Очерк первый. Историки о происхождении и роли донского казачества. Вместо введения (Р. Г. Тикиджьян, В. П. Трут, А. П. Скорик)

В настоящее время наша страна переживает очередной крутой исторический поворот. Обновление российской государственности происходит в сложных условиях перехода от посттоталитаризма к демократическому обществу, на руинах бывшего СССР.

Политическая борьба, социально-экономический кризис, всплеск национального самосознания среди россиян вызвали к жизни и процесс возрождения казачества. За последние несколько лет (с июня 1990 г.) по всей России уже созданы казачьи союзы и организации. Их активная позиция в защите русского населения в зонах межэтнических конфликтов, приграничных территориях Российской Федерации, восстановление традиционного демократического самоуправления способствовали появлению целого ряда законодательных актов, принятых государственными органами власти и управления. Казачество было официально реабилитировано, ему предоставлены права, как и другим репрессированным в годы Советской власти народам (См.: Закон Российской Федерации "О реабилитации репрессированных народов" № 1107-1 от 26 апреля 1991 года; Закон Российской Федерации "О реабилитации жертв политических репрессий" от 18 октября 1991 года; Указ Президента Российской Федерации "О мерах по реализации Закона Российской Федерации "О реабилитации репрессированных народов" в отношении казачества" № 632 от 15 июня 1992 года; Постановление Верховного Совета Российской Федерации "О реабилитации казачества" № 3321 от 16 июля 1992 года и др). Одновременно с этим в средствах массовой информации развернулись острые дискуссии об этнокультурном и социально-политическом, государственном статусе казачества и перспективах, связанных с его возрождением. В современной публицистике, освещающей казачий вопрос, наметилось два основных направления: казакофобское и казакоманское. Тесно связанные с быстро меняющейся политической конъюнктурой, они без серьезного анализа пытаются либо очернить движение, дискредитировать его в глазах общественности, либо безоглядно превозносить "казачий патриотизм" и поддерживать все требования казачьих организаций, даже незаконные (См.: Мрыхин С. Казаки. Слово о прошлом и настоящем//Молот. 1992. 21 января (№ 12); Чего хотят казаки?//Московские новости. 1992. 24 мая (№ 21); Руденко Б. Казаки идут...//Совершенно секретно... 1993. № 9 (№ 52); и др).

Часто, обращаясь в поисках аргументов к историческому прошлому казачества, но имея о нем весьма смутное представление, многие публицисты способствуют созданию новых мифов о нем взамен устаревших стереотипов советской эпохи. В последнее время историки-профессионалы и политологи все чаще пытаются в своих исследованиях и аналитических прогнозах на основе глубокого изучения прошлого и современных реалий казачьего движения определить возможности и дальнейшие перспективы его возрождения, проводят консультативную работу с центральными и местными органами власти, оказывают поддержку казачеству (Градницын А. А. Общественное мнение о возрождении казачества//Социологические исследования. 1991. № 12. С. 78-84; Актуальные проблемы казачьего движения (круглый стол)//Социологические исследования. 1992. № 9. С. 17-29; Скорик А. П., Лукичев П. Н. Станица или столица: культурологический аспект возрождения казачества//Политические исследования. 1992. № 3. С. 153-155; Современное донское казачество (политический, социальный, экономический портрет). Ростов н/Д 1992. 40 с; и др). Переиздаются работы российских историков XVIII - начала XX в., становятся доступны интересные исследования эмигрантов и зарубежных авторов. Однако еще чувствуется нехватка научно-популярных изданий, в которых были бы отражены наиболее актуальные проблемы истории и современности казачества с учетом последних достижений науки, обобщения уже имеющегося исторического наследия. Считая такую работу весьма своевременной и полезной, наш авторский коллектив поставил перед собой весьма нелегкую задачу до выхода в свет фундаментальных научных исследований.

В проблемных очерках мы постарались доступно и популярно осветить основные вопросы истории донского казачества, которые тесно связаны с историей России и других казачьих войск.

Российских и иностранных историков всегда интересовал феномен казачества, причины его возникновения и значения для судеб России. Уже со второй половины XVIII в. эти вопросы рассматривались в трудах видных историков: Г. 3. Байера, В. Н. Татищева, Н. М. Карамзина, А. И. Ригельмана. Не обошли своим вниманием казачью проблему в истории становления и развития российского государства такие выдающиеся исследователи как С. М. Соловьев, Н. И. Костомаров, В. О. Ключевский, В. А. Голобуцкий.

В XIX - начале XX в. весомый вклад в изучение истории казачества внесли донские историки, этнографы-краеведы и экономисты, такие как В. Д. Сухорукое, Е. Н. Котельников, С. Ф. Но-микосов, А. М. Греков, Е. П. Савельев. В среде казачьей эмиграции очень популярны в 20-70-е гг. были труды С. Г. Сватикова, И. Ф. Быкадорова, А. А. Гордеева, уникальный "Казачий словарь-справочник", подготовленный и изданный А. И. Скрыловым и Г. В. Губаревым (См.: Сухорукое В. Д. Историческое описание земли Войска Донского. Новочеркасск, 1903. 470 с; Котельников Е. Н. Историческое сведение Войска Донского о Верхне-Курмоярской станице, составленное из сказаний старожилов и собственных примечаний, 1818 года декабря 31 дня/Под ред. X. И. Попова. Новочеркасск, 1886; НомикосовС. Ф. Статистическое описание области Войска Донского. Новочеркасск, 1884. 780 с; Савельев Е. П. История казачества. Историческое исследование в 3-х частях. Репринт, изд. 1915-1918. Ростов н/Д, 1991; Сватиков С. Г. Россия и Дон (1549-1917 гг.). Белград, 1924; БыкадоровИ. Ф. История казачества. Кн. 1. Прага, 1930. Гордеев А. А. История казаков. Золотая Орда и зарождение казачества. Париж, 1968; Казачий словарь-справочник/Сост. Г. В. Губарев. Ред. -изд. А. И. Скрылов. Репринт, изд.: В 3-х т. М., 1992; Удо Г. История казачества в германоязычной литературе//Вестник Моск. ун-та. Сер. 8. История. 1993. № 1. С. 69-76). Среди советских историков, внесших свой позитивный вклад в изучение донского казачества, можно выделить Б. В. Лунина, А. П. Пронштейна, В. А. Золотова, С. А. Плетневу, А. И. Козлова, Н. А. Мининкова, А. И. Агафонова и др (См.: История Дона. Указатель литературы в 2-х ч. Ростов н/Д, 1974).

