"И взошел посев тот черной скорбью..."

'И взошел посев тот черной скорбью...'

 А древние пращуры зорко
 Следят за работой сынов,
 Ветлой наклоняясь с пригорка,
 Туманом вставая с лугов...

Валерий Брюсов

Всякий раз, когда вспоминаю я пережитое на войне, встает передо мной эта степь в междуречье Северского Донца и Каялы-Быстрой.

Я видел Кавказ и Карпаты, дунайские равнины и волжский Плес, приамурскую тайгу и узбекские субтропики, Золотые пески Болгарии и брянские леса, отроги Урала и янтарные берега Балтики, но ничего не знаю роднее и ближе, чем эти неоглядные, изрезанные косыми балками и вздыбленные крутыми холмами, вроде бы совсем неприглядные места, где прошла моя юность и где довелось мне в сорок втором году стать солдатом. Уезжая за тридевять земель от отчих мест, я всегда начинал скучать по степному разнотравью с пряными ароматами чебреца и полынка (их не опутаешь ни с чем другим на свете), п сны мои расцвечивались скупыми красками родной степи, что линяют вместе с капризами нашего не очень-то уютного для тех, кому эта степь вновину, климата.

Давным-давно, еще мальчишкой, привелось мне однажды увидеть эту степь в грозовую ночь. Молнии рвали в клочья низкое черное небо, и не мог погасить их хлынувший ливень: они буйно гуляли над Сокольими горами, высвечивая из тьмы красные скалы. Если говорить по совести, то Сокольи горы - вовсе и не горы, просто куцая гряда каменистых холмов. Но в народе их все-таки зовут горами, потому что в открытой степи их можно принять за великанов...

Грозы в нашем краю не редкость, но та не похожа была на другие. Я помню мгновение, когда вместе с ослепительной вспышкой молнии и громовыми раскатами мне наяву пригрезилось вдруг читаное про эту степь и про Сокольи горы в истрепанной школьной хрестоматии: жестокая сеча Игоря Святославича с половецким ханом. Наверное, думал я, и тогда вот так же сверкала в этой степи страшная молния, и сполохи вырывали из темноты окрашенный кровью дикий ковыль да горький типчак. Потом, когда непогода утихла и сеча была уже позади, пробилась сквозь тучи луна и озарила бледные, полные сурового величия лица погибших витязей, а над ними - орлов-стервятников, бившихся за добычу.

 Тут кровавых вин уж недостало;
 Тут и пир свой русичи кончали:
 Сватов напоили - сами пали.
 Пали храбро за родную землю...
 Травы низко с жалости поникли,
 Дерева печально приклонились...*

^*(Здесь и далее цитаты из стихотворного перевода А. Н. Скрипова. Слово о полку Игореве. Ростов н/Д: Кн. изд-во, 1957.)

Нет, не плодом фантазии, что всегда будоражит мальчишек, были мои тогдашние грезы. И сам я, и все мои сверстники хорошо знали, что сеча с половцами, о которой рассказывалось в "Слове о полку Игореве", случилась много веков назад именно здесь, у Сокольих гор, у Каялы-Быстрой, на берегах которой стояла наша станица. Недаром же то и дело находили мы в степи изъеденные ржавчиной наконечники стрел, русских ли, половецких, - определить было невозможно. А дед Трунин, который сторожил в степи бахчи, начал однажды копать криницу и наткнулся на шишак от железного шлема. Находку увезли потом в Ростовский музей. С учителем истории Василием Васильевичем Богачевым мы исходили эти места вдоль и поперек. "Здесь была битва с половцами, и только здесь", - убежденно говорил он нам. После одного из походов я сочинил еще, помню, стихи, их поместили в школьной стенгазете: "Дружина Игоря сложила голову в бою и нам, своим потомкам, эту землю завещала..."

Сколько ни шумело над этой землей гроз и опустошительных войн, сметавших, казалось, все живое, она возрождалась снова и снова - вечно юная и красивая, и всегда сильная и могучая, как неопалимая купина.

Вот так еще в далекие предвоенные, а потом и военные годы вошло в мою жизнь могучее и дивное творение, которое по праву называют Песнью Песней Русской земли - "Слово о полку Игореве".

Весной 1985 года исполняется 800-летие похода в половецкую степь дружины Игоря Святославича и 800-летие гениального памятника русской и всей мировой литературы - "Слова о полку Игореве". Восемьсот лет... А поэма, как и родная наша земля, по-прежнему остается все-таки молодой и не перестает волновать людские сердца.

На Сокольих горах, в междуречье Северского Донца и Каялы-Выстрой, где восемь веков назад прошумела жестокая битва Игоря Святославича с половецким ханом, кажется, будто до сих пор дожди и снега не могут вымыть кровавую ржавчину на разбросанных по всей степи камнях.

На окраине города Белая Калитва я видел памятник - высокую глыбу из диабазового гранита, похожую очертаниями на тугой колчан. На ней высечено: "Воинам Игоревой рати - храбрым русичам 1185 года". Памятник этот поставлен заботами ревнителей родного края, юных слововедов из Шолоховской средней школы города Белая Калитва.

Сразу оговорюсь: ребята не сделали никакого открытия. О том, где была битва, спорят и еще долго будут спорить ученые. Может быть, и не именно здесь случилась памятная сеча - обелиски и мемориалы не обязательно устанавливаются точно на месте событий. Памятник, имеющий скорее символическое значение, поставлен приблизительно на тех рубежах, куда зашел со своей дружиной отважный русский князь, желая преломить копье "на краю поля половецкого". Это - дань уважения потомков к героям прошлого, к мужеству русских воинов.

Одно поколение приходило на смену другому, немало гроз прошумело над землей с той поры, как вещий Бонн рассказал о ратных походах Игоря Святославича. Когда школьник, познав азбуку, принимается изучать родную литературу, он прежде всего знакомится со "Словом о полку Игореве". Он будет потом снова и снова обращаться к "Слову" и каждый раз открывать его заново. "Слово" поистине неисчерпаемо, потому что каждое новое поколение находит в нем себя. "Десять страниц, написанных огнем по небу", - образно сказал об этом произведении поэт Игорь Шкляревский (его перевод "Слова" ученые считают одним из лучших).

