсковым интересам, попытки измены, «некрепкой» службы. Виновные в легких преступлениях иногда отделывались «внушением» атамана. Смертную казнь приводили в исполнение разными способами. Котошихин утверждает, что осужденных, «посадя на площади или на поле, из луков или из пищалей расстреливают сами». Один из наиболее ранних историков казачества А. И. Ригельман свидетельствует, что приговоренных к смертной казни вешали на якорь или им рубили головы; иных «под тем якорем плетьми бивали». Приговоренных «в куль да в воду» сажали связанными в мешок, «в воду метали и топили».

Сначала у казаков бывало по нескольку атаманов, каждый из которых, очевидно, возглавлял наиболее крупные казачьи отряды. Но уже с начала XVII в. на Дону управляет один войсковой атаман. Атаманы нередко менялись войсковым кругом по два, а то и по три раза в год. Наиболее долгое время пребывал атаманом тот, кто пользовался наибольшим авторитетом, связями и поддержкой влиятельной части казачества. Например, в течение 25 лет (1637-1671) донские казаки избирали себе семь атаманов: Михаила Иванова (Татарина), Тимофея Яковлева, Наума Васильева, Осипа Петрова, Ивана Каторжного, Павла Федорова и Корнилия Яковлева. Все они были атаманами по нескольку раз. Так, Наум Васильев был атаманом пять раз, в общей сложности почти 13 лет. Атаманы (войсковые и походные) пользовались большим влиянием, но подчинялись кругу, который мог лишить их власти. Кроме общевойскового круга, были еще и круги отдельных городков. Для того чтобы основать новый городок, требовалось одобрение общевойскового круга.

Уже упоминавшийся нами Котошихин, обрисовывая образ жизни казачества, писал:

«И дана им на Дону жить воля своя, и начальных людей меж себя, атаманов и иных, избирают и судятся во всяких делах по своей воле, а не по царскому указу... Так будучи на Москве или в полках, кто что сворует, царского наказанья и казней не бывает, а чинят они меж собой сами ж».

Сначала казаки официально «войском» не назывались. Царские грамоты шли на имя «атаманов казацких и казаков». Когда же появилось определение донских казаков как Войска («Войско Донское»)?

«Войском» стали именовать казаков, начиная с XVII в., когда между определенной частью казачества и московским правительством установились постоянные отношения и связь. Но и тогда под Войском подразумевалось, собственно говоря, не все казачество, а лишь жившее в низовьях Дона («нижнее большое войско»), т. е. только та часть, которая была связана с правящей верхушкой казачества, подчинялась ей. В той мере, в какой повиновалась Москве правящая верхушка, повиновалась Москве и эта часть казачества, которую мы могли бы назвать своего рода «реестровым» казачеством.

Характерен один из эпизодов восстания Разина. Когда он весной 1670 г. расправлялся в Черкасске с царским послом Евдокимовым и войсковой атаман вступился за него, Разин пригрозил атаману: «Ты де владай своим войском, а я де владею своим», подчеркивая этим существование на Дону двух сил, противопоставляя массу казачества «нижнему Войску».

Определенную роль в жизни донского казачества играла христианская религия. Не случайно, разумеется, казаки любили так часто и настойчиво подчеркивать, что в своей борьбе против татар и турок они выступали как защитники и «ревнители» православия, как «люди божий», «по крещению православные крестьяне», действующие против «поганых бусурман» (Фридрих Энгельс обращал внимание на то, что в XIII-XVIII веках религиозную окраску принимали, как правило, все вообще исторические движения. «И эта окраска, - говорит Энгельс, - объясняется не свойствами человеческого сердца и не религиозной его потребностью... но всей предыдущей историей средних веков, знавших только одну форму идеологии: религию и богословие... Чувства массы вскормлены были исключительно религиозной пищей; поэтому, чтобы вызвать бурное движение, необходимо было ее собственные интересы представлять ей в религиозной одежде» («Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии», Партиздат, М, 1938)).

