Глава девятая ...СТЕНЬКА РАЗИН УДАЛЕЦ...

П. Н. Краснов

Разин

В 1667 году по Дону, на площадях и улицах, в самом Черкасском городке раздался давно забытый клич: "На Волгу-матушку рыбку ловить, на Черное море за ясырями, на Хвалын-ское - за добычей!"

То кричал статный и видный казак с русой окладистой бородой и длинными вьющимися вокруг лба кудрями - Черкасской станицы казак Степан Разин.

...Если бы голытьба знала, на какую тяжелую работу, в какое рабское повиновение Разину шла она, никто бы не кинул оземь рваной шапчонки своей и никто не примкнул бы к воровскому атаману. Но Разина знали только как смелого и отчаянного человека, как человека, играть с которым опасно и выгодно. И, несмотря на запрещение атамана, повалила к смелому казаку голытьба черкасская и соседних станиц...

Опять, как сто лет тому назад, появились на Волге черные каюки казачьи...Укрепившись на реке Камышенке, Разин стал грозой русских и персидских судов и смеялся над самими воеводами царскими!

Поднявшись вверх по реке Уралу, Разин укрепился в городке Гурьеве и там зимовал, готовя суда для набегов на Персию.

В 1668 году смелый атаман пригрянул к персидским берегам. У Разина было около 2000 казаков, великолепно вооруженных. На ЈK'"V сорока стругах, с богатой добычей, набранной в разграбленных казаками деревнях близ Дербента, Шемахи и Баку, Разин подошел к персидскому городу Ферабату и здесь высадился. Казаки вошли в город, говоря, что они, купцы, привезли кавказские товары и хотят обменять их на персидские. Персы охотно покупали у казаков их добычу, тем более что казаки продавали все по очень дешевой цене. Шесть дней торговали там на базаре казаки. Разин гулял между ними, и казаки зорко поглядывали на своего атамана. На шестой день Разин стал так, чтоб его было видно со всех сторон площади, обернулся и вдруг взял шапку и сдвинул ее набок. Это было условным знаком для казаков. Казаки бросились на персов, убивали купцов и отнимали у них и проданные и их собственные товары. В Ферабате был дворец шаха, наполненный разными драгоценностями. Казаки разграбили этот дворец, взяли пленников, и Разин забрал себе красавицу персидскую княжну.

...Персидский шах собрал большое войско и напал на Разина. Казаки бились долго. Много удалых казаков полегло в этом бою. В конце концов Разину пришлось сесть в лодки и уйти дальше на косу и зимовать между морем и болотом.

...В июне месяце пятьдесят персидских судов с 3700 войска напали на легкую флотилию Разина. Произошло настоящее морское сражение. У персов были на судах пушки, но Разин атаковал их, под жестоким огнем порубил днища персидских судов, потопил большинство. Только небольшая часть персидского войска на трех судах спаслись к берегам. Но и казаки в этом страшном деле потеряли около 500 человек.

Тогда Разин решил со своей громадной добычей, награбленной им в течение двух лет, уйти назад на Дон. ...В августе месяце 1669 года, изнуренный тяжелым переходом по морю, со многими больными казаками, но с богатейшей добычей, подошел Разин к Астрахани.

...Богато обставил свой вход воровской атаман! Все паруса на его судах были сделаны из дорогой шелковой ткани и все канаты были шелковые. Борты казачьих лодок были увешаны коврами и уставлены золотыми и серебряными сосудами. Казаки были одеты в шелка и золотые тканные одежды. И только голодные, худые, измученные, обветренные морской непогодой лица их говорили о том, что недешево досталась им добыча.

...Успех вскружил голову Разину. Он считал себя равным Ермаку. Деньги давали возможность гулять, а в деньгах недостатка не было. Сам хмельной, с хмельными казаками, в роскошно убранных ладьях, с музыкой и песнями гулял разбойничий атаман по Волге. С ним сидела на лодке и персидская княжна... И вот, однажды, в хмельном угаре, Разин взял ее, прекрасную, убранную в парчовые наряды, увешанную золотом и камнями самоцветными, на руки, поднял над водой и воскликнул: "Волга! Ты славная река, ты доставила мне много-богатств, злата и серебра. Ты мать моей славы! Я ничем еще не подарил тебя! Но я не останусь более неблагодарным!" И Разин бросил персиянку в глубокие волны Волги-реки.