Поэт, историк, художник видят для себя в "Слове" тот животворный источник, который указывает им дорогу в творческих поисках. Пушкин на смертном одре жалел не о собственной жизни, а о том, что не успел перевести "Слово" на язык своего времени. Кстати, именно Пушкину принадлежит один из самых первых научных разборов "Слова". С пренебрежением отбросил Пушкин "аргументы" историков М. Т. Каченовского и О. И. Сенковского, сомневавшихся в подлинности "Слова": гениальное не может быть подделкой, а ведь гениальность "Слова" никто не опровергает. Подлинность "Слова" доказывается тем духом древности, под который "невозможно подделаться", говорил Пушкин.

"Слово" открывает собой первую страницу нашей художественной истории, нашей отечественной культуры. Творением всей своей жизни называл композитор Бородин оперу о походе Игоря, навеянную ему мотивами "Слова". А художник Васнецов три десятилетия потратил на то, чтобы воплотить мечту детства - написать полотно о павшем в битве, но не побежденном воинстве Игоря. В той самой битве, что явилась, по словам Маркса, призывом "к единению как раз перед нашествием монголов".

Удивительно краткая, но могучая по своему содержанию и поэтической силе Игорева песнь - так нередко называют в обиходе поэму "Слово о полку Игореве" - поистине неисчерпаема. Ее можно сравнить с драгоценной жемчужиной, добытой из глубины веков и не потускневшей от времени. Жемчужиной, блеск которой притягивает взоры и сердца новых и новых поколений. Ею восхищались наши деды и прадеды, ее будут перечитывать внуки и правнуки. И чем большие глубины открываем мы в "Слове", тем сильнее удивляемся неувядающей свежести его красок, тем глубже трогает его поэтическая прелесть, где человек живет одной жизнью с природой, а природа - с человеком.

"Слово" переведено почти на все языки мира, мы знаем также десятки переводов этого памятника с древнеславянского на современный русский язык. Одним из наиболее удачных считается, в частности, перевод, сделанный моим земляком, учителем из станицы Аксайской Александром Николаевичем Скриповым (добавлю: учителем и писателем, его перу принадлежат также стихотворный перевод "Задонщины" и роман "Рождение песни" - об авторе "Слова").

Каждому новому переводу "Слова", как правило, сопутствуют и новые открытия слововедов.

Нынешнему читателю трудно осилить подлинный текст памятника. Время меняет язык и нравы, делает иным весь мир, окружающий человека, - от пейзажа до его души. Не могли оставаться нетронутыми места, по которым ступало войско Игоря, - реки нашли себе новые русла, а Дикое поле и Незнаемая земля давно обжиты потомками, они распахали целину и возвели города, заложили в степях сады, проторили дороги. Бег времени неостановим. Людская память очень строго отбирает события. Нельзя не учитывать также, что поздние переписчики допускали ошибки, искажения и вольности в тексте. Потому-то так много в поэме "темных мест" и уже на протяжении почти двух веков (по крайней мере, с того времени, как граф А. Мусин-Пушкин приобрел у архимандрита Спасо-Ярославского монастыря рукописный сборник, содержавший единственный сохранившийся список "Слова", и опубликовал его) вокруг Игоревой песни не утихают научные споры. За это время сложилась целая наука о "Слове" - им занимаются литературоведы и лингвисты, историки и археологи, фольклористы и искусствоведы. В поэме всего 2885 значимых слов, а ее анализу посвящено более 5000 научных публикаций.

В этих исследованиях и поисках нас, жителей Донщины, прежде всего интересует вопрос: где она, легендарная река Каяла, воспетая Бояном? Ведь не голубеет она ни на одной из карт, и до сих пор все еще не разгадана ее тайна.

Не разгадана ли? Наверное, не стоит категорически так утверждать. Ведь логика научная и логика художественного произведения далеко не всегда тождественны. Прав известный слововед, писатель Евгений Осетров, сказав однажды, что он "совершенно не против того, чтобы вдумчиво, пытливо, с карандашом в руках перечитывать и перечитывать "трудную повесть", но - решительно против отвлеченных умствований, когда в каждом предлоге видят головоломку, невероятную загадку, которую надо решить, став с ног на голову"^*.

^*(Осетров Е. И. Мир Игоревой песни. М.: Современник, 1977, с. 214.)

Часто вспоминаю я своего станичного учителя Василия Васильевича Богачева - это он приобщал нас, довоенных мальчишек, к тайнам седой старины. Сколько исходили мы с ним тропинок по родной степи, по каменистым увалам Сокольих гор на берегах речушки Быстрой! Быстрой она, впрочем, значилась только на картах. Старики называли ее Каялой. Это от Василия Васильевича впервые узнали мы, что "Каяла" в переводе с тюркского и есть "Быстрая"...

Так не в этом ли таился ключ к разгадке? Ведь автор "Слова" вполне определенно называл полем битвы долину реки Каялы. Значит, здесь?

А ученые трактаты говорили совсем другое...

Для исследователей "Слова" прибрежье "у Каялы быстрой" всегда оставалось загадкой. Иные считали, что Каяла - это река Кагальник, один из притоков Дона. Другие - что это Кальмиус, впадающий в Азовское море. Третьи именовали Каялой речушку Макатиху - приток Голой Долины. Но более убедительный вариант выдвинул в конце 30-х годов ученый-историк В. А. Афанасьев. Тщательно изучив текст "Слова" и летописные источники - памятники, взаимно дополняющие друг друга, - он пришел к выводу, что Каяла - это все-таки река Быстрая, левый приток Северского Донца. В междуречье Быстрой и Калитвы (другого левобережного притока Донца), к юго-западу от нынешнего города Морозовска, считает ученый, и произошла битва Игоря с половцами. И вот почему.