Конечно, ортодоксальность православного вероисповедания была на Дону весьма относительной, и официальная православная церковь не раз возмущалась, как и кем отправляются на Дон службы, и готова была видеть в казаках язычников и нарушителей «истинной» веры. К тому же на Дону, особенно в начальный период существования казачества, легко уживались различные течения и оттенки христианства. Именно наличие здесь религиозной веротерпимости и привлекало на Дон раскольников и других гонимых и преследуемых официальной церковью и властями.

Ведение казаками переговоров с Москвой, а также с запорожскими казаками, татарами, ногаями, турками, калмыками, персианами вызвало к жизни обширную переписку осуществлявшуюся с помощью войсковой канцелярии и войсковых дьяков.

Для характеристики казачьего быта показательно, что в нужное время дьяки превращались в обычных воинов, вместе со своими собратьями бившихся против врагов. Так, например, войсковой дьяк Михаил Петров, участвуя в сражении, был тяжело ранен, попал в плен к татарам, был продан а рабство, побывал в Азове, Крыму, Константинополе, через Кавказ бежал на Терек, оттуда добрался до Астрахани и, наконец, вернулся к своим на Дон, где его «учинили войсковым дьяком по-прежнему» (Донские Дела, кн. IV).

Заслуживают особого внимания яркие, образные, насыщенные местной народной речью, своеобразные и по-своему неповторимые язык и стиль «отписок» и других документов, исходивших из среды донского казачества.

Весьма ценные данные к вопросам о происхождении казачества, об его ранней истории, об общественной организации казачества и его месте в истории нашей Родины мы находим в одной из записных тетрадей (конспекте) основоположника научного социализма Карла Маркса.

В 60-х годах XIX в., для наилучшего понимания крестьянского вопроса в России и сложившихся здесь земельных отношений, Маркс приступил к изучению русского языка и литературы. Маркс занимался, в частности, изучением крестьянской войны XVII в., тех причин, которые вызвали ее, и роли в ней донского казака Степана Разина.

Маркс изучает способы эксплоатации боярами и помещиками крестьян и холопов, обрисовывает тяжелое, рабское положение последних, которое толкало их к бегству, к казацкой вольнице. Маркс пишет, что в особенности в «Смутное время множество холопов разбежалось и пошло в казаки. С восстановлением власти правительство сначала хотело и холопов обратить к прежним обязанностям, но должно было сделать уступку, дозволив тем, которые пошли в казаки, оставаться в казачестве» (Журнал «Молодая гвардия», М., 1926, кн. 1).

«Вольный Дон, - записывает К. Маркс в своей тетради, - был центром казачества, Долго независимый, он в царствование Михаила Федоровича признал власть Московского царя».

Первоначальную историю донского казачества Маркс рассматривал, следовательно, как историю казацкой вольницы.

Именно эта казацкая вольница, ее бунтарские элементы вписали незабываемые, волнующие страницы в историю крестьянских движений в феодально-крепостной России. Казацкая вольница шла совместно с восстававшими против феодально-крепостного гнета крестьянскими массами и жестоко расправлялась с ненавистными «царевыми» слугами, князьями, боярами и помещиками.

Казацкую вольницу нельзя, конечно, представлять себе как какое-то внеклассовое общество. Если в начале оседания беглых людей на Дону и существовало среди них, в той или иной мере, экономическое равенство, то впоследствии, с захватом одними лучших земель, другими - худших, с развитием торговли, появлением скупщиков и т. д., казачество быстро стало расслаиваться на зажиточных («домовитых», «дюжих») и казацкую голытьбу (голутвенных казаков), которая нередко работала на тех же «домовитых» казаков.

Дополнительный свет на вопрос о социальной природе и имущественном положении беглецов из Московской Руси проливают источники, опубликованные А. А. Новосельским (А. А. Новосельский - К вопросу об экономическом состоянии беглых крестьян на юге Московского государства в первой половине XVII века. «Исторические записки», вып. 16, Изд-во Акад. Наук СССР, М.-Л., 1945), которые устанавливают неточность представлений о том, что беглые крестьяне обязательно, все как один принадлежали к беднейшим слоям населения. По данным за 1664-1665 гг. по Тамбовскому уезду, видно, например, что в среднем каждая беглая семья составляла 5-6 человек. Этим семьям принадлежало то или иное имущество, средняя оценка которого исчислялась суммой до 30 рублей. В состав имущества входили лошади, коровы, быки, овцы, свиньи, ульи с пчелами, хозяйственный инвентарь, одежда и пр. В числе беглых семей иногда можно было встретить и такие, которые имели по нескольку коров и лошадей.