Однако несмотря на проделанную исследователями огромную работу, феномен казачества и, в первую очередь, донского, еще так до конца и не разгадан. С высоты современной исторической науки мы вновь и вновь возвращаемся к его осмыслению, безусловно, актуальному в условиях казачьего возрождения.

Кто же они - казаки? Этот вопрос вызывает сегодня не только бурные научные дискуссии и горячие споры, но и самые различные толкования на бытовом уровне. Свой ответ на него пытаются найти и потомки казаков, стремящиеся как можно больше узнать о прошлом своих предков, об их исторических корнях, и горящие желанием расширить свои познания краеведы и любознательные студенты и школьники, и, конечно, профессиональные исследователи, а также политики.

Почему же после большой и трудной научно-исследовательской работы мы вновь вынуждены обращаться к рассмотрению сущностной характеристики казачества, проблемам его истории. Представляется, что в этом нет ничего удивительного. Причем, дело здесь заключается не только в переживаемом нами времени, когда после вынужденного длительного перерыва общество получило возможность объективного и всестороннего переосмысления своего прошлого. На качественно новый уровень выходит сам процесс исторического научного познания, искусственно тормозившийся в течение долгих десятилетий. Он, естественно, затрагивает и многие важные аспекты казачьей истории, начиная от появления казачества и заканчивая вопросами его возрождения на современном этапе.

Интересно, что вплоть до настоящего времени так окончательно и не выяснено происхождение и первоначальное значение самого слова "казак". В древности оно существовало в языках многих народов, но особенно часто встречалось в Средней и Малой Азии. Причем, термин "казак" имел различное содержание в разных языках. Им, или сходными по звучанию словами, называли как представителей различных социальных групп населения, так и некоторые племена и народы. Не останавливаясь на подробной характеристике продолжающихся споров историков, этнологов (этнографов) и филологов относительно этимологического толкования слова "казак", можно отметить, что среди большинства отечественных и зарубежных исследователей преобладает мнение о его тюркском происхождении. Согласно данному подходу, первоначально термин "казак" имел социальное содержание. В монгольском языке, например, им обозначали военного стража на границе, или свободного воина, живущего обособленно. Иногда так называли человека, который по какой-либо причине порывал со своей социальной средой, отделялся от сородичей и, лишившись скота и кочевий, становился бродягой, скитальцем. Сторонники данной точки зрения считают, что само слово-термин "казак" и приведенные его смысловые значения появились раньше, чем началась собственно история казачества на восточно-славянской этнической основе. С течением времени происходит его достаточно широкое распространение и наблюдается видоизменение первоначального содержания. Казак - это свободный, "вольный человек, удалец, отважный молодец, разбойник", добывающий себе средства к существованию, главным образом, в войнах и набегах, или за счет найма на военную службу к отдельному лицу либо государству (Заседателева Л. Б. Терские казаки (сер. XVI-нач. XX вв.). М., 1974. С. 21-22; Гордеев А. А. История казаков. Золотая Орда и зарождение казачества. М., 1991. Ч. 1. С. 14; Благова Г. Ф. Историческое взаимоотношение слов "казак" и "казах"//Этнонимы: Сб. ст. М., 1970. С. 144). В. Д. Сухорукое в своем известном "Историческом описании земли Войска Донского" справедливо отмечал, что такой образ жизни, в том числе "разбойный", был в духе того времени. Он считал, что слово "казак" означало отважного наездника, живущего набегами и войной, не привязанного к земле и не отличающегося домовитостью (Сухорукое В. Д. Историческое описание земли Войска Донского//Дон. 1988. № 4. С. 151).

Н. М. Карамзин, упоминая об ордынских, азовских, ногайских и других казаках, считал, что это имя означало тогда вольницу, наездников, удальцов, но не работников, как некоторые утверждают, ссылаясь на лексикон турецкий (Карамзин Н. М. История государства Российского. Кн. 2. Т. V. М., 1989. С. 231).

Наряду с многочисленными толкованиями, основывающимися на анализе социального содержания слова "казак", существует и целый ряд гипотез, базирующихся на определяющем влиянии этнических (т. е. относящихся к какому-либо народу) факторов. Тот же Н. М. Карамзин упоминает о записках византийского императора Константина VII Багрянородного, писавшего в середине X в. о жившем в то время на Кавказе народе "казаках" и их государстве - Казахии. По мнению Н. М. Карамзина, можно также вспомнить касогов, обитавших согласно русским летописям между Каспийским и Черным морями, и живших на берегах Днепра торках и берендеях, которых называли как черкасами, так и казаками.

Некоторые исследователи считают, что среди кавказских племен черкес и касогов и тюркских торков и берендеев, объединенных тмутараканским князем Мстиславом в начале XI в. для организации военных поселений на границах Киевской Руси, одно племя называлось "казаки". Но только после завоевания русских княжеств монголо-татарами и образования Золотой Орды наименование "казаки" установилось за частями легкой конницы в составе монгольских войск, которая формировалась из числа покоренных народов (Гордеев А. А. Указ. соч. С. 17).

Имеются упоминания о том, что в середине XII в. в Центральной Азии жили многочисленные независимые племенные объединения, называвшиеся "казачьими ордами". Из них выделялись две наиболее больших и известных. Первая, самая крупная, орда находилась в верховьях реки Енисей, а вторая располагалась в районе озера Балхаш. Жители последней назывались хасаками, кайсаками или киргиз-кайсаками. Определенный интерес представляет тот факт, что в их языке присутствовало множество весьма характерных слов и выражений, встречающихся в говоре донских казаков.

Монах Вильгельм, де Рубрук (Рубруквис), возглавлявший посольство французского короля Людовика IX к монгольскому великому хану в середине XIII в., различал киргизов и киргиз-кайсаков. Последние, служившие в легкой коннице монголо-татар, именовались им кергизами и черкесами-казаками (черкесскими казаками). Данное отличие отмечали и некоторые другие европейцы (См.: С к ори к А. П. Возникновение донского казачества как этноса. Изначальные культурные традиции. Новочеркасск, 1992. С. 16 - 17).

Среди историков и лингвистов существует также мнение о том, что термин "казак" непосредственно связан с занимающими известное место в русских летописях бродниками - населением Нижнего Дона и Приазовья в XII-XIII вв. При этом высказываются предположения, согласно которым казаками стали называть тех "бездомных степных скитальцев русского происхождения", которых в древности русские "... именовали бродниками" (См.: Благова Г. Ф. Указ. соч. С. 148; Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. Л., 1989. С. 280-281).