Дружина Игоря пришла в эти места берегами Северского Донца по непроторенным шляхам, почти от самых его истоков, из Новгород-Северской земли. Ипатьевская летопись так и рассказывает об этом: "Игорь, внук Ольгов, поеха из Новгорода месяца Априля в 23 день, во вторник, поимя с собой брата Всеволода". Случилось это, стало быть, 23 апреля 1185 года. День этот князь Игорь выбрал не случайно - он был днем рождения Георгия Победоносца (а у князя было второе имя, полученное при рождении, - Георгий). В Путивле войско Игоря объединилось с дружиной Владимира и двинулось на юго-запад, то есть через те места, где расположены дыне Сумы, Белгород, Волчанск, Изюм.

В среду, 1 мая 1185 года, войско было свидетелем солнечного затмения, встревожившего ратников как дурное предзнаменование. Черные тучи поползли по небу, и "четыре солнца" засияли над дружиной. "Быть большой беде, - говорили ратники. - Плачет солнце о грехах человеческих". Упоминание об этом есть в другой летописи - Лаврентьевской, где сказано: "Месяца Мая в 1-й день, на память св. пророка Еремия, в среду на вечерни, бысть знамение на солнце, темно бысть вельми и сие бысть больше часа, яко и звезды видети... и бе видети зело страшно и ужаса исполнено знамение". Событие это произвело гнетущее впечатление: вся дружина "поникоша главами" Не стоит слишком сурово осуждать наших предков за столь наивную и глубокую веру в небесные и иные "предсказания". Ведь не только столетия назад, но и сейчас еще предостаточно различных суеверных представлений об окружающей нас природе. А тогда, изумленные непонятным, диковинным, летописцы порой видели в небесной вышине то, чего не было и в помине. И гадали: чем же грозит столь устрашающее знамение? Бояре советовали Игорю вернуться, но он вопреки их суеверному страху оставался непреклонным:

 - Преломить копье хочу, - сказал он, -
 На краю большого поля вражья.
 Вместе с вами, русичи родные,
 Голову хочу сложить я в битве
 Иль испить своим шеломом Дону!

Если верить летописным источникам, от Новгород-Северского до Изюма войско Игоря шло девять дней. Примерное расстояние этого пути - 360 верст. На дневной переход выпадает по сорок верст. Значит, полк Игоря был конным, имел небольшой обоз. Были в войске и пешие воины из числа "черных людей", но они шли не пешком - сидели на конях. Это предположение высказал профессор В. Г. Федоров^*. Наличие в дружине пеших воинов не могло быть чем-то исключительным. В битве при Липицах в 1216 году, например, новгородцы слезли с коней и тоже бились пешими, как их предки, да еще и босыми - для большей легкости. Дело в том, что ополченцы, которые набирались по преимуществу из ремесленников, плохо сражались в конном строю и предпочитали пеший бой, а в походах передвигались верхом.

^*(Федоров В. Г. Кто был автором "Слова о полку Игореве" и где расположена река Каяла? М.: Молодая гвардия, 1956.)

У Изюма войско задержалось на два дня. Столь длительный привал вовсе не был вызван замешательством, связанным с затмением, как полагают некоторые. Дурное предзнаменование не испугало Игоря, он ждал, пока подойдут куряне.

И вот еще на что уместно обратить внимание. Солнце дважды предостерегало Игоря в походе. "Тогда Игорь возре на светлое Солнце и виде от него тьмою вся своя воя прикрыты..." - говорится об этом в первый раз. После встречи Игоря с братом Всеволодом снова: "Тогда вступи Игорь князь в злат стремень и поеха по чистому полю. Солнце ему тьмою путь заступаше..." В летописях затмение описывается по-христиански, как знак божественной воли (знамению творец - бог). А в "Слове", напротив, божеством изображается Солнце - по языческим традициям, которые сохранялись в героическом эпосе Ольговичей. Автор поэмы не случайно называет и Игоря, и его деда Олега внуками (потомками) Даждьбога, носителями света (Игорь - "светлый"), а половцев - носителями тьмы^*.

^*(Эту гипотезу высказал в 1979 году на VIII Международном конгрессе славистов в Загребе советский ученый А. Робинсон.)

Соединившись с курянами, Игорь-князь "поеха по чистому полю". В ту пору близ Изюма действительно кончались дремучие леса и начинались степи. Дальнейший маршрут воинства я в "Слове", и в летописных источниках указан вполне определенно: "позрить синего Дона" да "поискать града Тмутороканя", находившегося в самом конце половецких степей. За Изюмским курганом начинались уже владения кочевников:

 О, земля ты русская, родная!
 Далеко осталась за холмами...

Первая битва с половцами произошла 10 мая 1185 года на реке Должике. Шумели воинские стяги, звенели о шеломы харалужные мечи, кричали распуганные лебеди, и гудела земля под коваными копытами. Удар Игорева войска был очень стремительным. Русские воины, разгромив врага, взяли богатую добычу, мостили расписными тканями и золотом мосты по болотам. Наверное, недаром пересохшая речушка в здешних местах стала называться Шарапкой ("шарап", как толкует словарь Даля, означает "расхват по рукам"). И хутор в этих местах еще и поныне именуется Шараповкой.

Но первая и сравнительно легкая победа, как известно, не стала решающей. На следующий день, 11 мая, войско Игоря преследовало отступавших половцев и не догадывалось о хитром маневре врага. Отходя на восток по водоразделу между реками Лихой и Кундрючьей, половцы стремились завлечь русичей к Сокольим горам (а расположены эти горы у Каялы-Быстрой) и там дать бой. Задонецкое междуречье походило на мешок, завязка которого была в руках у половцев.