Наиболее значительное место в составе беглых занимали холопы. В некоторых случаях, однако, на Дон проникали отдельные семьи более или менее зажиточных крестьян. Среди этих семей были и такие, главы которых, занимаясь торговлей медом, воском, хлебом и другими продуктами, могли соблазниться надеждой найти выгоды для себя на Дону среди казачества. В числе беглецов порой можно было встретить даже сельских и деревенских старост, бежавших, по той или иной причине, от помещиков и вотчинников. Старосты же происходили в массе своей из среды наиболее зажиточных, «лучших» крестьян.

Отсюда вытекает, что процесс имущественного и социального расслоения казачества и выделения зажиточных, «крепких» казаков имел одним из своих источников приход на Дон, помимо беглых, неимущих крестьян и холопов, еще и некоторого количества состоятельных крестьян. Совершенно естественно, что появлявшиеся на Дону более или менее зажиточные крестьяне, владевшие определенным количеством скота, хозяйственным инвентарем и пр., примыкали к имущей части казачества, обогащавшейся разными способами (военные походы, торговля, ростовщичество и пр.) уже на месте своего жительства, на Дону.

Наличие в числе фамилий донских атаманов конца XVI века таких, как Трубецкой, Воейков, свидетельствует, что на Дон, в отдельных случаях, уходили также и представители опальных знатных фамилий.

Среди атаманов 1623-1628 гг. встречается имя атамана Ивана Васильева. Из казачьих отписок 1628 г. видно, что в данном случае речь идет о русском князе Друцком: «атамана-де князя Ивана Друцкого с станицею донские атаманы и казаки отпустили к государю з Дону степью» (СОВДСК, вып. XIII).

В середине XVII в. уже вполне четко обозначилось разделение донского казачества на две основные группы: менее многочисленное - зажиточное и более многочисленное - беднейшее. В низовьях Дона жило преимущественно зажиточное казачество, тогда как население верховых городков в значительном большинстве состояло из «голутвенных» казаков, голытьбы (Верховыми казаками назывались казаки, обитавшие в городках по реке Дон и ее притокам до городка Голубые, а казаками низовыми «читались жители городков, расположенных ниже Голубых). Однако впоследствии, к началу XVIII в., и в верховьях Дона уже имелась значительная прослойка зажиточных, «дюжих», «старослужилых» казаков, которые быстро нашли общий язык с «домовитым» казачеством, жившим в низовьях Дона: и те и другие гордо называли себя «природными» казаками.

О расколе казачества на «знатных», «домовитых» и на бедноту, «голытьбу», указывает и Карл Маркс в упомянутой записной тетради, подчеркивая, что именно голутвенные казаки - в основе своей вчерашние крепостные крестьяне - и представляли собой огромную массу горючего материала, готового вспыхнуть каждую минуту.

Зажиточное, домовитое казачество, захватывая себе лучшие земли, вело оседлый образ жизни. Кроме хорошего куреня, зажиточный казак имел коров, быков, лошадей. Статьей дохода являлось для него и государево жалованье. Домовитые широко занимались торговлей и ростовщичеством, скупали землю и вели на ней сельское хозяйство, используя труд купленных или захваченных на войне невольников. Домовитые казаки нередко также эксплоатировали в своих хозяйствах и приходивших на Дон новых беглых; эти «работные человеки», батраки, были известны под именем бурлаков.

Росли торговые операции, особенно - в низовьях Дона. Богатые казаки вели торговлю не только с Московским государством, но и с Турцией, Крымом, Украиной, Поволжьем, Кавказом.