Таким образом, можно констатировать, что окончательно вопрос о содержании слова "казак" не разрешен вплоть до настоящего времени. Кроме того, в ходе дискуссий по данному вопросу поднимается, как правило, крайне сложная проблема происхождения казачества Юго-Востока Европы. Она также полностью не разрешена в отечественной и зарубежной историографии.

На сегодняшний день существует достаточно многочисленное количество гипотез происхождения казачества, каждая из которых в большей или меньшей степени подкреплена соответствующей научной аргументацией. Но ни одна из них пока не является общепризнанной.

Буквально до последнего времени в советской историографии доминировала официальная теория, согласно которой предками казачества являлись вольнолюбивые русские люди, преимущественно, крестьяне, бежавшие от усиливавшегося феодально-крепостнического гнета за границы Русского и Польско-Литовского государств. Со второй половины XV в. они начали скапливаться за линией сторожевых укреплений на южной и юго-восточной окраинах, где возникли общины вольных донских, волжских, днепровских и гребенских казаков. В основе этих теоретических построений лежала марксистская теория классовой борьбы. Вместе с тем, сторонниками данной точки зрения были восприняты и многие положения так называемой миграционной теории происхождения казачества, особенно активно разрабатывающейся в русской историографии с середины XIX в. Эта теория базировалась на официальной версии московского правительства второй половины XVI в. о "беглохолопском" формировании казачества. Как отмечал еще В. Д. Сухорукое, у ее истоков стояло самодержавие (Сухоруков В. Д. Историческое описание земли Войска Донского//Дон. 1988. № 4. С. 158). Некоторые ученые, обращая внимание на замалчивание имевшихся в русских летописях сведений о существовании казаков в период Золотой Орды, об их присутствии в войсках московских князей-предшественников Ивана IV и о непрекращавшихся их связях с Москвой вплоть до середины XVI в., объясняют это причинами социально-политического характера (Гордеев А. А. Указ. соч. С. 8-9). По мнению этих исследователей, после ликвидации зависимости от монголов перед московскими князьями стояла сложнейшая задача окончательного объединения русских земель, значительная часть которых находилась в польско-литовских владениях. Усилению власти и авторитета московских великих князей препятствовала и сохранявшая известную силу удельная система. Поэтому в объединительном процессе особое значение приобретала сильная и твердая великокняжеская власть. Почему же, в таком случае, она не пресекала бегство зависимых крестьян и посадских людей? Ведь существовавшая тогда военно-сторожевая служба, располагавшая достаточными мобильными силами и отлаженной системой пограничных разъездов, без большого труда справилась бы с этим явлением, приобретавшим массовый характер. Официальные лица государственного аппарата заявляли, что проводя мудрую дальновидную политику, московские князья не только смотрели "сквозь пальцы" на бегство зависимых людей из своих владений, но даже поощряли его. Тем самым они подчеркивали роль великокняжеской власти как основной организующей государственной силы, в том числе и в образовании казачьих поселений, и поднимали ее престиж и авторитет. Кроме того, при этом могла преследоваться еще одна цель. Заявляя о том, что казаки - это беглые подданные великого князя, правительственные чиновники недвусмысленно намекали на возможные претензии центральной власти на подвластных в прошлом жителей и на территории их проживания.

Одним из первых миграционную теорию происхождения казачества из беглого русского населения предложил в вышедшей в 1834 г. "Истории Донского войска, описании Донской земли и Кавказских Минеральных вод" военный писатель В. Б. Броневский (Броневский Владимир Богданович//Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Биографии. М., 1992. Т. 2. С. 558; Броневский В. Б. Описание Донской земли, нравов и обычаев жителей. СПб., 1834. Ч. III. 222 с). Несмотря на критику авторитетного историка Н. А. Полевого, выдвинутая теория в той или иной степени нашла отражение в работах таких известных исследователей как С. М. Соловьев, Д. И. Иловайский, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов. В то же время специально разработкой данной проблемы они не занимались, а образование казачьих поселений рассматривали, исходя из положений известной теории колонизации. Многие советские историки, говоря о формировании казачества за счет бежавших от феодально-крепостнического гнета крестьян, игнорируют тот очевидный факт, что теория колонизации полностью отрицала любое влияние на процесс возникновения казачества каких-либо социальных антагонизмов в средневековом русском обществе.

Сторонники миграционной теории не обращают должного внимания и на многие немаловажные, по нашему мнению, обстоятельства чисто практического характера. Если исходить только из положений названной теории, то начиная со второй половины XV в. за пределы государства бежали в основном зависимые крестьяне и посадские люди. Они, естественно, не обладали никакими воинскими умениями и навыками и не имели в своем распоряжении боевого оружия. Даже если не брать в расчет, что просто выжить в тогдашних условиях так называемого "Дикого поля" при ежедневной угрозе со стороны рыскавших там воинственных кочевников было крайне непросто, то не ясно как за относительно короткий временной промежуток (менее века) смогла сформироваться такая грозная военная сила, для борьбы с которой в середине XVI в. искал союзников сам султан Сулейман I Кануни (в европейской литературе его называли Великолепный), монарх одной из самых могущественных держав того времени - Османской империи. Характерно, что к этому моменту запорожские и донские казаки уже обладали высокой воинской культурой, для образования которой требовался достаточно длительный исторический период. Их отличало хорошее знание военных обычаев окружавших народов, умение использовать русские и татарские приемы ведения боя. К тому же казаки, в отличие от многих степных народов, также имевших богатейший, зачастую многовековой, военный опыт, отлично владели самой разнообразной тактикой ведения боевых действий. Они умели сражаться и конно, и пеши, и в поле, и на воде, совершать неожиданные набеги, брать штурмом города-крепости, обороняться и на построенных полевых земляных укреплениях, и на крепостных стенах захваченных городов. Необычно разнообразен был используемый казаками оружейный арсенал и приемы умелого обращения с любыми видами холодного и огнестрельного оружия.