А. С. Пушкин

Степан Разин был одним из любимых народных героев Пушкина, который говорил своей знакомой А. О. Смирновой: "Стенька Разин был моим первым героем, и я уже мечтал о нем, когда мне не было восьми лет".

Что не конский топ, не людская молвь,
Не труба трубача с поля слышится,
А погодушка свищет, гудит,
Зазывает меня, Стеньку Разина,
Погулять по морю синему:
"Молодец удалой, ты разбойник лихой,
Ты разбойник лихой, ты разгульный буян,
Ты садись на ладьи свои скорые,
Распусти паруса полотняные.
Побеги по морю синему.
Пригоню тебе три кораблика:
На первом корабле красно золото,
На втором корабле чисто серебро,
На третьем корабле душа-девица".

Ходил Стенька Разин 
В Астрахань-город 
Торговать товаром. 
Стал воевода 
Требовать подарков. 
Поднес Стенька Разин 
Камки хрущатые, 
Камки хрущатые, 
Парчи золотые. 
Стал воевода 
Требовать шубы. 
Шуба дорогая, 
Полы-то новы,
Одна боброва Друга соболья. 
Ему Стенька Разин Не отдает шубы. 
"Отдай, Стенька Разин, 
Отдай с плеча шубу, 
Отдашь, так спасибо; 
Не отдашь - повешу 
Что во чистом поле, 
На зеленом дубе, 
Да в собачьей шубе". 
Стал Стенька Разин Думати думу: 
"Добро, воевода, Возьми себе шубу. 
Возьми себе шубу Да не было б шуму".

Как по Волге-реке по широкой
Выплывала востроносая лодка,
Как на лодке гребцы удалые,
Казаки, ребята молодые.
На корме сидит сам хозяин,
Сам хозяин, грозен Стенька Разин,
Перед ним красная девица,
Полоненная персидская царевна.
Не глядит Стенька Разин на царевну,
А глядит на матушку на Волгу.
Как промолвил грозен Стенька Разин:
"Ой ты гой еси, Волга, мать родная!
С глупых лет меня ты воспоила,
В долгу ночь баюкала, качала,
В волновую погоду выносила.
За меня ли молодца не дремала,
Казаков моих добром наделила.
Что ничем тебя еще мы не дарили".
Как вскочил тут грозен Стенька Разин,
Подхватил персидскую царевну,
В волны бросил красную девицу, 
Волге-матушке ею поклонился.

А. П. Чапыгин

Разин Степан (отрывок)

На носу челна с гребцами Разин стоит в черном кафтане, левая рука, топыря полу, уперта в бок, правая держит остроносый чекан на длинной рукоятке. Гребцы почти не гребут, многие, схватив пищали и топоры, ждут, когда будет пора стрелять, рубить. Высокий чужой корабль медленно идет, распустив паруса; по его черному боку отливает синим блеском.

И грянул страшный голос:

- Пушкари, трави запал!..

На голос Разина со стругов, собранных на море клином, ответили гулом по воде пушки:

- Сарынь на кичку кораблям!

- Алла!

- Мы победим - иншалла!

- Секи днища!..

Из голубого неслышно выдвинулись черные челны, как акулы с рыжей спиной из запорожских шапок. Нос каждого челна плотно ушел под выпуклые бока вражьих кораблей - топоры начали свою работу; в прорубленные дыры в желтом свете запылавшей зари полезли внутрь кораблей казаки в синих куртках. Стук, грохот, звон цепей на кормах судов и крики:

- Дуй конопатчиков вражьих!

- Приметыва-ай им огню к пороху-у!..

- Гей, соколы! Плотно держи у кораблей челны!

Боевой челн с атаманом проходил медленно вдоль всего каравана. Разницы сцепили крючьями персидские суда... На корме челна атаманского, среди растопыренных пищалей, согнулась в рыжей шапке фигура Серебрякова. Есаул зорко наблюдал за боем на судах, выискивая начальника; найдя, прикладывался к очередной пищали; вспыхивали два огня: один освещал лицо, другой на конце дула, и редко какой гордоголовый горец или перс оставался в бою - пуля есаула била метко.

- Добро, Иван!..

