XXII

После побега из полиции Женя Шаров вместе с Петром Турубаровым безвылазно жили в погребе у Валентины Кочуры. Теперь только Кузьма Иванович Турубаров навещал сына. Почти каждый день он приносил ему еду и сообщал последние новости. От него Петр узнал о массовых арестах, от него же услышал и о расстреле Василия Афонова и других подпольщиков.

Валентина Кочура и ее мать целыми днями сидели дома и боялись выходить на улицу. Да и Женьку Шарова будто подменили. Он частенько испуганно вздрагивал, у него появилась какая-то дрожь в голосе.

Чтобы не подвести семейство Кочуры в случае обыска, Петр вместе с Шаровым и Валентиной вынесли ночью из дома оружие и выбросили его в выгребную яму. Только с пистолетом Петр не расстался, потому что решил живым не сдаваться.

Потеряв дочерей, Кузьма Иванович Турубаров делал все, чтобы хоть Петр не попал в руки Стоянова. Он уговаривал сына бежать к своим на ту сторону Таганрогского залива и принес для этого спасательный резиновый пояс. Но Петр отказался плыть один и соглашался уходить только с Шаровым и Валентиной Кочурой. Для этого нужна была лодка. Старик Турубаров ходил по знакомым рыбакам, подыскивая подходящую байду. И такая байда нашлась. Восемнадцать тысяч запросил за нее хозяин. Деньги пришлось занять у знакомых.

Но за день до намеченной сделки к соседям Валентины Кочуры ночью нагрянули немцы. Из-за невысокого плетня доносились их ругань и крики. Петр выбрался из погреба и подошел к окну. Вслед за ним вылез и Женя Шаров. В его руках был спасательный пояс.

- Бежим, Петр, пока еще не поздно, - испуганно проговорил он.

- А как же Валентина?

- Бегите хоть вы. А мы с мамой завтра в деревню к знакомым уйдем, если до утра не схватят, - сказала взволнованная девушка.

- Айда, Женька! - Петр дружески обнял Валентину, поцеловал ее в щеку и выпрыгнул в окно.

После сырого подвала было приятно вдохнуть свежий, пахнущий морем воздух. Теплый ветерок гладил лицо и руки.

- Я к отцу, домой подамся. Пересижу на чердаке это время. Хочешь, пойдем со мной, - предложил Петр Шарову, когда они дворами пробирались к морю.

- Нет. С меня хватит, насиделся в погребе. Разреши, Петро, взять твой пояс? Я тогда прямо сейчас махну на ту сторону.

- Считай, что он твой, - улыбнулся Петр.

Они попрощались и разошлись в разные стороны.

Петр без труда добрался до дома. Отец проводил его на чердак. Мать подала матрац, подушку и одеяло. Из слухового окна было видно, как выстлалась лунная дорожка по гладкой морской поверхности. «Где-то плывет сейчас Женька», - подумал Петр, укладываясь спать. Он все еще ощущал на своей щеке слезы матери, ее теплые руки.

Проснулся он рано, когда в доме еще все спали. Присев на корточки возле слухового окна, Петр пристально вглядывался в даль, на противоположный берег, затянутый прозрачной голубоватой дымкой. Там были свои. Всего несколько километров соленой воды отделяло его от них. Но где взять крылья, чтобы перелететь через этот водораздел, где взять силы, чтобы перемахнуть туда? Перед ним до самого горизонта раскинулось морское приволье. Солнечные блики поблескивали на волнах. И если бы не раскатистый гром артиллерии со стороны Самбека, если бы не гул самолетов над линией фронта, если бы не память о погибших товарищах, можно было подумать, что нет войны.

А в это самое время Женьку Шарова немцы вытаскивали из воды. Поднявшееся июльское солнце осветило море, и немецкий сторожевой катер обнаружил в заливе человека на спасательном поясе. Шаров не сопротивлялся. Он продрог и вконец выбился из сил.

В середине дня его уже доставили в городскую полицию, а через час он вновь предстал перед следователем Ряузовым. Тот сразу узнал беглеца и выместил на нем свою злобу. Он бил его всем, что попадало под руку, топтал ногами, хватал за волосы и ударял головой об пол.

Расстреляли его в конце августа, перед самым приходом Советской Армии.

А Петр Турубаров несколько дней скрывался на чердаке, готовился выйти на лодке в море. И не успел.

Как-то под вечер подкатили к воротам немецкие мотоциклисты, оцепили дом со всех сторон. Переворошили все комнаты, заглянули в сарай. Петр притаился на чердаке, с силой сжимая рукоятку нагана.

«Живым не дамся. Шесть патронов в обойме. Пять для немцев, а последний мой. Он вспомнил геройскую гибель летчиков на Таганрогском аэродроме, вспомнил Николая Морозова, Василия Афонова и стиснул зубы.

Гомон на улице усилился, заскрипела наружная дверь. Сначала Петр подумал, что обыск закончился и опасность уже миновала. Сердце его радостно застучало. Но вот над самым обрезом крыши показалась голова в немецкой пилотке.

По спине пробежал неприятный холодок, лоб покрылся испариной. Немец вскарабкался на крышу. Петр вспомнил свой первый бой на границе и поднял пистолет. Массивная фигура фашиста показалась в слуховом окне, заслонила и море и небо. Петр нажал спусковой крючок...