Теории автохтонного (местного, коренного) происхождения казачества появляются одновременно с началом изучения казачьей истории в XVIII в. В это время в российской историографии распространяется идея кавказского происхождения казаков. Первым ее высказал Г. 3. Байер, писавший, что предки казаков жили в Кабарде и были подчинены Тмутараканским князем Мстиславом Владимировичем в середине X в., а позже, изменив не по своей воле местожительство, казаки стали принимать в свой состав беглых россиян, поляков и представителей других народов. Он относил казаков к древним народам. По мнению В. Н. Татищева, запорожские казаки, впоследствии положившие начало донскому казачеству, являлись потомками кавказских черкес (черкас). Спустя некоторое время военный инженер по образованию и историк по призванию генерал-лейтенант А. И. Ригельман, полностью согласившись с точкой зрения В. Н. Татищева, отмечал, что сами донские казаки считали своими предками черкес и горские народы и заявляли о своем отличии от русских людей (Ригельман А. И. История о донских казаках. Ростов н/Д., 1992. С. 17).

Многие исследователи непосредственными предками казаков считают этнос бродников, с незапамятных времен живших на Нижнем Дону, а затем оттесненных в Среднее Подонье (в литературе часто называемое Червленным (Красным) Яром). "Бродницкая" теория происхождения казачества была аргументированно обоснована в 80-х гг. прошлого века профессором П. В. Голубовским. В начале нашего столетия мысль о том, что бродники являлись непосредственными предками казаков отстаивал М. К. Любавский. Во второй половине 1930-1950-х гг. эту идею развивали В. В. Мавродин, А. И. Попов, Б. Д. Греков. В 60 - 80-е гг. ее поддерживали Л. Н. Гумилев, В. Б. Виноградов, С. А. Плетнева и другие исследователи (См. напр.: Мавродин В. В. Славяно-русское наследие Нижнего Дона и Северного Кавказа в X-XVI вв.//Ученые записки Ленинградского педагогического института им. А. И. Герцена. Факультет исторических наук. Л., 1937. Т. XI; Попов А. И. Кипчаки и Русь//Ученые записки ЛГУ. Л., 1949. № 112. Серия исторических наук. Вып. 14; ВолынкинН. М. Предшественники казачества - бродники//Вестник Ленинградского университета. Л., 1949. № 8; Виноградов В. Б. Рецензия на кн.: Л. Б. Заседателевой "Терские казаки" //История СССР. 1976. № 1; Гумилев Л. Н. Открытие Хазарии. М., 1966; Он же. Древняя Русь и Великая Степь. М., 1989; Плетнева С. А. На славяно-хазарском пограничье. Дмитриевский археологический комплекс. М., 1989; Шенников А. А. Червленный Яр. Л., 1987; и др).

Однако этнические корни самих бродников полностью не выяснены. Л. Н. Гумилев считает их потомками древних православных хазар. С. А. Плетнева утверждает, что на окраине Ха-зарш происходило формирование новой этнической группы, в которую входили вытесненные арабами с Северного Кавказа или насильно переселенные правителями каганата аланы, пра-болгары и сильно смешавшаяся этническая группа из потомков черняховцев (население, относящееся к черняховской археологической культуре), славян VIII-IX вв. и степняков-кутригуров. Это население в византийских источниках называлось асами или асиями, а по русской транскрипции - ясами. Византийцы так нарекли предкавказских алан. По мнению С. А. Плетневой, так именовались жители Верхнего Подонья в хазарское время. В начале X в. часть ясов была покорена печенегами и осталась на Северском Донце, а другая, отступив на север к вятичам и в воронежские леса, позже перешла под защиту русских князей. Оставшиеся ясы послужили ядром, к которому постоянно присоединялись выталкивавшиеся в степи целые группы людей из земледельческих славяно-русских и кочевых народов, переходивших на полукочевой образ жизни. На Руси это были бродники, в России - казаки. С. А. Плетнева высказывает также предположение, что часто упоминаемые в русских летописях бродники жили рядом с кочевавшими в бассейне Дона половцами. В. Н. Королев поддерживает гипотезу ряда ученых о том, что потомки древнеславянского населения степей - бродники по приказу Батыя занимались перевозом купцов и послов через Дон. Одно из последних упоминаний бродников в летописях встречается под 1223 г., когда в битве на реке Калке бродники-христиане сражались на стороне монголов против объединенного русско-половецкого войска.

Таким образом, по мнению ряда исследователей, предками донского казачества являлся автохтонный этнос бродников, в который впоследствии вливалось различное по этническому составу население из кочевников-степняков и выходцев из русских земель. С XVI в. последние становятся все более заметными среди казаков, а затем начинают преобладать в казачьей среде.

Оригинальную точку зрения по вопросу о происхождении казачества обосновал историк-эмигрант А. А. Гордеев. Он полагал, что формирование казачества шло на основе частей легкой конницы монгольского войска. В их состав включались покоренные местные народы Приазовья, составлявшие пограничную стражу еще со времен Тмутараканского князя Мстислава, вывезенные с Северного Кавказа черкесы (ясы) и касоги, смешанные с остатками кочевых орд печенегов, торков, берендеев (всех их в общем называли "черными клобуками", или по-тюркски - каракалпаками), а также бродники и расселенная в степной полосе часть русского населения. После распада Золотой Орды оказавшиеся на границах русских княжеств отряды этой легкой конницы под названием казаков постепенно стали сливаться с русским народом (Гордеев А. А. Указ. соч. С. 17. 25, 36, 52, 77). В последнее время эта гипотеза находит все больше сторонников среди отечественных и зарубежных исследователей.

Но, несмотря на достаточно большое количество различных теорий происхождения казачества, имеющих убедительное научное обоснование, ни одна из них на сегодняшний день не является общепризнанной. В дальнейшем всестороннем изучении нуждаются как миграционная, так и автохтонная концепции.

И та и другая имеют изъяны, особенно когда исследователи впадают в крайности, пытаясь определить конкретных предков донских казаков. К примеру, некоторые сторонники теории автохтонного происхождения сосредотачивались на попытках отнести казаков либо к косогам, алано-яссам, либо к бродникам, не учитывая динамику процесса этногенеза казачьих общин в более поздний период XVI-XVII вв. Часть сторонников миграционной концепции тоже впали в крайность, всячески подчеркивая значимость происхождения казаков от беглых крестьян с территории Руси и Украины, отстаивая гипотезу "воровского", "холопского" происхождения казачества, выдвигавшую на первый план не этнические, а социальные, "классовые" моменты.

