В порту

На давней фотографии, сделанной, должно быть, с лодки, - элегический полуморской вид Ростова. На переднем плане - темный просмоленный двухмачтовый парусник с убранными снастями. За ним - множество таких же других. В разрывах между ними видны лодки, тяжелые плоты леса. И так вдоль всего донского берега - мачты, паруса, лодки, плоты. Позади, размытые туманной дымкой, уступами вздымаются на берег городские кварталы, высоко поднялись купола Старого собора.

Все внизу, под береговым обрывом, занимал торговый порт. Только близ Нахичевани к донскому урезу вырвались несколько предприятий - паровая мельница Елпидифора Парамонова, электростанции инженера Смирнова и трамвая, литейный завод Дмитрия Пастухова, главная станция городского водопровода. А ниже Богатяновского^* проспекта до самой станицы Гниловской тянулись, теснясь друг к другу, угольные склады, хлебные амбары, пристани, конторы пароходств. Пароходство братьев Александра, Ивана и Федора Парамоновых. Пароходство Стороженко. Пароходство Елпидифора Парамонова. Пароходство Феофани. Пристань РОПИТа - Российского общества пароходства и торговли. Лесные склады Максимова. Угольные и лесные склады Дракина. Пристань пароходства и склады Кошкина. Хлебные ссыпки, пакгаузы, сараи, ветка Юго-Восточной железной дороги близ кромки воды, подъемы и спуски для гужевого транспорта. На всем берегу - ни клочка свободной земли. Все занято, куплено, арендовано, все - частное владение.

^*(Ныне Кировский.)

Наскучив правобережной подгорной теснотой, купец год от года все усиленнее обживал левый берег Дона. Почти от Зеленого острова весь противоположный низменный, песчаный берег занимали лесные склады шерстомойни Мелконовых-Езековых, Джона Мартина, эллинги Олчи-оглы, Феофани, Дрейфуса, соляные склады...

Везде у обоих берегов стояли под погрузкой и разгрузкой парусники и пароходы, баржи и барки: тяжелые, неповоротливые ветлуйсские - "гофманки", коломенки, мокшаны, беляны, подбористые трамбаки для ближней перевозки зерна. Уже в 1901 году в постоянном плавании по Дону насчитывали около трехсот пароходов, парусных судов и барж; еще больше было легких парусных лодок и баркасов. И столько же - до трехсот в году - приходило в Ростов судов иностранных "торговых гостей".

В речном порту

Порт был известен, даже знаменит, особенно хлебными грузами. По их объему он опережал все другие морские порты России - и Петербург, и Одессу, и Херсон, и своих соседей по Азовскому морю, и даже Новороссийск, становившийся год от года все более серьезным конкурентом. В Голландию, Англию, Италию, Грецию, Францию, Испанию шли суда с пшеницей, с ячменем - в Германию. Широко по всей Европе расходился из Ростова русский хлеб.

Но порт был и неудобен. Подняться вверх во время весеннего паводка, да чтобы не удариться о быки железнодорожного моста - это надо было уметь. Скольким судам дорого обошлись такие попытки в первые годы после прокладки Владикавказской магистрали!

Это препятствие гирловый комитет устранил, построив в 1879 году огромную, в двести футов длиною, железную спусковую баржу. С начала навигации ставилась она на якоря у железнодорожного моста и стояла так до глубокой осени. С нее поднимающимся вверх или спускающимся вниз судам подавали перлиня, выбиравшиеся паровой лебедкой, - на них, как на помочах, преодолевали мостовые пролеты баржи и парусники.

Баржа вообще была центром навигационной информации, а капитан ее - главным портовым диспетчером. На грот-мачте баржи поднимались шары, показывающие глубину в гирлах; убыль или прибыль воды отмечалась белым или красным флагом на гафеле. Отсюда же устанавливалась и очередность пропуска судов: поднят днем на мачте черный конус вершиной вверх, а ночью такой же треугольник красных огней - можно идти только снизу вверх; перевернуты эти сигналы - иди сверху вниз.

С наплавным мостом было проще - его разводили шесть раз в сутки, в общей сложности на девять-десять часов, причем половина этого времени приходилась на ночь, когда пропускались плоты. Всякое сообщение между правым и левым берегом на время разводки моста, разумеется, прекращалось. Обозы останавливались, пешеходы, если они спешили, переезжали на байдах.

Однако не в этом, не в мостах, конечно, было главное неудобство порта. С каждым годом все назойливее сказывалось донское мелководье.