...Между сцепленными судами шнырял челн, появляясь то с одной, то с другой стороны каравана. В челне на носу, с зажженным факелом в одной, с коротким багром в другой руке, на поворотах сверкая кольцом в ухе, мелькала фигура Сережки, среди выстрелов и воя слышался его резкий, как по железу ножом, голос:

- В брюхо галер - дай огню!

- Чуем!..

- Ладим огонь, ясаул!

- Эге, гори-и!

- Соколы - кру-у-ши!

По зеленеющему, дышащему влажными искрами, несется голос, и, как бы в ответ атаману, пуще треск, звон железа и запахи моря, смешанные с запахом крови.

- Ихтият кун, султан-и Гилян!*

*(Опасайся, повелитель Гиляна! (персидск.).)

- Живы - иншалла!

- Иа, великий хан!

Мокеев слышит рокочущие чужие слова, корабль завален казацкими трупами - по мертвому и мягкому лезет мимо пальмовой палаты… На носу корабля рубятся казаки и стрельцы.

Там же, недалеко к золоченому носу корабля, окруженный мохнатыми в шлемах, отбиваясь и нападая, бьется с разницами чернобородый в голубом. Под голубым, сверкая, звенит кольчуга. Казаки отступают от кривой сабли - сабля чернобородого брызжет кровью, голубой рукав до локтя мокрый, в крови.

- Алла, ашрэф-и Иран!*

*(За бога, благородная Персия.)

- Пусти-ко, робяты! - Мокеев взмахнул топором: - Вот те блин с печи!..

Сабля чернобородого, взвизгнув, сверкала кусками в море.

- Редко гостишь! Ешь!..

Второй удар - резкий и рушащий, как молния. От него из-под голубого белым огнем брызнули кольца панциря, светлый шлем запрокинулся, чернобородый осел, голубое на нем быстро мокло, чернело - туловище расселось от левого плеча до пояса.

- Иа алла!..

- Благородный хан!..

Мокеев повернул назад, выругался крепко. Впереди горцы, сбросив бурки, падали в море, казаки рубили их. Назади, куда шел Мокеев, кроме своих, живых и убитых, никого не было. Море заливало палубы вражьих кораблей.

- Бражник! Черноярца проспал и бой тож. Мокеев швырнул топор. Еще бегали люди,

кричали, где-то сказали чужие:

- Иншалла! Свои кричали:

- Кто ен? Пестрой, как кочет!

- Брат хана али сын! Перст его знает!

- А хан?

- Самого хана Петра Мокеев посек до пят!

- Бою не видал, а хана убил? Лгут!

- Мы-то живы. Волоцкого с Черноярцем уходили...

У хлеба, брат, не без крох!

- Эх, Петруха! Двух есаулов проспал... Грянуло в воздухе:

- Соколы-ы! В челны забирай рухлядь и ясырь.

- Чуем, ба-а...

- Велит! Ташши ханское из избы корабля...

- А ну и кораблик! Хоро-о-ш.

Стали слышны всплески волн - шум боевой улегся.

М. Ю. Лермонтов

Атаман

Горе тебе, город Казань, 
Едет толпа удальцов 
Собирать невольную дань 
С твоих беззаботных купцов.
   Вдоль по Волге широкой
   На лодке плывут;
   И веслами дружными плещут,
   И песни поют. 
Горе тебе, русская земля, 
Атаман между ними сидит; 
Хоть его лихая семья, 
Как волны, шумна - он молчит:
   И краса молодая,
   Как саван бледна
   Перед ним стоит на коленях
   И молвит она: 
"Горе мне, бедной девице! 
Чем виновна я пред тобой,
Ты поверил злой клеветнице; 
Любим мной не был другой. 
   Мне жребий неволи 
   Судьбинушкой дан; 
   Не губи, не губи мою душу, 
   Лихой атаман". 
"Горе девице лукавой,- 
Атаман ей, нахмурясь, в ответ,- 
У меня оправдается правый, 
Но пощады виновному нет; 
   От глаз моих трудно 
   Поступок укрыть, 
   Не знаю... и вновь не могу я 
   Девицу любить!.. 
Но лекарство чудесное есть 
У меня для сердечных ран... 
Прости же! - лекарство то: месть! 
На что же я здесь, атаман?
   И заплачу ль, как плачет 
   Любовник другой?.. 
   И смягчишь ли меня ты, девица, 
   Своею слезой?" 
Горе тебе, гроза-атаман, 
Ты свой произнес приговор. 
Средь пожаров ограбленных стран 
Ты забудешь ли пламенный взор!.. 
   Остался ль ты хладен 
   И тверд, как в бою, 
   Когда бросили в пенные волны 
   Красотку твою? 
Горе тебе, удалой! 
Как совесть совсем удалить?.. 
Отныне он чистой водой 
Боится руки умыть.
   Умывать он их любит 
   С дружиной своей 
   Слезами вдовиц беззащитных 
   И кровью детей!