О развитии товарно-денежных отношений на Дону свидетельствует, в известной мере, монетный клад, найденный в 1940 г. в окрестностях станицы Мелиховской (был зарыт, по-видимому, в начале XVII в.). В составе клада - 289 монет, из которых 286 серебряных монет русских царей и князей (Ивана IV, Федора Ивановича, Бориса Федоровича Годунова и др.) и 3 золотых монеты: алтун турецкого султана Мурада III, чеканенный в Каире в 1574 г. европейского летоисчисления; червонец венгерского императора Максимилиана II, чеканенный в городе Кремнице в 1570 г., и голландский червонец, чеканенный в Гельдерне в 1597 г. (См. нашу статью «Древний монетный клад из станицы Мелиховской», сб. «Памятники древности на Дону», I, Ростоблведиздат, Р. н/Д., 1940).

Отмеченный выше уклад общественной жизни казачества образовался не сразу, а постепенно и характеризует собой, в основном, уже тот этап, когда донское казачество вполне сложилось и оформилось.

Основу вооруженных сил Войска Донского составляли казаки самых различных социальных слоев, как бедные, так и состоятельные. На кругу присутствовали не только одни зажиточные, но и связанные с ними, экономически от них зависимые казаки, которые по своему имущественному положению мало отличались от голутвенного казачества верховьев Дона или занимали промежуточное положение между верхами и низами казачества.

Активные участники предпринимавшихся казачеством военных походов, эти казаки дорожили своей, пусть во многом все более и более призрачной, независимостью, интересами казачьей «демократии». Они и численно превосходили правящую верхушку. Все это позволяло им играть определенную, пусть далеко не решающую, но и немаловажную роль на собраниях круга, в решении вопросов, связанных с общественно-политической жизнью казачества. Были случаи, когда правящая верхушка трепетала перед казаками «нижнего Войска», опасаясь союза между ними и широкой массой казачьей голытьбы.

В 1683 г., например, атаман Фрол Минаев говорил: «Теперь у нас вольных много, унимать нам их нельзя, потому что всем нам, старшинам, от голытьбы теперь стало тесно». На предложение центральных властей России принять меры к выдаче с Дона «воров»-стрельцов и раскольников - Минаев отвечал: «Мне и другим старшинам и добрым казакам гово­рить (о выдаче) нельзя, потому что всех нас голытьба побьет».

В этих условиях нужно было большое искусство держать в своих руках собиравшихся на круг казаков, уметь вести их за собой, побуждать круг принимать решения, угодные верхам казачества и царскому правительству.

Надо отметить, что казаки широко практиковали военные походы, являвшиеся, прежде всего, ответом на разбойничьи набеги турок и татар в бассейне Дона, а частично обусловливавшиеся экономической необеспеченностью казачьей массы. Они ходили на побережье Азовского и Черного морей, и на Волгу, «промышляли» по берегам Каспия, угоняли коней кочующих ногаев и калмыков, захватывали караваны московских купцов и т. д. Но голутвенные казаки, рискуя жизнью в походах, получали лишь незначительную часть военной добычи: львиная же доля попадала в руки богатых казаков, которые при снаряжении в походы снабжали в долг голытьбу оружием, одеждой, припасами и тем самым ставили ее в зависимое положение. Это усиливало ненависть голутвенного казачества к зажиточной верхушке.

Военный промысел, разбойные походы не являлись, конечно, единственным средством существования казачества. Среди казаков были развиты охота, рыболовство, пчеловодство и другие промыслы. Занимались казаки и скотоводством; занятие же земледелием длительное время не только порицалось, но и строго запрещалось.

Донской казачий атаман Фрол Минаев, который атаманствовал с перерывами почти 20 лет (1680-1699 гг.), так говорил об отношении казаков к земледелию:

«Беглые приходят к ним на Дон и на Хопер и на Медведицу непрестанно... и завели было всякую пашню и они (казаки), увидав то в нынешнем году во время съезду всех казаков великих государей к годовому жалованию, приняли по всем городкам войсковой свой приговор, чтоб никто нигде хлеба не пахали и не сеяли, а если станут пахать, то бить до смерти и грабить, и кто за такое ослушание кого убьет и ограбит, и на того суда не давать и кто хочет пахать, и те б шли в прежние свои места, кто где жил» (Расспросные речи атамана Фрола Минаева 6 февраля 1689 г., «Историческое описание земли Войска Донского»).