Игорь стал жертвой распространенного в средние века кипчакского (половецкого) тактического приема: противник заманивался в междуречье, лишался маневра, и это решало исход-битвы. В половецких степях были даже понастроены стратегические валы, напоминавшие по внешнему виду латинскую букву "V". Крылья этих валов тянулись на многие километры. В мирное время они служили для охоты. В эти углы загоняли стада диких лошадей и сайгаков, а при нашествиях в них заманивались вражеские рати. Я видел следы таких валов и в долине реки Быстрой, и на реках Калитве и Березовой. Усомниться в том, что они являлись плодом человеческих рук, никак невозможно.

Авангард Игорева войска еще не успел отдохнуть после битвы, которая произошла накануне, солнце мучило "храбрых воинов в безводном поле жаждой". Когда русичи пытались напоить коней в верховьях расходившихся по обе стороны их пути балок, половцы осыпали всадников тучами стрел. Лишь к вечеру измученное войско достигло Донца. А переправившись через реку, оно вынуждено было принять неравный бой. Игорь был ранен и попал в плен. А из-за Сокольих гор и с верховьев Каялы продолжали наступать "аки борове" (леса) все новые и новые полчища врага. Спешившиеся русские дружинники попали в окружение конных половцев.

 Под копытом почернело поле,
 Сплошь оно усеялось костями
 И горячей кровью обагрилось;
 И взошел посев тот черной скорбью...

Так трагически завершился 12 мая 1185 года поход Игоря.

То, что битва случилась на Сокольих горах, подтверждается и топографией местности, которая соответствует летописным источникам и указаниям автора "Слова", и состоянию военного искусства XII века. Иные варианты этой аргументации лишены.

Гипотезу В. А. Афанасьева поддерживает другой известный ученый-слововед В. И. Стеллецкий. В Ипатьевской летописи упоминается река Сюурлий. Это, по его мнению, и есть река Быстрая, где произошла сеча. А Каяла - это Калитва. Автор "Слова" мог заменить название реки Сюурлий более певучим и поэтическим наименованием - Каяла (скажем, подобно тому, как впоследствии А. С. Пушкин в "Полтаве" заменил имя дочери Кочубея - Матрена - более поэтическим - Мария). Слово "Сюурлий" происходит от "су" - вода, "урлиб" - каменистый подъем, а "Каяла" в тюркском языке означает не только "быстрая", но и "скалистая", "каменистая". Кипчакское название реки просто прошло стадию русификации.

К какой реке больше подходит название "скалистая" и "каменистая" - к Калитве или Быстрой? Да, пожалуй, они обе л скалистые, и каменистые, и быстрые. Так не здесь ли, в междуречье Калитвы и Быстрой, скрыта тайна Каялы?

Каяла - гидроним тюркского языка - означает название реки с крутыми каменистыми берегами. Русло Калитвы пробито в твердых породах Донецкого кряжа. В своем нижнем течении она имеет высокие обрывистые берега, сложенные в основном из песчаников и известняков. В округе здесь сухие степи, усеянные многочисленными насыпными курганами. И Донец рядом, и "черна земля под копытами", и Дон не столь далеко. А что касается моря, в котором утонули многие русские воины, то автор "Слова" вполне мог иметь в виду Азовское море. Правда, не исключена возможность наличия в те времена большого озера в долинах рек или где-то на водоразделах. Следы высохших озер имеются в окрестностях Белой Калитвы, Тацинской, Скосырской, где, между прочим, в песчаных карьерах то и дело находят останки самых натуральных морских раковин.

Не будем также забывать, что автор - не хронист, не летописец, - он прежде всего поэт. А коль так, то в душе его не может не жить образ моря. Синё море всегда любили русские певцы, вспоминавшие о том, как "крикнула лебедонька на просторе да разыгрались белопенные волны..."

А может, Каяла-Быстрая лишь мифическая река? Ведь были и такие комментаторы "Слова", которые, не найдя ее на картах и ссылаясь на летописные источники, изображавшие кающегося Игоря, приходили к выводу, будто Каяла попросту "река покаяния" - нечто вроде берегов вавилонских.

Но непосредственный участник похода Игорева войска, автор "Слова", не мог шесть раз упоминать Каялу как место гибели своей дружины, если бы она в действительности не существовала. Именно тем и отличается "Слово о полку Игореве", скажем, от "Витязя в тигровой шкуре" или "Песни о Роланде" (произведений, созданных почти в одно и то же время), что описывает оно действительные лица и события.

Напомню, как ссылается на Каялу автор "Слова". В субботу, когда "поутру рано возвещали свет кровавые зори", вещий Боян говорит, что быть великому грому и дождю идти стрелами, ломаться копьями о кольчуги и саблям острым притупиться о половецкие шлемы "на реке Каяле - возле Дона". На том самом месте "прежних схваток", где когда-то Святополк "велел отца забрать с Каялы и свезти его в престольный Киев", пали теперь стяги Игоря. "На прибрежье у Каялы быстрой" разлучались после поражения Игорь со Всеволодом. Оплакивая гибель товарищей, Боян поносит Игоря с обидой за то,

 Что он все свои дружины в битве	 
 Погрузил на дно реки Каялы,
 И все дно реки той половецкой
 Игорь чистым золотом усыпал...

Бояре толкуют смутный сон Святослава - великого киевского князя - и снова упоминают роковую реку: "На Каял-реке тьма свет покрыла..." Наконец, в плаче Ярославны вполне определенно говорится о месте сражения:

 Омочу я свой рукав бобровый	 
 Во Каял-реке той половецкой, 
 Оботру кровавые я раны 
 На могучем белом теле князя.

Каяла упоминается и в летописных источниках. В ту пору она находилась в самом центре путей от пограничных половецких застав, расположенных у Изюма, к землям ногайцев. Характерно, что до сих пор некоторые хутора в этих местах носят наименования, сохранившиеся со времен половцев. Таков, например, хутор Поганый (Крутенский) близ Белой Калитвы или хутор Кащеевка близ слободы Скосырской ("кащей" в переводе означает "пленник"; возможно, половцы торговали здесь пленниками). Имеют отношение к лексикону половцев названия и других хуторов - Бургуста, Чапура, Усть-Халань, Байгаринка, Кумшелек, а также названия рек - Кагальник, Кумшак.