Д. Н. Садовников

Из-за острова на стрежень, 
На простор речной волны 
Выбегают расписные 
Острогрудые челны.

На переднем Стенька Разин, 
Обнявшись с своей княжной, 
Свадьбу новую справляет 
И веселый и хмельной.

А княжна, склонивши очи, 
Ни жива и ни мертва, 
Робко слушает хмельные 
Неразумные слова:

"Ничего не пожалею! - 
Буйну голову отдам!"- 
Раздается по окрестным 
Берегам и островам.

"Ишь ты, братцы, атаман-то 
Нас на бабу променял! 
Ночку с нею повозился- 
Сам наутро бабой стал..."

"Ошалел..." Насмешки, шепот 
Слышит пьяный атаман - 
Персиянки полоненной 
Крепче обнял полный стан.

Гневно кровью налилися 
Атамановы глаза, 
Брови черные, нависли, 
Собирается гроза...

"Эх, кормилица родная, 
Волга, матушка-река! 
Не видала ты подарков 
От донского казака!..

Чтобы не было зазорно 
Перед вольными людьми, 
Перед вольною рекою - 
На, кормилица, возьми!"

Мощным взмахом поднимает 
Полоненную княжну 
И, не глядя, прочь кидает 
В набежавшую волну...

"Что затихли, удалые?.. 
Эй ты, Фролко, черт, пляши! 
Грянь, ребята, хоровую 
За помин ее души!"

А. В. Кольцов

Стенька Разин

Не страшна мне, добру молодцу, 
Волга-матушка широкая,
Леса темные, дремучие, 
Вьюги зимние, крещенские...

Уж как было: по темным лесам, 
Пировал я зимы круглые; 
По чужим краям, на свой талан, 
Погулял я, поохотился.

А по Волге, моей матушке, 
По родимой, по кормилице, 
Вместе с братьями, за добычью 
На край света летал соколом.

Но не Волга, леса темные, 
Вьюги зимние - крещенские, 
Погубили мою голову, 
Сокрушили мощь железную.

В некрещеном славном городе, 
На крутом, высоком острове,
Живет девушка-красавица, 
Дочка гостя новгородского...

Она в тереме, что зорюшка, 
Под окном сидит растворенным: 
Поет песни задушевные, 
Наши братские-отцовские.

"Ах, душа ль, моя ты душенька! 
Что сидишь ты?! Что ты думаешь? 
Али речь моя не по сердцу? 
Али батюшка спесивится?..

Не сиди, не плачь; ты кинь отца; 
Ты беги ко мне из терема; 
Мы с тобою, птицы вольные, 
Жить поедем в Москву красную".

Отвечает ему девица: 
"За любовь твою, мой милый друг, 
Рада кинуть отца с матерью; 
Но боюсь суда я страшнова".

Забушуй же, непогодушка, 
Разгуляйся, Волга-матушка! 
Ты возьми мою кручинушку, 
Размечи волной по бережку...

А. А. Навроцкий

Утес Стеньки Разина

Есть на Волге утес. Диким мохом оброс 
Он с боков от подножья до края, 
И стоит сотни лет, только мохом одет,
Ни нужды, ни заботы не зная.

На вершине его не растет ничего, 
Там лишь ветер свободный гуляет; 
Да могучий орел свой притон там завел 
И на нем свои жертвы терзает.

Из людей лишь один на утесе том был, 
Лишь один до вершины добрался, 
И утес человека того не забыл, 
И с тех пор его именем звался.

И хотя каждый год, по церквам, на Руси 
Человека того проклинают, 
Но приволжский народ о нем песни поет 
И с почетом его вспоминает.

Раз ночною порой, возвращаясь домой, 
Он один на утес тот взобрался 
И в полуночной мгле, на высокой скале, 
Там всю ночь до зари оставался.