Обе крайности особенно проявились в зарубежной казачьей эмигрантской и советской официальной историографии и лишь осложнили приближение к истине. Итак, загадка по-прежнему не разгадана, а вокруг нее возникают околонаучные мифы. Поэтому сегодня необходимо продолжать серьезные археологические и этнографические исследования, отрабатывать новые теории, которые включали бы в себя положительные наблюдения различных гипотез и концепций автохтонного и миграционного происхождения донского казачества. Такой подход позволит лучше увидеть динамику зарождения казачьего этноса на Дону и внутреннюю логику его развития, учитывать влияние многофакторности этого процесса (Агафонов А. И. История Дона эпохи феодализма в современной советской историографии//Известия СКНЦ ВШ. Обществ, науки. 1990. № 3. С. 68-72).

Наиболее обстоятельную, на наш взгляд, характеристику исторических оценок значения образования казачества дал историк Н. А. Мининков (Мининков Н. А. Донское казачество на заре своей истории: Учебное пособие для студентов и учителей средней школы. Ростов н/Д., 1992. С. 7-37, 151-157).

Вопрос об историческом значении возникновения донского казачества на Дону и его влиянии на судьбу России впервые поставил В. Н. Татищев. Очевидно, что в более раннее время постановка подобного вопроса исключалась. Вплоть до начала XVI в. донское казачество находилось в стадии формирования и для оценки данного процесса, начавшегося еще в XIV в., необходима была определенная временная дистанция, позволявшая увидеть и осмыслить его последствия для судеб страны.

"От сих казаков, - отмечал В. Н. Татищев, - как великие Российскому государству услуги, так и от их бунтов и воровства великие беды приключались" (Татищев В. Н. Лексикон российский исторический, географический и политический. Избранные произведения. Л., 1979. С. 267). С такими словами в целом могли согласиться все российские дворянские историки и писатели XVIII в. Для них очевидны были как боевая доблесть донских казаков, проявлявшаяся ими в многочисленных войнах Российской империи, так и исходившая с их стороны опасность антиправительственных выступлений. Они знали, что казачья среда была способна породить и воспитать и прославленных героев наподобие Ивана Краснощекова, и Матвея Платова, и известных на всю Россию "бунтовщиков" Кондратия Булавина, Игната Некрасова и Емельяна Пугачева.

Таким образом, в XVIII в. возникновению донского казачества давалась весьма взвешенная оценка с учетом положительных и отрицательных последствий для государственной власти и дворянства.

В XIX в. среди российских историков, начиная с Н. М. Карамзина и заканчивая С. М. Соловьевым и Н. И. Костомаровым, стала явно преобладать негативная оценка казачества. Указывая на прямую связь раннего казачества на Дону с разбойным элементом русского народа, эти историки подчеркивали активную роль донских казаков в антиправительственных движениях в России. Так, для С. М. Соловьева, казаки - прежде всего, разбойники, наносившие государству столь же ощутимый урон, как и татары, или в начале XVII в. - поляки (Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 7. М., 1962. С. 44 - 45). Будучи якобы глубоко антигосударственной по своей сути общностью, донские казаки стояли на пути общественного прогресса, носителем которого в России выступало, по мнению С. М. Соловьева, государство.

С аналогичных позиций значение появления казачества на Дону оценивал Н. И. Костомаров. Справедливо подчеркивая, что оно "тогда возникло, когда удельная стихия пала под торжеством самодержавия", а казачьи ряды "наполнялись недовольными..., теми, кто не уживался в обществе, для кого не по натуре были его узы", он в то же время говорил о казачестве, что оно было противодействием старого новому (Костомаров Н. И. Бунт Стеньки Разина//Исторические монографии и исследования. К. I. СПб., 1903. С. 409). Следовательно, его роль в обществе он также считал весьма консервативной.

Стало быть, в дореформенный период и в первые годы после реформы выработался односторонний взгляд на значение возникновения донского казачества. Однако в XIX в., когда донские казаки целиком и полностью представляли из себя неотъемлемую составную часть сложившегося в Российской империи государственного порядка и оформились в военно-служилое сословие, такая односторонняя, а главное, отрицательная оценка не могла окончательно утвердиться в литературе официального и либерального направлений.

Иную, более всестороннюю и более благоприятную для казачества оценку попытался дать в начале XX в. П. П. Сахаров. Он утверждал, что заселившие Донскую землю казаки "промышляли великому государю своему новые вотчины, а русскому народу открывали широкое поле свободного труда, без помещиков и приказных" (Сахаров П. П. Происхождение донского казачества//Записки Ростовского-на-Дону общества истории, древностей и природы. Ростов н/Д., 1914. Т. 2. С. 42).

В советской литературе возникновению донского казачества давалась оценка в свете марксистского учения об общественно-экономических формациях. Так, в 20-е гг., когда широкое распространение получила теория торгового капитализма, признавалось, что появление казачества на Дону и его притоках содействовало усилению позиций торгового капитала Московского государства на донском торговом пути.

В дальнейшем советские историки отказались от теории торгового капитализма, признали феодальную природу донского казачества и рассматривали его в качестве сословия русского средневекового общества. Наиболее полно значение образования казачества на примере Запорожской Сечи в XVI-XVII вв. раскрыл В. А. Голобуцкий, причем все, что говорил он о запорожцах, в полной мере может быть отнесено и к донским казакам, ранняя история которых очень сходна с ранней историей казачества на Украине. С появлением казачества, подчеркивал он, народные массы "приобрели мощную опору в борьбе против феодального гнета"; казаки поддерживали в народе "дух протеста против угнетателей". Указывал В. А. Голобуцкий и на то, что образование казачества содействовало хозяйственному освоению новых районов, развитию сельского хозяйства и промыслов. Для него, как и для других советских исследователей, возникновение казачества выступает прогрессивным фактором в истории русского и украинского средневекового общества. Такая оценка справедлива. Однако прогрессивность существования казачества В. А. Голобуцкий видел прежде всего в том, что "борьба народных масс за казацкие вольности являлась объективно движением... за установление новых, более передовых, по сравнению с феодальными, общественных отношений". Более передовых - надо понимать, раннебуржуазных. Тем более, что само бегство было, согласно В. А Голобуцкому, признаком разложения, пусть даже самого зачаточного, феодально-крепостнического строя (Голобуцкий В. А. Запорожское казачество. Киев, 1957. С. 48, 68).

Эта мысль В. А. Голобуцкого не получила поддержки в советской литературе. В ней подчеркивалось, что в XVI в. феодальный строй находился еще на подъеме и сохранялся значительный потенциал для развития общества, а казачество не являлось носителем новых, более прогрессивных, по сравнению с феодальными, общественных отношений.