Наконец, еще один важный довод в пользу варианта В. А. Афанасьева. По преданию, Игорь, попав в половецкий плен, томился в Кобяковом городище. Расположено оно было, как установили археологи, на территории нынешней балки между городом Аксаем и восточной окраиной Ростова-на-Дону. Именно здесь мог Игорь, готовясь к побегу из плена, "мыслью мерить поле до Донца от Дона". Узнав, что половцы хотят перебить пленников, он на закате, когда сторожа напились кумыса и думали, что князь спит, приподнял полу кибитки и выбрался из нее. Его ждал уже Овлур (Лавр) - крещеный половец, помог сесть на коня и горностаем бежать к Донцу. Уходя от погони, Игорь загнал коня и одиннадцать дней шел пешком...

 И сказал Донцу бесстрашный Игорь:	 
 "О, Донец! Величья ты достоин! 
 На волнах ведь ты лелеял князя, 
 Расстилал траву ковром зеленым 
 На своих серебряных прибрежьях, 
 Одевал его туманом теплым. 
 Под ветвистым деревом зеленым..."

Воздавая хвалу Донцу, Игорь в то же время тяжко упрекает другую русскую реку - Стугну, "затворившую" (то есть предавшую) некогда князя Ростислава, тоже воевавшего с половцами. Если Стугна наречена рекой-изменницей, то Донец - рекой-патриотом, символом русской воинской славы.

Крохотная речушка Каяла-Быстрая кружит по бескрайней степи узкой белесой змейкой, словно нехотя несет к Донцу свои воды - прозрачные до синевы, покрытые стылой родниковой зябью. Никогда не качала она на своих волнах ни корабли, ни ладьи, а путнику можно вброд перебраться по ее песчаным отмелям на другой берег. И все-таки речушка эта знает себе цену. Круто огибает она высокий курган, по имени Караул. Это здесь высится памятник древним нашим пращурам, тем, кто, "омочив натруженные свои ладони и препоясавши ум крепостью своею, поострили сердце свое мужеством и, исполнившись духа ратного, повели полки свои за землю Русскую". Это здесь, на берегах Каялы, черной скорбью взошел кровавый посев, заслонивший в ту давнюю пору от непоправимой беды народ наш и Отечество наше.

"Слово о полку Игореве" родилось на Дону. Его строки складывались в воинском походе Игоревой дружины, в самой гуще жестокой и кровавой сечи с иноземными врагами.

Когда безымянный для нас автор создавал Игореву песнь, он не заглядывал в грядущие столетия с надеждой увидеть там свое имя. Он лишь страстно рассказывал своим современникам о тех событиях, что черной полосой прошли по небу России, но зато стали для многих и многих поучительным уроком. Правда жизни, которой следовал автор "Слова", сплавленная с мастерством большого художника и твердой верой патриота в великое будущее родной земли, сама по себе определила право Игоревой песни на бессмертие.

Споры о том, кто был автором поэмы, еще будут продолжаться, наверное, не один год. Был ли им дружинник из Игорева войска или безымянный русич, очевидец битвы, а может, он слышал рассказ о роковом походе от отца либо брата, чудом переживших сечу? Поэт Игорь Кобзев пытался однажды, оперируя вроде бы убедительными фактами, доказать, что автором "Слова" являлся сам князь Игорь, но я не склонен разделять его точку зрения: трудно, почти невозможно представить, что выдающийся полководец был еще и гениальным поэтом. Долго еще, видимо, если не навсегда, будет оставаться для нас и для потомков "Великим Неизвестным" автор поэмы. Нельзя, конечно, терять надежду, что исследователи, изучающие древние рукописи, смогут неожиданно обнаружить его имя. Одно лишь бесспорно: автор Игоревой песни - это русский народ, выстоявший в пору самых тяжких испытаний и всегда выходивший из них еще более сильным и могучим.

Устами автора "Слова" говорило его Время. Что же касается анонимности, то она, можно сказать, входила в этикет средневекового искусства. Мы ничего не знаем о людях, которые создавали фрески Киевской Софии, написали Ченстоховскую божью матерь или Владимирскую богородицу, кто строил византийские храмы. Не осталось имен, но остался глубокий и неповторимый (повторить гениальные творения не дано никому из смертных!) след человеческой истории. Молчат об этом летописи, противоречивы легенды и предания.

О том, кто был автором "Слова", строилось немало гипотез, высказывалось много догадок. Назывались, например, имена галичан - премудрого книжника Тимофея и "словутного" (прославленного) певца Митуса; киевлян - Кочкаря, "милостника" (любимца) Святослава и тысяцкого боярина Петра Бориславича; черниговского тысяцкого Рагуила и сына новгородского посадника Романа... Список этот далеко не полон. Вся беда, однако, з том, что почти все эти предположения очень уж уязвимы.

Взять, к примеру, гипотезу профессора В. Г. Федорова, который доказывает, что автор "Слова" - тысяцкий Рагуил. Личность Рагуила вполне реальна. Как свидетельствуют летописцы, он принимал участие в киевских событиях 1147 года, а если согласиться с В. Г. Федоровым, участвовал в 1185 году в походе Игоря и около 1187 года написал гениальную поэму. Тысяцкими редко делались в ранней юности. Значит, Рагуилу, когда он создавал Игореву песнь, было около семидесяти лет. Можно, конечно, допустить, что он и в таком преклонном возрасте не расставался с поистине юношеской энергией. Непонятно тогда другое: почему Рагуил в 1147 году выступал врагом черниговских князей Ольговичей, а позже стал у них же тысяцким, служил Игорю верой и правдой (дочь Рагуила была выдана за Лавра, который помогал Игорю бежать из плена)?