Много дум в голове родилось у него, 
Много дум он в ту ночь передумал, 
И под говор волны, средь ночной тишины, 
Он великое дело задумал.

И задумчив, угрюм от надуманных дум, 
Он на утро с утеса спустился, 
И задумал пойти по другому пути, 
И идти на Москву он решился.

Но свершить не успел он того, что хотел, 
И не то ему пало на долю, 
И расправой крутой, да кровавой рукой 
Не помог он народному горю.

Не владыкою он был в Москву привезен, 
Не почетным пожалован гостем, 
И не ратным вождем на коне и с мечом, 
А в постыдном бою с мужиком-палачом 
Он сложил свои буйные кости.

Но прошла старина, и что в те времена 
Лишь мятежною вспышкой казалось, 
То теперь решено, но не все, а одно 
И надолго вопросом осталось.

И Степан будто знал, никому не сказал, 
Никому своих дум не поведал, 
Лишь утесу тому, где он был, одному 
Он те думы хранить заповедал.

И поныне стоит тот утес и хранит
Он заветные думы Степана,
И лишь с Волгой одной вспоминает порой
Удалое житье атамана.

Но за то, если есть на Руси хоть один, 
Кто с корыстью житейской не знался, 
Кто неправдой не жил, бедняка не давил, 
Кто свободу, как мать дорогую, любил 
И во имя ее подвизался -

Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет 
И к нему чутким ухом приляжет, 
И утес-великан все, что думал Степан, 
Все тому смельчаку перескажет.

В. А. Гиляровский

Стенька Разин (отрывок, из поэмы)

Всколыхнулась Волга-Матка, 
Взволновался Тихий Дон, 
Голытьба по степи вольной 
Поползла со всех сторон. 
Собрался народ голодный 
В беспокойный грозный стан,
Во главе его поднялся 
Стенька Разин - атаман.
- Нет ни бедных, ни богатых, 
Предо мною все равны!
Кто бездомный, кто голодный 
С дальней, с ближней стороны- 
Все за мной. Ватагой вольной 
Собирайтесь, молодцы - 
К нам подходят на подмогу 
Запорожцы-удальцы. Повалили -
Вот и Волги 
Зажелтели берега, 
Засверкали парусами 
Стеньки Разина струга. 
Вниз по матушке по Волге 
Шел богатый караван.
- Навались! Сарынь на кичку! - 
Гаркнул Разин-атаман. 
Завладели караваном, 
Подуванили товар
И с богатою добычей 
Миновали Красный Яр. 
На Яик, оттуда в море 
И к персидским берегам, 
Понаграбили довольно,
Погуляли лихо там.
Кораблей персидских уйма
Было пущено ко дну,
Взял в добычу Стенька Разин
Раскрасавицу княжну...
Взял Царицын, взял Камышин,
Разом Астрахань сдалась-
Голытьба потоком бурным
К атаману полилась.
- Ой, не надо мне награды,
Быть царем я не хочу,
Воеводам да боярам
Только долг я заплачу.
Я народу дам свободу,
Я неправду изведу
И опять в свою станицу
Казаком простым уйду.
И росла, росла ватага,
Землю кровью залила,
Только счастье изменило -
Доля горькая пришла.
Под Симбирском на Степана
Хлынул войска свежий вал -
Голытьба была разбита,
Стенька на Дон убежал.
В Кагальник степной добрался
Побежденный атаман...
Порастрепана ватага,
Поредел казачий стан.
Мужики поразбежались,
Голи - некуда уйти...
Заборонены войсками
Все дороженьки-пути.
Только Разин неизменен
Все твердит еще свое:
- Утвержу народу волю,
Дам свободное житье...
Нет ни бедных, ни богатых -
Голытьба, вали за мной... 
Да не слушает ватага 
Грозный оклик призывной, 
А в ответ зловещий шепот: - 
За тобой нам не рука. 
Предала своя ватага Атамана-казака.

А. П. Чапыгин

Разин Степан (отрывок)

...По площади, за собором Покрова встала завеса пыли:

- Ве-езу-ут!

- Ой, то Стеньку!

- Страшного! Господи Иисусе!