Нельзя было сказать, что с ним не боролись. Специально созданный в 1865 году гирловый комитет, как подсчитывали, за тридцать семь лет своего существования все-таки углубил русло на протяжении восемнадцати верст с четырех с половиной до десяти-одиннадцати футов. Но что значили эти футы, если осадка приплывавших иностранных пароходов была вдвое большей? Пароходы останавливались далеко в Азовском море, на так называемом Северном рейде, почти в шестидесяти верстах от Ростова. Грузы туда везли на мелкосидящих судах, перегружали, и с болью в сердце высчитывал коммерсант-экспортер:

- Одна только перегрузка стоит пятнадцать-шестнадцать копеек за четверть хлеба? Это ж миллионы на ветер!.. Да просор не меньше процента, да еще всякая чертовщина!.. Нет, нужен, позарез нужен Ростову глубокий порт...

Такого же мнения были и ростовские углепромышленники:

- Где теперь берут уголь иностранные пароходы, плавающие по Средиземному и Черному морям? - спрашивали они. - В Константинополе, в Пирее. В Ростове же уголь под боком, и какой уголь - антрацит! - но его не вывезешь. Хорош, дешев, но как та телушка, что стоит полушку да рубль перевозу.

И все хором подводили горестный итог:

- Как же при таких условиях экспорта, при недостаточной провозоспособности железных дорог нам завоевывать внешние рынки? Теснят нас иностранцы и будут теснить!..

- Верно, глубокий порт на Азовском море необходим, - в этом сходились "отцы" всех соседних городов. - Но где его устраивать с большей пользой?

- В Ростове, конечно, - доказывали ростовские тузы. - Какая тогда открывается водная дорога в глубь материка - целых тыща триста километров! Тут тебе и хлеб, и уголь, и лес. Ну, и еще такой же порт в Мариуполе...

- Нет, прежде в Мариуполе, а потом уже в Ростове, - возражали мариупольцы. - У нас...

Были свои доводы и у таганрожцев, бердянцев. А керченский городской голова Кумпан в 1902 году все эти соображения отмел начисто:

- Мнения субъективные и пристрастные... - И "объективно" предлагал закрыть Азовское море для иностранных пароходов, а центральный глубокий пост устроить в Керчи.

Предложений о глубоком порте на Азовье было много, у каждого города свое. Чернил и бумаги извели уйму. Острили, что целая литература составилась по этому вопросу. Ростовцы в ней были представлены не одним томом. В 1903 году городской голова Горбачев дошел до великого князя Александра Михайловича. Главное управление торгового мореплавания и портов после этого приступило к изысканиям в устье Дона. Но глубокого порта, порта нужной глубины Ростов, однако, так и не получил. Приходилось обходиться тем, что есть.

Заваленный всевозможными грузами, донской берег кишел тысячами людей. Гонимые нуждой и безземельем, они стекались в Ростов весной, готовые идти и в бурлаки на баржи, и на грузку хлеба, "под чувалы".

Конкуренция при этом между артелями бывала страшной. Отбивали друг у друга мало-мальски выгодную работу, сбивали, к радости ссыпщиков и судовладельцев, расценки.

Иногда на короткий миг улыбалась трудная удача. В 1905 году к открытию навигации, во второй половине марта, в порту неожиданно оказался большой недостаток рабочих рук. На время наниматели и нанимающиеся словно поменялись местами: первые прельщали высокими ценами на погрузку, вторые выбирали, где получше. Но слух о необычности обстановки тут же проник в местные и столичные газеты, распространился изустно, и в Ростов хлынули тысячные массы. И все вошло в обычную колею: через две недели работу в порту уже нельзя было достать, а расценки на грузке упали до крайности.

Однако короткая весенняя улыбка фортуны запомнилась. На следующий год удачливый случай уже с зимы стерегло в несколько раз большее число грузчиков. К тому же Центральную Россию, как это часто бывало, перед тем поразил неурожай. Весной 1906 года владельцев грузов и судов осадили толпы добивающихся работы. И все прибывали и прибывали новые сезонники. Многоопытные экспортеры забили тревогу: огромный избыток рабочей силы в порту да еще в революционное время - это же пороховой погреб. Тем более, предупреждали они, что работы в порту, видимо, пойдут вполсилы - заграничные фирмы, опасаясь новых беспорядков в России, сделки заключали неохотно, цены на русское зерно стоят низкие. Просто нет расчета даже суда снимать с зимовки.