Указывавший на это историк Н. И. Никитин вместе с тем совершенно справедливо отказывался видеть в образовании казачества прогрессивное для своего времени явление и усматривал в казаках лишь "отголосок минувшего, своеобразный рудимент дофеодальных времен". Ключом к такому пониманию может служить, по его мнению, утверждение К. Маркса, что казачество "было противодействием старого новому", и в нем "воскресали старые полуугасшие стихии вечевой вольницы" (Маркс К. Стенька Разин//Молодая гвардия. 1926. № 1. С. 107. 109). Казачество, по мнению Н. А. Мининкова, являлось своеобразной социальной организацией и особым "субэтносом-народом", порожденными условиями феодализма, всеми общественными противоречиями той эпохи и дававшими народу возможность оказывать угнетателям серьезное сопротивление. Кроме того, его борьба с агрессией турецких и крымских феодалов способствовала заселению и освоению русским народом южных окраин, что имело прогрессивное значение для развития страны.

И, наконец, исключительно важным было то обстоятельство, что с возникновением донского казачества на Руси возродился центр народной демократии, существовавший ранее в Новгороде. Демократический вечевой строй Новгорода, переживавший расцвет в XII-XIV вв., пришел в упадок по мере развития

феодализма и усиления боярства, а затем в 1478 г. был окончательно растоптан Иваном III. Уничтожая дух вольности и саму память о народоправстве, великий князь вывез вычевой колокол в Москву. Однако дух вольности не был убит на русской земле. Прошло немногим более полустолетия и он возродился на Дону и других казачьих реках. Казацкое общественное устройство с кругом и выборными атаманами стало мечтой для народа России, задавленного деспотизмом и крепостничеством. Более полутора столетий потребовалось самодержавию для борьбы с вольностями казачества до полного его подчинения. В конечном итоге после подавления Булавинского восстания, ему удалось достичь своих целей. Дон был сломлен. Казачество превратилось в замкнутое служилое сословие и стало использоваться царизмом не только против внешнего врага, но и против своего народа в XIX - начале XX в. Тем не менее, именно донское казачество в дни наиболее тяжких, трагических периодов русской истории, начиная с кровавой опричной драмы Ивана Грозного и заканчивая полным торжеством крепостничества при Алексее Тишайшем и казенной каторгой Петра I, шло в первых рядах бойцов за народное дело, отстаивая вольность, играя роль организаторов и застрельщиков антикрепостнических выступлений народа. Именно в этом проявилось наиболее существенное последствие возникновения донского казачества для России. Казачество раздвигало рубежи России, охраняя приграничные территории, вело упорную колонизационную и культурную работу на юге России, продвигаясь далее в Зауралье, Сибирь и на Дальний Восток. Казачество покрыло себя неувядаемой военной славой, участвуя во всех войнах Российской империи XVIII - начала XX в. как иррегулярная часть армии. Казак-воин к середине XIX в. стал и казаком-землепашцем, хлеборобом, кормильцем России. Об этом нам, благодарным потомкам, нужно помнить всегда.

Советские историки бесспорно внесли свой весомый, позитивный вклад в изучение роли и места донского казачества в историческом процессе. Уже в 20-50-е гг. появились первые серьезные публикации о происхождении донцов, об их взаимоотношениях с Российским государством, освоении территорий Приазовья и военной службе. Особое место заняли работы, посвященные участию казачества в антифеодальных, антикрепостнических движениях, социальному расслоению в казачьей среде. Однако в очерках М. Донецкого, Н. Л. Янчевского, М. Н. Корчин, П. В. Семернина, Б. В. Лунина все же преобладали несколько упрощенные социально-классовые подходы в оценке исторических событий (См.: Донецкий М. Донское казачество. Ростов н/Д., 1926; Янчевский Н. Л. Разрушение легенды о казачестве. Ростов н/Д., 1931; Корчин М. Н. Донское казачество (из прошлого). Ростов н/Д., 1939; Лунин Б. В. Очерки истории Подонья - Приазовья. Кн. 1-2. Ростов н/Д., 1949-1951; Пронштейн А. П., Хмелевский К. А. Донское казачество в советской историографии//Вопросы истории. 1965. № 1. С. 137 - 146; Пронштейн А. П. Донское казачество эпохи феодализма в советской историографии//Дон и Северный Кавказ в советской исторической литературе: Сб. ст. Ростов н/Д., 1972. С. 23 - 37; Агафонов А. И. Советская историография Донского края эпохи феодализма в начальный период становления и развития (1917 - 1-я пол. 30-х гт.)//Известия высших учебных заведений Северо-Кавказского региона. Обществ, науки. 1993. № 1-2. С. 32-47).

Объективному изучению социально-экономической и военно-политической истории казачества второй половины XIX - начала XX в., его участия в революциях и гражданской войне мешала усиливавшаяся со второй половины 30-х гг. идеологизация исторической науки. Ограниченные жесткими рамками марксистко-ленинской методологии, влиянием культа личности И. В. Сталина, историки чрезмерно догматизировали и канонизировали отдельные представления и высказывания "классиков" о казачестве. Так, суждения В. И. Ленина о казачестве, как о возможной "... основе Русской Вандеи" (Область во Франции, где крестьянство и мелкая буржуазия выступили против революции в 1793 г), и характеристика его И. В. Сталиным как "... исконного орудия русского империализма" (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 219; 326; Сталин И. В. Соч. Т. 4. С. 286, В. И. Ленин и И. В. Сталин о классовой борьбе на Дону и Кубани в период 1917-1920 гг. Ростов н/Д., 1939) надолго деформировали восприятие исследователями сложных исторических реалий. Казачество, как правило, изображалось почти монолитным целым, враждебным рабочему классу и беднейшему крестьянству "монархическим, контрреволюционным сословием", противостоявшим революционной Советской власти. Следовательно, насилие мыслилось в качестве возможной политики, а расказачивание само собой подразумевалось.