Во двор приказа двигалась на просторной телеге, нарочито построенной, виселица черного цвета. Телегу тащили три разномастных лошади. На шее Разина надет ошейник ременной с гвоздями, с перекладины виселицы спускалась цепь и была прикреплена кольцом железным к ошейнику. Руки атамана распялены, прикручены цепями к столбам виселицы. Ноги, обутые у городской заставы в опорки и рваные штаны, расставлены широко и прикручены также цепями к столбам виселицы. Посредине телеги вдоль просунута черная плаха до передка телеги, в переднем конце плахи воткнут отточенный топор. Справа телеги цепью за железный ошейник к оглобле был прикручен брат Разина Фролко. В казацком старом зипуне, шелковом, желтом, он бежал, заплетаясь нога за ногу и пыля сапогами. Фролку не переодевали, как

Разина: с него сорвали только палачи в свою пользу бархатный синий жупан, такой же, какой был на атамане. Прилаживая голову, чтоб не давило железом, Фролка то багровел лицом, то бледнел, как мертвый, и мелкой рысью бежал за крупно шагающими лошадьми. Хватаясь за оглоблю, чтоб не свалиться, время от времени выкрикивал:

- Ой, беда, братан! Ой, лихо!..

Голова атамана опущена, полуседые кудри скрыли лоб и лицо. С левой стороны головы шла сплошная красная борозда без волос.

- Ой, лишенько нам!

- Молчи, баба! В гости к царю везут казаков - то ли не честь? А ты хнычешь... Да сами мы не цари, што ли?! Вишь, вся Москва встрету вышла. Почет велик - не срамись... Терпи!..

- Ой, лишенько, лихо, братан!

- Попировали вволю! Боярам стала наша честь завидна... Не смерть страшна! Худо - везут нас не в Кремль, где брата Ивана кончили... Волокут, вишь, в Земской на Красную...

...Страшная телега попылила по двору и боком повернула к приказному крыльцу. Телегу окружили караульные стрельцы, подошли два палача в черных полукафтанах, окрученные вместо кушаков кнутами. Вышли из приказа кузнецы, сбили с Фролки цепь. Стрельцы отвели Фролку в сени приказа.

Старший кузнец, бородатый, в кожаном фартуке, с коротким молотком и клещами, пыхтя влез на телегу, сбил с Разина цепи.

- Эх, густобородый! Колокола снял - чем звонить буду?

- За тебя отзвонят! - ответил кузнец. Стрельцы крикнули:

- Молчать!

Когда же атаман слез с телеги, подступили к нему. Он, нахмурясь, отогнал их, махнул рукой:

- Не лапать!.. Свой путь знал - ваш ведом.

Широкая дверь приказа захлопнулась, звякнули засовы...

М. А. Волошин

Стенькин суд

У великого моря Хвалынского, 
Заточенный в прибрежный шихан, 
Претерпевший от змея горынского, 
Жду вестей из полуношных стран. 
Все ль как прежде сияет - несглазена 
Православных церквей лепота? 
Проклинают ли Стеньку в них Разина 
В воскресенье в начале поста? 
Зажигают ли свечки, да сальные 
Вниз заместо свечей восковых? 
Воеводы порядки охальные 
Все ль блюдут в воеводствах своих? 
Благолепная, да многохрамная... 
А из ней хоть святых выноси. 
Что-то чую, приходит пора моя 
Погулять по Святой по Руси.

Как, бывало, казацкая, дерзкая
На Царицын, Симбирск, на Хвалынь -
Гребенская, Донская, да Терская
Собиралась ватажить сарынь.
Да на первом, на струге, на "Соколе"
С полюбовницей - пленной княжной,
Разгулявшись, свистали да цокали,
Да неслись по-над Волгой стрелой.
Да как кликнешь сподрушных-приспешников
- Васька Ус, Шелудяк, да Кабан!
Вы ступайте пощупать помещиков,
Воевод да попов, да дворян.
Позаймитесь-ка барскими гнездами,
Припустите к ним псов полютей!
На столбах с перекладиной гроздами
Поразвесьте собачьих детей.

Хорошо на Руси я попраздновал:
Погулял, и поел, и попил,
И за все, что творил неуказного,
Лютой смертью своей заплатил.
Принимали нас с честью и с ласкою,
Выходили хлеб-солью встречать,
Как в священных цепях да с опаскою
Привезли на Москву показать.
Уж по-царски уважили пыткою:
Разымали мне каждый сустав
Да крестили смолой меня жидкою,
У семи хоронили застав.