Запрещение пахать землю, заниматься земледелием отнюдь не означало, что на Дону совсем отсутствовало хлебопашество. Это запрещение распространялось в первую очередь на ту часть казачества, которая составляла Войско в собственном смысле этого слова. Считалось, что занятие земледелием наносило бы ущерб воинским обязанностям казака.

Распространение запрета и на голутвенных казаков преследовало, вместе с тем, и несколько иные цели: казачья верхушка устраняла своих конкурентов, получала возможность сохранения высоких цен на хлеб и экономического воздействия на голутвенное казачество, ставя его в снабжении хлебом в зависимость от себя. Что касается самой казачьей верхушки, то она находила пути к обходу установленного запрета, поручая обработку своей земли беглым людям и обзаводясь дешевыми рабочими руками.

Московское правительство, запрещая Войску заниматься хлебопашеством, в свою очередь преследовало цель поставить казачество в экономическую зависимость от себя. Не случайно именно хлеб составлял постоянно значительную часть царского жалованья казакам. Помимо этого, правительство едва ли могло быть заинтересовано в широком развитии хлебопашества на Дону, так как это, несомненно, служило бы лишним соблазном: для крепостных крестьян Руси, и без того большими массами покидавших своих помещиков.

Естественно, что образование на Дону казачества, все более и более властно дававшего знать о своем существовании и выраставшего во внушительную военную силу, - не могло не вызвать беспокойства и озабоченности московского правительства. Последнее, поэтому, ставило перед собой задачу: ликвидировать независимость и особенности общественного устройства донского казачества и включить его в состав Московского государства.

Отдаленность Дона от Москвы долго не позволяла московскому правительству широко развернуть систему военно-политического контроля над казачеством. Казачья масса порой представляла для крепостников, возможно, не многим менее грозную силу, нежели вся масса крепостных крестьян, остававшаяся в пределах Московского государства. К тому еще казачество отличалось от крепостных крестьян привычкой к вольной, свободной жизни. По условиям своего существования оно приобретало военные навыки и опыт, располагало оружием.

По этим причинам правительство явно стремилось не раздражать без нужды казаков и до поры до времени было вынуждено считаться с особенностями общественного устройства и быта казачества. В 1623 году князю Белосельскому, отправленному на Дон с правительственным поручением, вменялось царским наказом в обязанность «государскую грамоту... вычитывать им (казакам. - Б. Л.) с радостью, чтобы их не ожесточить. Выговаривая (делая замечания и указания. - Б. Л.) покрывать гладостию. А многих речей с казаками не заводить, чтобы их не ожесточить» (А. М. Савельев. - Трехсотлетие Войска Донского, СПБ, 1870).

Взаимоотношения между Москвой и Доном так охарактеризованы известным путешественником голландцем Яном Стрейсом (Стрюйсом) в третьей четверти XVII в.:

«Донские казаки-те, которые живут на знаменитой реке Танаис, или Дон, и находятся под властью великого царя. Это скорее добровольное, чем вынужденное подчинение, отчего они пользуются особыми замечательными правами, живут по своим законам и находятся под управлением головы или начальника, которого сами выбирают. Они пользуются такой большой свободой, что когда к ним переходят холопы бояр или знатных людей, то владетели не имеют на них дальнейших прав» (Я. Я. Стрюйс. - Три путешествия, ОГИЗ, 1935; см. также «Исторические путешествия». Извлечения из мемуаров и записок иностранных и русских путешественников в XV - XVIII вв. Составил В. Алексеев, Сталинград, 1936).

Для более позднего времени исключительный интерес представляет сообщение о казаках и их взаимоотношениях с центральной властью Христофора Манштейна (1711-1757). Сын генерал-поручика, служившего в России при Петре I, и сам одно время являвшийся полковником русской службы, Манштейн оставил нам такие сведения о казаках:

«Донские казаки обитают местность между рекою Доном, древним Танаисом, и притоком его Донцом. Земля у них хорошая, есть несколько красивых городов и больших сел. Их столица называется Черкасск. Эти казаки по происхождению русские крестьяне, бежавшие сюда от своих господ, у которых жизнь казалась им слишком тяжкою. Здесь они образовали республику и впоследствии добровольно отдались под покровительство России. Двор относится к ним с кротостью и осторожностью. Эти казаки - отличные воины. Они в состоянии поставить в поле до 15 тысяч человек, все конных. Россия пользуется ими с большой выгодой против турок и кубанских татар. Их начальник, или глава республики, называется войсковым атаманом и выбирается из числа знатнейших должностных лиц своей среды» (Записки Манштейна о России. 1727-1744. Перевод с французского, с подлинной рукописи Манштейна. Приложение к «Русской старине», СПБ, 1875).