Все эти околонаучные стереотипы с трудом преодолевались историками в 60-80-е гг. под жестоким контролем партийно-идеологической цензуры. Именно в этот период в свет вышли обобщающие очерки, фундаментальные исследования и публикации А. П. Пронштейна, Н. А. Мининкова, Б. В. Чеботарева, А. И. Агафонова и других авторов, посвященные истории Дона и казачества эпохи феодализма (XVI - первая половина XIX в.). Широкий охват и скрупулезный анализ различных видов источников, отказ от чрезмерной идеологизации истории позволили дать более полную и объективную картину этой эпохи (См.: Пронштейн А. П. Земля Донская в XVIII веке. Ростов н/Д., 1961; История Дона. Ростов н/Д., 1965; Сыны донских степей. Ростов н/Д., 1973; Дон и степное Предкавказье XVIII - 1 пол. XIX века. Ростов н/Д., 1977; Пронштейн А. П., Мининков Н. А. Крестьянские войны в России XVII - XVIII веков и донское казачество. Ростов н/Д., 1983; Агафонов А. И. Область Войска Донского и Приазовье в дореформенный период. Ростов н/Д., 1986; Шульман Э. А. Земельные отношения в Подонье и Приазовье в первой половине XIX века. Ростов н/Д., 1991; и др).

Однако по-прежнему требуют серьезного осмысления геополитические и этнокультурные процессы, проблемы становления казачества как "субэтноса-сословия". Нуждается в уточнении вопрос о соотношении демократических и авторитарных принципов в самоуправлении вольных казачьих общин и Войска Донского, в ходе их взаимодействия с Российским государством на различных этапах развития. Нет обобщающих исследований по военной истории казачества.

В 60-90-е гг. появились и первые капитальные труды, посвященные проблемам социально-экономической и политической истории Дона и казачества эпохи капитализма (вторая половина XIX - начало XX в.), участию казачества в революциях и гражданской войне (См.: Очерки экономического развития Дона (1861 -1917 гг.). Ростов н/Д., 1960; Хлыстов И. П. Дон в эпоху капитализма. Ростов н/Д., 1962; Крикунов В. П. Очерки социально-экономического развития Дона и Северного Кавказа в 60 - 90-х годах XIX века. Грозный, 1973; Козлов А. И. На историческом повороте. Ростов н/Д., 1977; Золотое В. А., Демешина Е. И. Дон в первой русской революции. Ростов н/Д., 1981; Социально-экономическая структура населения Дона и Северного Кавказа. Ростов н/Д, 1984; Крестьянство Северного Кавказа и Дона в период капитализма. Ростов н/Д., 1990; Проблемы социально-экономической истории и революционного движения на Дону и Северном Кавказе (XIX - нач. XX в.). Ростов н/Д., 1992; Самарина Н. В. Донская буржуазия в период империализма (1900 - 1914 гг.). Ростов н/Д., 1992; и др). Так, в исследованиях А. И. Козлова, В. А. Золотова, И. П. Хлыстова, Ю. И. Серого, В. П. Крикунова и других ученых на основе большого фактического материала показаны особенности развития хозяйства и быта казаков, условия службы, поземельные отношения в казачьей и крестьянской общинах. Был обоснован весьма важный в методологическом отношении вывод, что уже к началу XX в. в среде казачества явно наметилась четкая дифференциация, расслоение. Казачество не представляло единого монолита, при этом большинство составляли не богатые станичники и беднота, а зажиточные середняки.

Данные выводы позволили более глубоко и обстоятельно показать причины внутрисословного раскола в среде казачества, разделение на "белых" и "красных" в годы революции и гражданской войны, частые колебания казака-середняка, как труженика и собственника, верного традициям.

В 80-90-е гг. историки, публицисты и литераторы совершили настоящий прорыв в изучении роли и места казачества в Февральской и Октябрьской революциях 1917 г., в гражданской войне. В условиях демократизации и гласности прошли острые дискуссии о политике расказачивания и ее последствиях.

Весомый вклад в решение этих неотложных научных задач был сделан еще на первых Всесоюзных конференциях ученых, посвященных казачеству, которые состоялись в г. Черкесске в 1980 и 1986 гг. Несмотря на сопротивление блюстителей идеологической чистоты исторической науки, представителей местной и центральной партноменклатуры, большинство исследователей уже тогда достаточно остро поставили вопрос о пересмотре политики расказачивания и более объективном отношении к истории казачества (Казачество в Октябрьской революции и гражданской войне: Материалы Всесоюзной научной конференции. Черкесск, 12 -13 ноября 1980. Черкесск, 19,84; Казачество в революциях и гражданской войне: Материалы второй Всесоюзной научной конференции. Черкесск, 9- 11 сентября 1986. Черкесск, 1988).

Показательно, что и в эти годы большинство наиболее интересных, нестандартных работ А. И. Козлова, Ю. К. Кириенко, В. Н. Сергеева, А. В. Венкова, И. И. Дедова прямо или косвенно раскрывали проблемы истории донского казачества, сильнее других пострадавшего от политики расказачивания (См.: Бабичев Д. С. Донское трудовое казачество в борьбе за власть Советов. Ростов н/Д., 1969; Кириенко Ю. К. Крах калединщины. М.; 1976; Он же. Революция и донское казачество. Ростов н/Д., 1988; Хмелевский К. А., Хмелевский С. К. Буря над Тихим Доном. Исторический очерк о гражданской войне на Дону. Ростов н/Д., 1984; Г у г о в Р. X., Козлов А. И., Э т е н к о Л. А. Вопросы историографии Великого Октября на Дону и Северном Кавказе. Нальчик, 1988; Козлов А. И. Расказачивание (к истории массового террора на Дону)//Родина. 1990. № 6-7; Венков А. В., Тикиджьян Р. Г. Проблемы истории Октябрьской революции и гражданской войны на Дону и Северном Кавказе. Круглый стол историков (декабрь 1988 г.)//Известия СКНЦ ВШ. Обществ, науки. 1989. № 3. С. 35 - 43; Венков А. В. Печать сурового исхода. К истории событий 1919 года на Верхнем Дону. Ростов н/Д., 1988; Он же. Донское казачество в гражданской войне (1918 - 1920 гг.). Ростов н/Д., 1992; Сергеев В. Н. Банкротство мелкобуржуазных партий на Дону. Ростов н/Д., 1979; Он же. Советы Дона в 1917. Борьба партий в Советах между двумя революциями. Ростов н/Д., 1987; и др). Одновременно появились и монографии, охватывающие этот период в истории всех основных казачьих войск России (См.: Футорянский Л. И. Борьба за массы трудового казачества в период перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую (март - октябрь 1917). Оренбург, 1972; Ермолин А. П. Революция и казачество. М., 1982; Воскобойников Г. Л., Прилепский Д. К. Казачество и социализм. Ростов н/Д., 1986; и др). Однако при наличии существенных достижений следует подчеркнуть значимость специальных исследований и обобщающих работ, необходимых для осмысления дореволюционной истории казачества, его судеб в годы советской власти в рамках новой геополитической системы СССР и в странах эмиграции. Заслуживают внимания проблемы государственных реформ и контрреформ 60-80-х гг. XIX и начала XX в., особенностей их реализации на казачьих территориях. Интересен вопрос о формах казачьего предпринимательства, о системе образования и просвещения, становления казачьей интеллигенции, об участии казаков в русско-японской, первой и второй мировых войнах. Весьма актуальна в нынешних условиях проблема взаимоотношений казачества, коренного и иногороднего "невоискового" населения края, межэтнических и конфессиональных отношений. Неправомерно все противоречия революционной эпохи и гражданской войны на Дону сводить лишь к остроте аграрного вопроса. Стоит подробнее разобраться в программах и деятельности различных слоев и групп казачества, их лидеров, идеологии казачьего "самостийного автономизма" и "этносословного национализма", попытках создания самостоятельного казачьего государства - федерации. Нужно продолжить изучение влияния различных политических партий в среде казачества в период 1905-1920 гг., учитывая аполитичность большей его части и стремление к созданию "своей" казачьей партии, что проявляется и в современных условиях политической борьбы.