По настоянию экспортеров градоначальник генерал Драчевский и начальник порта фон дер-Вейде телеграфировали в Нижний Новгород, Воронеж, Симбирск и Тамбов - в губернии, откуда больше всего приезжало береговых рабочих: "Покорнейше просим предупредить намеревающихся ехать в Ростов: работы в порту нет и не предвидится..."

Работа... Как долго и тщетно искал ее порою оставшийся на зиму сезонник, тем более не приставший к артели. На берегу мертво и тихо, даже грузчики из местных жителей не найдут, где приткнуться. Кое-какой заработок только в товарных пакгаузах да у мельничных ям. Но там давно подобравшиеся, неприветливые к чужакам артели. Попробуй войди в такую! Если даже подрядчик сжалится, примет, - там изведут. И вроде случайно, не со зла: при первой же ряде сосед-грузчик так подаст на плечо мешок, что ключица лопнет. И никто не в ответе - сам виноват, неловко принял.

Зато весной и летом порт кипел авральным трудом. Глядеть сверху - точь-в-точь муравейник. "Носаки" в опорках и невообразимой рванине на плечах, согнувшиеся под пятериками на спинах и все-таки спешащие - из трюмов под весы, а от них на вершины хлебных "бунтов". Могучая вислоплечая "качура", пробегающая иноходью с тачками, на каждую из которых взвален десятипудовый груз. Орущие, командующие с вершин хлебных пирамид приказчики. Оборванные квасники, подвязанные мешками вместо фартуков, с плещущейся в кувшинах бурой жидкостью, рассчитанной на не брезгливых. Цепочки поднимающихся вверх и спускающихся вниз подвод. Движущиеся по железной дороге составы вагонов. И все это кричало, шумело, ругалось, свистело, лязгало, грохотало сотнями колес.

В пору летней горячки работали по четырнадцать и больше часов в сутки. Тут же, на берегу, забубенно "гуляли", залихватски-тоскливо возглашая:

- Пей, гадова душа! Трескай, иродово племя! Иначе на нашей работе подохнешь!..

Водкой заливали тоску. Водкой лечились. А становилось совсем невмоготу - шли к бабке или к врачу для бедных.

В порту же, случись свободное время, азартно резались в карты, проигрываясь при неудаче дочиста. Глядя на невезучего игрока, стягивающего в азарте сапоги, знатоки угадывали без ошибки:

- Видать, сару^* просадил, теперь одежу загоняет. Скоро совсем голым останется...

^*(Деньги.)

Но не вмешивались: две собаки дерутся, третья не лезь...

Ручной труд, переутомление, отсутствие всякой техники безопасности - все это было почвой для многочисленных несчастных случаев. О них сообщалось коротко, без эмоций: "На берегу Дона, вблизи угольного склада Самойлова, во время разгрузки вагона с углем часть глыб обвалилась и придавила рабочего, крестьянина Илью Кисленских. У него сильно повреждена нога..."

На пароходной пристани Елпидифора Парамонова убит грузчик Хренов... Рабочие нагружали баржу каменными плитами; одну из таких плит, весом в четырнадцать пудов, нес на спине Хренов. Взбираясь по узкой сходне на баржу, он поскользнулся и упал. Четырнадцатипудовый камень обрушился на несчастного и придавил. Хренов так и умер под камнем..."

Это воспринималось как неизбежное. Короткие вспышки возмущения рабочих, очевидцев смерти и увечья товарищей, тут же гасли - разношерстная масса береговых много позже других постигла смысл замечательных слов "пролетарская солидарность". Не случайно именно здесь, в порту, бурными днями девятьсот пятого года юркие люди с повадками бывалых шпиков устраивали громкие чтения черносотенной погромной газетенки "День", а затем ставили слушателям штофы с водкой и подзуживали: "Вся смута от антиллегентов да заводской мастеровщины. Бить их, бить!.."

Случались, конечно, и другие чтения - революционных прокламаций. И здесь, на берегу, создавались и действовали подпольные кружки, собирались вместе сознательные рабочие, избравшие дорогу революционной борьбы. Им приходилось особенно трудно, труднее, чем на любом из ростовских предприятий. Тысячи людей, явившиеся в Ростовский порт на лето для заработка, разумеется, туго воспринимали революционные политические призывы. У большинства из них прежде всего были свои маленькие материальные заботы.