Не стоит, наверное, во что бы то ни стало "пристраивать" то или иное литературное произведение к определенному лицу, как делает это и ростовский писатель Александр Скрипов, отождествляя автора "Слова" с "вещим Бояном" - самым известным поэтом XI века. Справедливости ради замечу, что сам роман А. Скрипова "Рождение песни" написан очень поэтично, автор превосходно знает древнюю Русь, увлекательно рассказывает о той поре.

Баять, баить - значит говорить, рассказывать; байка - сказка. Отсюда, считал Александр Николаевич Афанасьев - выдающийся историк и фольклорист - и имя Боян переводится как певец, чародей. "Дивная песнь его носилась соловьем в дубравах, сизым орлом под облаками и серым волком по земле..."^*

^*(Афанасьев А. Н. Древо жизни. М.: Современник, 1983, с. 105.)

По всей вероятности, Боян - христианин. Но он играет на гуслях, "бесовском инструменте", который годится разве лишь для закоренелых язычников - волхвов. Боян - для автора "Слова" - внук бога Белеса, и не потому только, очевидно, что Белее был покровителем поэзии, а потому, что сам был "вещим", то есть кудесником, имеющим отношение к богам. Христианин-то он христианин, а припомните разговор с Донцом: Игорь обращается к языческому божеству... Не случайно украинский писатель Василь Шевчук назвал свой роман об авторе "Слова" и его судьбе - "Велесич". Писатель создал интересный образ певца родной земли, выходца из простого народа, который жил тревогами и заботами своего неспокойного времени.

Несколько лет назад появилась еще одна гипотеза - ее высказал филолог В. Суетенко^*. Он ставит под сомнение сам принцип поисков автора поэмы: претендент непременно должен, по мнению некоторых исследователей, быть выходцем из культурного центра тогдашней Руси (Киева, Новгорода, Галича, Чернигова), а имя его - обязательно упоминаться в летописях. Но... разве осталось в летописях имя того же Бояна? И почему, спрашивает В. Суетенко, творцом "Слова" мог стать лишь "столичный" житель, а не "провинциал"? Ведь авторами многих шедевров средневековья, таких, скажем, как "Песнь о Роланде", "Песнь о моем Сиде" или "Витязь в тигровой шкуре", были как раз "провинциалы" (замечу, в дополнение к рассуждениям В. Суетенко, они становились авторами знаменитых произведений и в последующие века - вплоть до нашего времени).

^*(Суетенко В. Великий Неизвестный. Неделя, 1979, 31 авг.)

А главный довод, на который обращает внимание В. Суетенко, это - "темные места" в поэме, о значении и смысле которых нам приходится лишь догадываться. Объяснить их присутствие в поэме можно лишь тем, что автор принадлежал к диалектной группе, "примешивал" слова и выражения родного ему говора к русской литературной речи.

В этой связи не могу не вспомнить об интересных открытиях, с которыми познакомили меня слововеды в городе Трубчевске, на Брянщине.

Есть в поэме такая фраза: "За нимъ кликну Карна, и Жля поскони по Русской земли, смагу людемъ мычючи въ пламяне розе..." Это - как раз из "темных мест", над которыми давно ломают голову переводчики "Слова". Что такое Карна и Жля? Или кто они такие? Плач и скорбь, как полагают некоторые исследователи? Или имена половецких князей?

На Брянщине, как считают археологи, располагались первые поселения древних славян. Многие слова, которые были в употреблении у наших далеких предков, до сих пор живут в местном говоре. Таких слов, встречающихся в поэме, нашли около двухсот! Карна - это, оказывается, скорбь, мука. Смага - страдание, горе. А жля - печаль, жалость. Фраза, о которой вдет речь, открывается для нас совсем по-новому: "За ним кликнула скорбь, и печаль поскакала по Русской земле, горе людям мыкая в пламенном роге..."

Или другое "темное место". Игорь, бегущий из плена, сравнивается в поэме с "босым волком". Толковали это выражение тоже по-разному, и никто из переводчиков до последнего времени не был прав. А на Брянщине "босый волк" и поныне это волк, сбросивший после линьки зимнюю шерсть и потому бегающий легко и быстро.

А Буй Тур Всеволод? Всегда переводили это как буйный, воинственный. Но ведь и Рюрик Ростиславович, никогда не славившийся воинскими подвигами, в поэме тоже Буй. А в брянском говоре "буй" означает "большой", "могучий". К Рюрику это подходит точнее. Ярославна в лоэме хочет утереть князю "кровавый его раны на жестоцем его теле". Это переводили: "на крепком теле". Но на Брянщине слово "жестокий" имеет совсем иной смысл: это - "горячий", "воспаленный". Стяги перед битвой с половцами в поэме "глаголють"... Традиционный перевод - "говорят". И это неточно. По-брянски "глаголют" значит "предупреждают"...

Иные слововеды находят в поэме тюркизмы. К числу их относят и слово "харалужный" - так автор поэмы именует меч. Искали этому объяснение. В тюркских языках подобное слово есть: "харлык", что означает чернота. Но разве у русичей были черные мечи? Не заметили слововеды и другой, весьма существенной стороны дела: называется оружие "харалужным" с русской, а не с половецкой стороны. А это очень важно! Важно потому, что на Волыни, оказывается, существовало в древности село Харалуг, и его жители славились как искусные металлурги и оружейники. Они выплавляли очень прочную сталь - харалуг. Потому-то и обращение Святослава к братьям-князьям Игорю и Всеволоду: "Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузе скована..." переводить, оказывается, надо не так: "Ваши храбрые сердца из крепкого булата скованы...", а совсем иначе: "Ваши храбрые сердца в знойном Харалуге выкованы..." Знойном потому, что в селе Харалуге, наверное, сам воздух был горячим от плавильных печей и кузнечных горнов. Ведь "жестокий" на брянском диалекте как раз и означает "горячий", "знойный", "воспаленный"...