Очень немного исторических исследований и публикаций посвящены роли и месту казачества в истории Советского государства (1920-1990 гг.). Интересные наблюдения и выводы о разрешении аграрного вопроса на Дону, о политике государства по отношению к казачеству в годы НЭПа и колхозного строительства, о проведении военных реформ 1925-1936 гг. и о его участии в Великой Отечественной войне содержатся в ряде очерков и специальных работ Е. Н. Осколкова, Э. Д. Осколковой, Я. А. Перехова, П. Г. Чернопицкого, Г. Л. Воскобойникова, С. А. Кислицына и других ученых (См.: Очерки истории партийных организаций Дона. Ч. 1-2. Ростов н/Д., 1973; Дон - Советский. Очерки истории. Ростов н/Д., 1984; Сквозь ветры века. Ростов н/Д., 1988; Овчинникова М. И. Проблемы изменения социально-экономической структуры донской станицы и деревни переходного периода (1921 - 1937 гг.) в советской историографии//Дон и Северный Кавказ в советской исторической литературе. Ростов н/Д., 1972. С. 82 - 95; Перехов Я. А. Проблема вовлечения казачества в социалистическое строительство в 1920-1927 гг. в советской историографии//Дон и Северный Кавказ... С. 96-108; Осколков Е. Н. Трагедия "чернодосочных" страниц: документы и факты//Известия высших учебных заведений Северо-Кавказского региона. Обществ, науки. 1993. № 1-2. С. 3 - 23; Воскобойников Г. Л. Казачество и кавалерия в годы Великой Отечественной войны. М., 1993).

Однако иные аспекты истории донского казачества этого периода остаются практически малоизученными. Актуальны вопросы о различных формах и методах политики расказачивания в 20-30-е гг. и в послевоенный период, о репрессиях и их последствиях. Не исследованы проблемы этносоциального отмирания казачества в 60-80-е гг., причины этнокультурного самосохранения и феномена возрожденческого движения начала 90-х гг., которые сегодня активно обсуждаются в прессе и средствах массовой информации. Отдельного серьезного изучения и анализа требует сохранившаяся источниковая база, архивные и музейные материалы, история казачьего зарубежья.

Действительно, признавая сегодня наличие солидной базы для дальнейших исследований, нужно констатировать, что серьезная работа по переосмыслению и обобщению истории донского казачества и других казачьих территорий и войск России с новых методологических позиций только начинает разворачиваться. С начала 1990-х гг. можно говорить о принципиально новом этапе изучения казачьего феномена. Возникновение широкого движения за возрождение казачества, его поддержка государством активизировали и научно-практическую деятельность ученых историков, политологов, этнографов. Показательными в этом отношении стали научные конференции: Всесоюзная в г. Нальчике (апрель 1990 г.) и Международная в г. Анапе (сентябрь 1993 г.), посвященные различным аспектам истории всех казачьих территорий и войск России (См.: Казачество в истории России: Тезисы докл. Международной науч. конф. Анапа, 27 сентября - 1 октября. Краснодар, 1993; и др). Их организаторы (Институт истории АН России, Северо-Кавказский центр высшей школы, Ростовский и Кубанский госуниверситеты) стремятся сконцентрировать усилия имеющегося научного потенциала, привлекая талантливую молодежь, представителей казачества и даже зарубежных ученых для объективного познания исторического прошлого и его уроков, уяснения основных целей и проблем развернувшегося движения за возрождение казачества.

Ученые, работники музеев, архивов, библиотек, преподаватели и педагоги вузов, лицеев, колледжей и школ области и регионов в меру своих сил и возможностей стремятся оказать помощь органам государственной власти, всему населению в поисках путей к взаимопониманию и согласию, показать специфику исторического развития Юго-Востока России и роль в нем казачества.

В высшей и средней школе обновляются и составляются заново краеведческие курсы и факультативы по истории и культуре Дона и казачества, всего Северо-Кавказского региона (Козлов А. И. Казачья окраина России. Ростов н/Д., 1992; Астапенко М. П. Донские казаки (1550-1920 гг.): Учеб. пособие. Ростов н/Д., 1992; Мининков Н. А. Казачество на заре своей истории: Учеб. пособие. Ростов н/Д., 1992; Тикиджьян Р. Г. Донское казачество: история и современность: Учебно-метод. пособие. Шахты, 1992; Сергеев В. Н. Движение за возрождение казачества: Учеб. пособие. Ростов н/Д., 1993; Региональные программы донской средней общеобразовательной школы. Вып. 1. Ростов н/Д., 1993; и др). Эта благородная работа необходима сегодня для сохранения спокойствия и будущего процветания Дона и России.

В данных очерках, которые вполне могут стать и альтернативным учебным пособием, мы попытаемся раскрыть актуальные проблемы истории донского казачества, уделив больше внимания социально-политическим, военным и этнокультурным традициям в процессе его возрождения. Меньше места в очерках отводится социально-экономическим проблемам, здесь еще остаются широкие возможности для специального, самостоятельного исследования экономической истории казачества и его интеграции в систему формирующейся рыночной экономики.