Не имея возможности приостановить поток беглых на Дон, опасаясь восстаний со стороны казаков - вчерашних крепостных крестьян, московское правительство решило постепенно распространить свое влияние на казачество, использовать его для военной охраны южных границ государства как оплот против татар и турок. Естественно, правительство делало ставку на зажиточное, «домовитое» казачество, на казачью верхушку, стремясь через нее оказывать влияние и на остальную массу казачества.

Расчет оказался верным. Подарками и льготами московское правительство прибрало к своим рукам верхушку донского казачества. Домовитое казачество все больше превращалось в агентуру московских царей, верой и правдой служило им и стремилось подчинить себе всю массу голытьбы.

В моменты, когда голутвенное казачество выступало на стороне крестьян, восстававших против крепостного строя, домовитые казаки всегда предавали интересы голытьбы и способствовали разгрому восстаний крестьян и казаков.

Московские цари особенно поощряли тех зажиточных казаков, «которых войско слушает», т. е. влиятельных в среде казачества. Они получали добавочные подарки. Представители зажиточного донского казачества, приезжавшие в Москву, милостиво принимались в Посольском приказе и самим царем.

Выдавая жалованье, награждая низовых казаков ценными подарками (Сохранилось яркое свидетельство современника о том, что казачья голытьба обвиняла старых («добрых», «домовитых») казаков в том, что они продали тихий Дон московскому государю за жалованье и соболя,- те самые соболя, которые часто посылались из Москвы на Дон тайным образом для наиболее отличившихся домовитых казаков «за радение о государевом деле»), поддерживая с ними повседневную связь, московское правительство требовало, чтобы взамен этого они организовывали военную охрану южных границ, боролись с притоком беглых, препятствовали росту «мятежных», антикрепостнических настроений в среде казачества, особенно - верховьев Дона.

Начиная с середины XVI века, сохранившиеся документы говорят уже более четко о том, что некоторая часть казачества, преимущественно низового, несла государственную службу, оберегая южные границы от набегов турок, крымцев и ногаев.

Неизвестно, с какого именно года установились связи и переписка между казаками и царским правительством и с какого года началась посылка жалованья казакам. Грамота Ивана IV от 3 января 1570 г. говорила: «мы вас за вашу службу жаловать хотим», и в грамоте 17 августа 1571 г. подтверждалось: «А как нам (государю) послужите и с Микитою (казачьим атаманом Никитой Маминым) нашему делу учнете промышлять и мы вас пожалуем своим жалованьем» (Н. М. Карамзин. - История государства Российского, т. IX).

В грамоте 1584 г. содержатся указания и на состав «жалованья»: селитра, свинец, провиант, сукно. Вообще же «жалованье» состояло из денег, хлеба, вина, пороху, свинца, селитры, серы, ядер, холста, сукна.

Под 1614 г. в одном из документов упомянуто, что прибывший в Москву с Дона Иван Опухтин говорил в Посольском приказе, что «казаки (на Дону) вынесли в круг Государево знамя, которое к ним прислано с атаманом Игнатьем Бердищевым». Следовательно, к 1614 г. уже было получено на Дону государево знамя.

Низовое казачество высоко ценило свои права и привилегии и рьяно оберегало их от остальной массы казачества. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что при царе Федоре низовые казаки жаловались царскому послу Григорию Нащокину: «Прежде государь нас жаловал и посылывал нам грамоты, низовым, лучшим атаманам по имянно, а потом всем атаманам и казакам, низовым и верховым, а ныне писано наперед атаманам и казакам верховым, а после нам, низовым; то не имянно: верховые казаки государевой службы и не знают».

В чем же состояла эта «государева» служба?