В главе "Сон Святослава" есть некие "дебри Кисани". А это как понимать? Может быть, "дебренски сани", что под крик воронья мчатся к синему морю? Иначе говоря, Святославу снятся собственные похороны? Толкуют и так. А почему "дебренски"? Да потому, что Брянск назывался в ту пору "Дебренск": находился в самой глуши лесных дебрей. А коль много было в округе лесов, значит, были и мастера обработки дерева, искусно изготовлявшие и возки, и сани для княжеского двора.

Так делаются открытия.

Кто же он все-таки - автор "Слова"? Конечно, воин, дружинник, участник Игорева похода. Он знает оружие, тактику, военную терминологию, он предан княжеской дружине, он с уважением упоминает в финале поэмы о воинском братстве, провозглашает здравицу князю и его ратникам. Он откровенно восхваляет старших Ольговичей - Святослава Киевского и Ярослава Черниговского. Игорь в поэме - "свет светлый", он и его брат Всеволод - "два сокола". Сын и племянник Игоря - "оба молодых месяца". Младший брат Игоря для него - образец витязя, Буй Тур Всеволод. Славится и тесть Игоря - галицкий князь Ярослав Осмомысл.

Значит, автор поэмы был близок к Игорю, наверняка был его "милостником", любимцем, и платил добром за добро. Вчитайтесь в текст поэмы: на стороне Игоря все боги и природа, они помогают ему бежать из плена. Вся Русь - до дальнего Дуная - радуется возвращению князя. Игорь предстает в поэме как пылкий патриот, мечтающий вернуть родине Тмутараканское княжество, убежденный противник половцев, бескорыстный рыцарь - он берет себе из богатой добычи лишь воинские знаки побежденных врагов. А коль так, вовсе незачем искать автора в Киеве, Галиче, Полоцке, то есть за пределами Новгород-Северской земли, вотчины Игоря. Он отсюда. И, наверное, по праву поставлен в этих лесных краях, в Трубчевске, памятник автору "Слова".

Автор "Слова" не мог быть немощным стариком - певец и воин, слагавший Игореву песнь. Может быть, он пел ее слова на привалах в трудном походе по земле дикой и незнаемой, поднимал дух раненых и уставших товарищей по оружию, может быть, потом помогал им бежать из половецкого плена и сам бежал вместе с ними. Молодой - потому что его привлекают и воинская удаль, и храбрость, и подвиги, и неравнодушен он к молодицам-россиянкам (вспомните, как вслушивается автор в песню готских дев, как передает он плач славянок по "милым ладам", то есть мужьям, как восхищается он супружеской любовью и женской верностью Ольги Глебовны и Ефросиньи Ярославны...)

Этот Великий Неизвестный, подаривший своим потомкам величайшее творение, которое живет уже восемь веков и будет жить вечно, был жизнелюбом, он верил, что силы добра и света непременно восторжествуют на земле.

Волшебство искусства, наверное, прежде всего, в дерзости гениев, которые не мечтали о посмертной славе и потому не запечатлели своих имен.

В Белой Калитве я познакомился с человеком, который посвятил всю свою жизнь без остатка "Слову". Он уже ушел из жизни - учитель Петр Иосифович Ковешников. Мы много лет дружили с ним, переписывались. Это он, Ковешников, организовал еще три десятка лет назад в Шолоховской средней школе общество "Боян" и создал первый в стране музей, посвященный "Слову".

Каждое лето Петр Иосифович отправлялся с ребятами в походы и экспедиции - подышать воздухом истории. Таких походов, путешествий и экскурсий на счету "Бояна" уже не меньше сотни. Были ребята и в древнем Киеве, в Чернигове, Новгороде-Северском, Путивле, Рыльске, Трубчевске, Курске, Изюме, в селе Гочеве (предполагаемом Римове), в Глухове, Сумах - отовсюду они привезли по горсти священной земли, чтобы вложить ее в фундамент мемориального памятника храбрым русичам из Игорева войска. Ребята сами предложили и проекты памятника - они экспонировались на специальной выставке в Пушкинском доме.

Семнадцатитонная гранитная глыба для памятника была доставлена в Белую Калитву из онежского поселка Рыбоозеро - из тех мест, где в сорок третьем году разведчиком 88-й гвардейской стрелковой дивизии был Петр Ковешников. Но это - уже счастливая случайность. А строили памятник сообща - ребятам помогали рабочие Белокалитвенского металлургического завода, горняки треста Шолоховуголь, строители участка Южтехмонтаж, ленинградские архитекторы. Кроме стальных капсул с землей из пятнадцати городов, посылавших ратников в Игореву дружину, в основание памятника замуровали на вечное хранение экземпляр "Слова".

И сам музей тоже необычен, он не похож на другие. Тех, кто приходит сюда, встречает пристальный взгляд ратника с пером в руке. Кажется, вот-вот распрямится мужественная рука, сжимающая гусиное перо, разомкнутся сладкозвучные уста и встанет песнотворец во весь рост, изречет добросердечно: "Будьте здравы и веселы, сыновцы мои родные! С вами хочу промчаться на рысаках по степям широким к Дону великому, зачерпнуть свежей струи хрустальной..." Это - подарок ворошиловградского скульптора, лауреата Государственной премии Украины Ивана Михайловича Чумака: первый памятник первому поэту России.

Со стен музея смотрят на посетителей открытые и суровые лица русичей из войска Игоря, нежный лик Ярославны, воины с обликом архангелов и архангелы в ратных доспехах. Горы альбомов и папок: "Природа в "Слове", "Слово" и местный фольклор", "Библиография "Слова", "Рисунки на темы "Слова", "Культура древней Руси", "Оружие и боевое снаряжение русских воинов XII века"...

На застекленных стендах любовно (главное богатство!) расставлены книги с одной и той же надписью на обложке: "Слово о полку Игореве". Тут и новые, и совсем редкие издания, книги с автографами крупнейших слововедов мира, переводчиков - советских и зарубежных. "Слово", изданное в Болгарии, Франции, Швейцарии, Америке, Австралии... Триста томов на разных языках мира! Карты, схемы, рефераты, газетные вырезки. Все это собирают и систематизируют сами ребята. Они сняли любительский фильм "На реке Каяле, у Дона великого"...