Довольно дружно выступали береговые против попыток грузовладельцев применить машины. Рассуждение при этом было простейшим: убьет тебя каменная глыба или не убьет - это еще бабушка надвое сказала, а что купленная купчиной машина сделает безработными несколько десятков человек - это уж наверняка.

В 1905 году хлебная экспортная фирма Луи Дрейфуса, чтобы испугать бастовавших грузчиков, приобрела и пустила в ход элеватор. Сразу же было объявлено, что береговых рабочих фирме теперь потребуется меньше - для обслуживания элеватора достаточно восьми-десяти человек, остальные могут получить расчет.

Озлобленные рабочие пытались испортить машину, но не смогли. Объявили фирме бойкот, но она, хоть и с трудом, нашла штрейкбрехеров. И вот июньским днем к складам фирмы подошла возбужденная трехтысячная толпа. На выручку управляющему Дрейфуса поспешил начальник порта фон дер-Вейде, затребовав казаков.

Трусоватый фон дер-Вейде осведомился у рабочих о причине сборища. Управляющий Дрейфуса пытался доказать, что элеватор неисправен и не работает.

- Нет, - возражали ему. - Ваш чертов элеватор работает за железнодорожным мостом по ночам. Знаем: только сегодня ночью нагрузили пять тысяч четвертей!..

- Уверяю вас... - клялся управляющий.

- Нечего уверять. Мы градоначальнику ходатайство подали, чтобы он запретил ваш элеватор. Пусть он не действует, пока ходатайство разрешится...

Управляющий обещал. Ему не поверили:

- Обманете! Переведите элеватор из-за моста к левому берегу, чтобы на наших глазах был...

На том и сошлись. И, посматривая на бездействующий элеватор, таскали на плечах тяжелые чувалы "носаки", везла тачки "качура". И все были рады: не выгорело у Дрейфуса!..

Понаблюдав за береговыми, наезжий писатель - поклонник заграничных аналогий, окрестивший Ростов азовским Ливерпулем, писал:

"Среди тесной путаницы пароходов, кораблей, барок, плотов, дощаников, под лесом едва качающихся мачт, под нераспутываемой сетью рей и веревок, гомозятся толпы полуголых бронзовых тел, потные, пыльные, усталые, оборванные и голодные, с ногами, уродливо обернутыми тряпками, с недовольным и злым видом... Они тут работают, тут отдыхают, тут и полощатся в узких щелях грязной воды, оставляемых сдвинувшимися пузатыми корпусами осмоленных судов... Их съедает острая каменная пыль, их сжигает беспощадное солнце июльского полудня, у них вымотали вместе с силою всякое самолюбие и всякую деликатность тяжелая работа и скверная пища. Это... характерный тип беспаспортного забубенного люда... с подбитыми глазами, опухшие от водки, бледные от проголоди и изнурения, по-волчьи глядящие... и на хозяина-кулака, и на праздную публику, их созерцающую".

В 1891 году в Ростовском порту работал еще никому не известный, ничего пока не написавший молодой нижегородец Алексей Пешков. Позже известный всему миру писатель Максим Горький вспомнит об этом: "В Ростове жил около порта, в подвале каменного дома, у старухи, которая сдавала на ночь "углы" по пятаку за ночлег..."

Здесь же, в порту, летней порой и купались. Впрочем, где же еще, если весь Дон под Ростовом - сплошной порт? Для людей стеснительных и с деньгами были небольшие купальни, а люд попроще довольствовался стенкой пристани у Таганрогского спуска. Скидывали одежонку и со стенки - в пристанскую глубину. И нередко, конечно, тонули, так что общество спасания на водах учредило спасательную станцию.

Меньше всех работы на станции было... у фельдшера. У матросов дело ясное: услышали или увидели, что кто-то тонет, - греби изо всех сил, ищи утопленника, вытаскивай. А чуть дело доходило до фельдшера, чтобы оказать первую помощь, налетали береговые, выхватывали из его рук пострадавшего:

- Какое еще там искусственное дыхание! По-нашему, без затей, надежнее! А ну, рабята, давай брезент!..

А назавтра - десять строчек в газете:

"Утонул мальчик. После сообщения на спасательную станцию оттуда пришел катер с матросами и фельдшером. Мальчика нашли через двадцать минут. Фельдшер принялся приводить его в чувство, но вмешались купавшиеся неподалеку береговые, отняли утонувшего, принялись откачивать его на брезенте и через час совершенно закачали..."