И как вынес я муку кровавую, 
Да не выдал казацкую Русь, 
Так за то на расправу на правую 
Сам судьей на Москву ворочусь. 
Рассужу, развяжу - не помилую - 
Кто хлопы, кто попы, кто паны... 
Так узнаете: как пред могилою, 
Так пред Стенькой все люди равны. 
Мне к чему царевать да насиловать 
А чтоб равен был всякому - всяк. 
Тут пойдут их, голубчиков, миловать 
Приласкают московских собак.

Уж попомнят, как нас на Остоженке 
Шельмовали для ихних утех.
Пообрубят им рученьки-ноженьки, 
Пусть поползают людям на смех. 
И за мною не токмо что драная 
Голытьба, а казной расшибусь - 
Вся великая, темная, пьяная, 
Окаянная двинется Русь. 
Мы устроим в стране благолепье вам,- 
Как, восставши из мертвых с мечом,- 
Три угодника - с Гришкой Отрепьевым, 
Да с Емелькой придем Пугачем.

1917 г.

И. З. Суриков

Казнь Степана Разина

Точно море, в час прибоя, 
Площадь Красная гудит. 
Что за говор? Что там против 
Места Лобного стоит? 
   Плаха черная далеко 
   От себя бросает тень... 
   Нет ни облачка на небе... 
   Блещут главы... Ясен день. 
Ярко с неба светит солнце 
На кремлевские зубцы, 
И вокруг высокой плахи 
В два ряда стоят стрельцы. 
   Вот толпа заколыхалась,- 
   Проложил дорогу кнут: 
   Той дороженькой на площадь 
   Стеньку Разина везут. 
С головы казацкой сбриты 
Кудри черные, как смоль; 
Но лица не изменили 
Казни страх и пытки боль.
   Так же мрачно и сурово, 
   Как и прежде, смотрит он,- 
   Восстает, как ясный сон. 
   Дона тихого приволье, 
Волги-матушки простор, 
Где с судов больших и малых 
Брал он с вольницей побор; 
Как он силою казацкой, 
   Рыскал вихорем степным, 
   И кичливое боярство 
   Трепетало перед ним. 
   Душит злоба удалого, 
Жжет огнем и давит грудь,- 
Но тяжелые колодки 
С них не в силах он смахнуть. 
С болью тяжкою оставил 
   В это утро он тюрьму. 
   Жаль не жизни, а свободы, 
   Жалко волюшку ему. 
   Не придется Стеньке кликнуть 
Клич казацкой голытьбе, 
И призвать ее на помощь 
С Дона тихого к себе.
   Не удастся с этой силой 
   Силу ратную тряхнуть,- 
   Воевод, бояр московских 
   В три погибели согнуть. 
Как под городом Симбирском,- 
(Думу думает Степан)... 
Рать казацкая побита, 
Не побит лишь атаман... 
   Знать, уж долюшка такая, 
   Что не пал казак в бою, 
   И сберег для черной плахи 
   Буйну голову свою. 
Знать, уж долюшка такая, 
Что казак на Дон бежал, 
На родной своей сторонке
Во поймание попал.
   Не больна мне та обида, 
   Та истома не горька, 
   Что московские бояре 
   Заковали казака.
Что по помосте высоком
Поплачусь я головой,
За разгульные утехи
С разудалой голытьбой.
   Нет, мне та горька обида, 
   Мне больна истома та, 
   Что изменою, неправдой 
   Голова моя взята.
Вот сейчас на смертной плахе
Срубят голову мою,
И казацкой алой кровью
Черный помост я полью.
   Ой, ты Дон ли мой родимый, 
   Волга-матушка река, 
   Помяните добрым словом 
   Атамана-казака!..
Вот и помост перед Стенькой...
Он и бровью не повел,
И наверх он по ступенькам
Бодрой поступью вошел. 
   Поклонился он народу, 
   Помолился на собор... 
   И палач в рубахе красной, 
   Высоко взметнул топор...!
"Ты прости, народ крестьянский,
Ты прости, прощай, Москва!.."
И скатилась с плеч казацких
Удалая голова.

Петр I Великий

Жаль, что сей способный человек (Степан Разин.- М. А.) жил не в мое время: я сделал бы из него мужа, весьма полезного Отечеству.

Цитировано по кн. Л. Богаевского 
"Старочеркасский Воскресенский собор". 
Новочеркасск. 1919. С. 13.