Сами казаки так говорили о своей «службе» московскому правительству: «Служим мы... и за тебя, великого государя, и за все твое государево Московское и Российское государство противу твоих государевых неприятелей турок и татар бьемся, не щадя головы свои складываем, раны и увечья принимаем» (Донские Дела, кн. V, ст. 571. С какого именно времени казачье войско стало типичным конным войском? Еще в 1900 году акад. С. Ф. Платонов в числе вопросов, на которые желательно получить разъяснения на XII археологическом съезде в Харькове, ставил вопрос: «Когда донское казачество стало конным войском?».

Некоторый свет на этот вопрос проливает постановка казаками перед Москвой в 1660 году вопроса о необходимости для успешной борьбы с турками создать казачью конницу. Казаки объясняли свои некоторые неудачи в стычках и схватках с турками отсутствием у них конных воинов: «а на степи, государь, нам с теми турскими и крымскими и азовскими людьми биться не с кем, потому что мы... безконны». (Донские Дела, V)).

В грамоте царя Михаила Федоровича (1619 г.) содержится следующее перечисление «служб» донских казаков: «Вы нам, великому государю, служите, по шляхам разъезжаете, и по перевозам лежите, и ясырий отгромливаете (т. е. пленных отбиваете. - Б. Л.), и в наши украинские городы приводите, душ по сту и по двесте, и струги и гребцов наймуете и корм про них покупаете, а наших послов и посланников встречаете и провожаете в Царь-город и в Ногаи большие и в малые» (Цит. по ст. «Донское казачье войско». Военная энциклопедия, т. IX, М, 1912).

При отправлении царских послов для переговоров с турками им вменялось в строжайшую обязанность во всем совершенно точно следовать особому секретному «наказу» для послов. От Воронежа послы шли до Азова Доном в стругах, а конная охрана сопровождала их, двигаясь по берегу.

Что касается казаков, то в наказе содержалась неизменная инструкция: в случае жалоб турок на казаков послы, во-первых, должны были предъявлять туркам контрпретензии за их набеги из Азова на украинные русские земли, а во-вторых, - категорически отрекаться от казаков за их «самовольство», утверждая, что если казаки («воры и беглые боярские холопы») и впредь не будут слушаться царя, то турки вольны чинить над ними что им угодно.

Донское казачество оказывало немалую помощь русскому правительству еще и своим постоянным наблюдением за всем происходившим в Крыму, Азове и степях, населенных татарами и ногаями. Сложные взаимоотношения между Москвой, с одной стороны, Крымом и Турцией - с другой, вызывали острую заинтересованность Москвы в том, чтобы всегда и с максимально возможной полнотой находиться в курсе событий в Крыму и в таком важном турецком форпосте в Приазовье, каким являлся Азов. Так называемые «отписки» Войска Донского в Москву часто содержали крайне ценные и важные для правительства сведения. Войско Донское сообщало, например, о прибытии и отъезде турецких представителей в Крым и Азов, о распрях среди азовцев и крымцев, сигнализировало о вероломстве последних, предупреждало о возможных выступлениях и происках со стороны татар и турок.

Не следует думать, что, устанавливая постоянные связи и переписку с Москвой, вовлекаясь в зависимость от русского правительства, получая от него жалованье и выполняя отдельные его поручения, казачество тем самым уже в XVI-XVII веках полностью было подчинено Москве и чуть ли не состояло у нее на службе.

Уже одно то, что все вопросы взаимоотношений с казачеством были сосредоточены в Посольском приказе, ведавшем внешними сношениями государства и вновь присоединенными к России территориями, говорит о многом.

Казачья масса недоверчиво относилась к боярам, к царскому правительству. Примечательно, как реагировали казаки на пронесшиеся в 30-х гг. XVII века слухи, что из Москвы на Дон посылаются ратные люди из 17 городов, чтобы, в ответ на самовольство казаков, «побить и вешать и животы (имущество) их грабить».

Казаки послали за помощью к своим собратьям-запорожцам, сзывали на Дон людей с Волги, Терека, Яика, выставили разведку вплоть до Воронежа, «животы свое похоронили по займищам, в земле». Казаки писали в Москву, что если царь наложит свою опалу на них, то они и без пролитья крови могут очистить Дон и найти себе «другой Дон». А так как причину опалы казаки усматривали в недовольстве царем их походами на турок и якобы в желании царя заставить казаков помогать Турции, то они заявляли, что им «турецкому (султану) на помощь не хаживать, бусурманам-де они помогать не будут».