Да, наверное, нигде в мире нет такого богатства! Двенадцать видных советских и зарубежных слововедов, многие известные писатели согласились быть почетными членами общества "Боян".

А вот другие экспонаты - дневники фенологических наблюдений. В них собраны записи, сделанные ребятами на бергах Лихой и Кундрючьей, Калитвы и Глубокой, Северского Донца и Быстрой. Эти наблюдения ведутся на протяжении многих лет в одно и то же время - с 20 апреля по 20 мая. Время похода Игорева войска и трагической битвы. Открываю наугад несколько страниц:

"23 апреля... Все реки уже вошли в свои берега. Вода теплая, но еще мутная. Всадник может свободно форсировать такие водные рубежи, как Северский Донец и Дон".

"5 мая Старожилы подсказывают, что Игорь со своими дружинами мог переправиться через Донец. Есть в этом районе два брода ниже устьев Лихой и Калитвы... Расположены они как раз по пути к Дикому полю..."

И так - день за днем. Помечены и направление ветра, его скорость, и количество осадков, и начало разлива рек, время спада воды, быстрота течения, зарисованы возможные места переправы... Все это рождает у ребят чувство сопричастности. Легенды, предания, поэтические образы, передаваемые из поколения в поколение, будят воображение, дают волю фантазии.

Кончается учебный год - и каждый класс в школе получает задание на лето. В долине Северского Донца много хуторов и станиц, и бояновцы идут из одной хаты в другую, записывают казачий фольклор, легенды, фотографируют рельеф местности...

Романтике всегда присуща цепная реакция. Есть под Ростовом маленькая железнодорожная станция Каяла - почти у самого Азовского моря. Название заманчиво. Но та ли это Каяла? Следопыты из "Бонна" и там побывали, помогли создать в местной школе филиал своего музея. Мне довелось быть очевидцем разговора ребят, которые вернулись из путешествия в Каялу.

- Не здесь ли таится разгадка? - спрашивал один. - Вспомните, как сказано в поэме: "Половцы идут от Дона и от моря и со всех сторон русские полки обступили..." А вот вам и Азов рядышком...

- Да, но в те времена морем называли и просто большие озера, - вступал в опор скептик.

- А помните, какая почва около Каялы - черная, тучная. "Под копытами конницы Игоря почернела земля..."

- Тоже любопытная деталь. Но ведь жирных черноземов у нас на Дону всюду много...

В разговоре этом было примечательно то, насколько свободно оперируют ребята текстом поэмы, как пытаются перевести ее географию на конкретную местность. Ведь скептик не сказал первые попавшиеся слова - он вспомнил строки из Ипатьевской летописи: "Всеволод же до того бился, что и оружия не осталось в его руках, и бились, идя вкруг озера..." Так озеро или все-таки море? Озера тоже есть в междуречье Быстрой и Калитвы. А речка Лихая? На Руси долго помнили лихо, случившееся в жестокой сече. Не могли ли потомки храбрых ратников назвать Каялу Лихой?

На дорогах поиска пытливым исследователям встречаются удивительные находки. Летом 1968 года экспедиция "Бояна" обследовала русло реки Калалы, левобережного притока Егорлыка, несущего свои воды в Дон. Гидроним "Калала" привлек внимание сходством лексической конструкции с Каялой. На территории Чечено-Ингушетии до наших дней сохранились остатки башни-крепости, принадлежавшей в XII веке Овлуру. Оказывается, Овлур из "Слова" не половец, а ингуш. Это он помогая Игорю бежать из половецкого плена.

Образ Бояна, "соловья старого времени", всегда находил живой отклик в сердце русского человека. Ребята задались целью узнать, как чтили имя Бояна на Руси. Оказывается, в русском военно-морском флоте имелось три корабля, которые носили имя первого в нашей истории певца и поэта. Один из них, винтовой корвет плавал в конце прошлого века на Тихом океане, служил гидрографам. В честь этого корабля назвали даже один из мысов на Сахалине, в Охотском море. А в 1902 году был спущен на воду крейсер первого ранга "Баян" - он участвовал в русско-японской войне и затонул при обороне Порт-Артура. Три года спустя, в 1907 году, в Петербурге сошел со стапелей новый крейсер первого ранга "Баян". Его экипаж участвовал в первой мировой и гражданской войнах, моряки с "Баяна" штурмовали Зимний.

А почему корабли назывались "Баян", а не "Боян" - как в "Слове о полку Игореве"?

И до этого ребята докопались. Оказывается, писатель М. М. Херасков в 1797 году в своей поэме "Владимир" дал имя древнерусского песнотворца в неверной транскрипции - Баян. Так оно и утвердилось и в обиходе и в литературе - даже до наших дней. Когда в начале нынешнего века известный гармонист Я. Ф. Орланский-Титаренко заказал для себя конструктору П. Е. Стерлигову концертную гармонь новой конструкции, ей тоже дали имя древнерусского поэта и музыканта, назвали баяном. А все-таки правильно писать не "Баян", а "Боян".

...Теплая земля дышит запахами полыни я чебреца. Смутный шорох трав, крик ночной птицы... Наверное, тогда, перед битвой, для русичей так же кричали птицы, так же пряно пахли травы и те же светили звезды. Земля была одна - для нас и для пращуров наших, отдавших за нее жизнь.

Прошлое делает нас патриотами. Человек, у которого нет прошлого, не может верить в свое будущее. Об этом прежде всего поведали мне неприметные холмы, что зовутся в народе Сокольими горами. Те самые холмы, где в непогоду отчаянно гуляют шальные молнии и рвет, сметая все, что ни есть на своем пути, скромная степная речушка Быстрая, звавшаяся в половецком полоне Каялой.

Aojiru аодзиру смотрите на www.japvit.ru.