Жертвой этих слухов, умышленно распространявшихся турецким послом Кантакузиным, пал царский посол воевода Иван Карамышев. Приведенный казаками на круг, он был обвинен здесь в попытке истребить казаков, и они зарубили его саблями и еще живым сбросили в воду.

Убийство на Дону боярина Карамышева повлекло за собой царскую опалу, неприсылку жалованья, резкое ухудшение отношений между Москвой и Доном. В 1632 г., когда эти отношения вновь стали налаживаться, правительство Михаила Федоровича категорически потребовало от казаков принятия присяги царю. Но казаки отказывались от этого. Ссылаясь на свои заслуги перед русским государством, начиная еще от участия во взятии Казани, казаки заявляли: «и крестнова государям целованья на Дону, как и зачался Дон казачьими головами, не повелось... При бывших государех, - писали казаки в 1632 г. царю Михаилу Федоровичу и патриарху Филарету, - старые отоманы козаки им государем неизменно служивали не за крестным целованьем» (СОВДСК, вып. XII, стр. 83. Полный текст отписки см. X. И. Попов. - Материалы к истории Войска Донского. СОВДСК, вып. XIII).

Однако, по мере того, как усиливалась зависимость Войска от Москвы, линия поведения правительства в отношении казаков становилась более решительной и требовательной. Но и казаки далеко не сразу «сдавали» свои позиции.

Характерно, например, что до 1647 г. московские послы с царским жалованьем являлись в войсковой круг и здесь держали перед казаками речь «по наказу», передавая царскую грамоту и жалованье. В 1647 г. послам было велено не являться в Черкасск, а добиться, чтобы казаки сами явились на стоянку послов. Не доезжая Черкасска, послы остановились, дав знать в Черкасск о своем прибытии. «И тогож Государь дни, - сообщали послы в отписке на имя царя Алексея Михайловича, - прислали к нам от Донского войска на кругу есаулов и казаков и говорили нам: прислал де их атаман Осип Петров и все Донское войско и велели вам говорить, чтобы с Государевым жалованьем шли к ним в круг. И мы, холопи твои, к ним в круг не пошли и им отказали. А велели атаманам и всему Донскому войску говорить, чтоб к твоему Государеву жалованью шли они к нам, холопем твоим, на стан» (Материалы к истории Войска Донского, СОВДСК, вып. III, Новочеркасск, 1902).

По этому поводу начались острые споры. Упорствовали обе стороны. Посланцы казаков то и дело возвращались в Черкасск и обратно к послам, заявляя: «Войску де Донскому к вам в стан не хаживать и наперед сего того не бывало, что атаманом и всему Донскому войску к вам к стану ходить и то де вы затеваете собой, что велите Донскому войску идти к себе на стан и в Государевой де грамоте того к войску не писано». Послы стояли на своем, казаки-на своем: «И атаман и все войско прислали и велели говорить, что вы упрямитесь... и в круг не идете и тем войско бесчестите, а у нас тово николи в войску не водилось, что ходить войску к вам на стан, а мы де для вас круги збираем и за тем де у нас Государева служба стала, что вы в круг нейдете и Государевы казны не отдаете, а у нас де как и зачалось Донское войско, такова образца не бывало, что Донскому войску на стан ходить или иные какие статьи переменять и о том де у нас в кругу приговор как исстари был, так и ныне будет и велели вам от войска говорить: буде вы к нам в круг не пой­дете и впредь к вам о том от войска пересылки никакие не будет и Государевы казны и запасов непримем...» (Материалы к истории Войска Донского, СОВДСК, вып. III, Новочеркасск, 1902).

После горячих опоров (причем казаки собирались посылать в Москву особую станицу с протестом) вопрос был решен на основе взаимных уступок: встреча послов с атаманом и казаками состоялась в нейтральном месте, «у часовни», где грамота и жалованье были вручены казакам. С тех пор и установился именно этот новый порядок: встречи вне Черкасска, на нейтральном месте.