Все, кто стоял снизу, во дворе, вздрогнули от выстрела. Немец со стоном скатился с крыши и тяжело плюхнулся на землю. Через минуту на чердак полезли двое других. Раздались еще четыре торопливых выстрела и с небольшим интервалом пятый. Один из немцев схватился за руку. Пуля раздробила ему запястье. Но этого Петр уже не видел. Он лежал с простреленной головой на чердаке отцовского дома.

После расстрела вожаков таганрогского подполья капитан Брандт устроил торжественный прием в городском театре. Здесь собрался весь цвет немецкого гарнизона, ГФП-721, бургомистрата, ортскомендатуры и русской вспомогательной полиции. Многие явились с женами. Братья Кирсановы тоже присутствовали на этом вечере. Пожаловал и сам генерал-лейтенант Рекнагель.

От имени германского командования он вручил по второму ордену «восточных служащих», теперь уже в серебре и с мечами, Стоянову, Петрову, Ковалеву, которые так отличились при расправе с подпольщиками. Получил еще один орден и редактор «Нового слова» Алексей Кирсанов.

После вручения наград приглашенные направились в комнату, где стояли накрытые столы с французскими винами и русской закуской. Представителей германского командования приветствовали «почтенные отцы» города.

Софья Раневская явилась на это сборище с одиннадцатилетней дочкой. По наущению матери девочка преподнесла немецкому генералу подушечку-думку с вышитой надписью: «Все Иваны-партизаны расстреляны. Можете спать спокойно». Немецкие офицеры были в восторге.

Веселье продолжалось до поздней ночи. Перед отъездом генерал Рекнагель в знак уважения к гостеприимным «хозяевам» города пообещал устроить парад немецких войск по случаю открытия памятника Петру Первому.

18 июля в двенадцать часов дня на Петровскую улицу согнали толпы народа. Парадом командовал начальник вспомогательной полиции Стоянов. Принимал парад сам генерал Рекнагель. Безусые юнцы, прибывшие в Таганрог из Германии после тотальной мобилизации, прошли гусиным шагом мимо трибуны, на которой находились «отцы» города и представители германских властей.

Из окна соседнего дома за всем этим маскарадом наблюдал Андрей Афонов. Ночью, прячась от патрулей, он дважды пробирался к памятнику Петру, чтобы обнаружить контакты проводов от мины, которую вопреки указаниям Николая Морозова заложил еще Константин Афонов. Но его поиски не увенчались успехом.

И сейчас, глядя на немецкого генерала, стоявшего возле памятника, на бургомистра, на Стоянова и других предателей Родины, Андрей думал о том, как взлетели бы они все на воздух, если б остался в живых его брат Костя.

Почти весь август на фронте восточнее Таганрога наблюдалось затишье. По городу разнесся слух, что под Курском немцы потерпели крупное поражение. Советская Армия разгромила отборные войска фашистской Германии и сама перешла в решительное наступление. И жители Таганрога с нетерпением ожидали прихода советских войск.

Наконец в последних числах августа земля вздрогнула от мощных артиллерийских залпов. В Таганрог хлынули потоки раненых гитлеровских солдат. Советская авиация начала бомбить отступающие колонны немцев. Оккупанты и их прислужники заметались в панике. Срочно эвакуировались различные фирмы и немецкие учреждения. Компании «Юнкерс» и «Киршен-Гофер» спешно грузили на баржи оборудование предприятий.

Таганрожцев вылавливали на улицах, выводили из квартир и насильно гнали на погрузочные работы, на строительство оборонительных рубежей. Люди тайком уходили в степь, прятались в зарослях кукурузы, пережидая последние дни гитлеровского господства.

29 августа, несмотря на воскресный день, рабочих фирмы «Киршен-Гофер» срочно вызвали в порт и заставили загружать баржи. Прикрывая эвакуацию, над городом непрерывно патрулировали немецкие истребители. В воздухе то и дело завязывались воздушные бои. Чувствовалось, что Советская Армия близко, что с часу на час советские воины вступят на улицы Таганрога.

Немцы начали взрывать заводы, склады, мельницы, электростанцию, железнодорожное депо. Хлебозавод и трамвайный парк пылали в огне. В портовых складах рвались снаряды. От сильных взрывов из окон со звоном вылетали стекла. К вечеру горел уже весь город. От пожаров было светло как днем. С неба то и дело спускались осветительные бомбы. Советские самолеты бомбили порт.

Немецкие мастера и инженеры фирмы «Юнкерс» поспешна отправляли на аэродром свои чемоданы и награбленное добро. Крытые брезентом автомашины подъезжали прямо к трехмоторным пузатым транспортным самолетам, и солдаты перетаскивали вещи из грузовиков в просторные кабины «Ю-52». Тут же толпились легкораненые офицеры, мечтавшие попасть на отлетающие самолеты. Но это мало кому удавалось. Все места были заняты высокопоставленными чиновниками различных немецких фирм и административных учреждений.

Гитлеровцы чином поменьше спешили воспользоваться железнодорожным транспортом. От полуразрушенного здания вокзала отправлялись последние пассажирские поезда, переполненные немецкими чиновниками, их семьями и предателями Родины. Побросав собственные дома и пожитки, уезжали из Таганрога и братья Кирсановы. Перепуганные, они суетливо бегали по перрону, пытаясь протиснуться в переполненные вагоны пассажирского поезда.

Один лишь Юрий был относительно спокоен. На его одутловатом лице застыла чуть заметная самодовольная усмешка. Да, да, он улыбался. Еще бы! В его руке был небольшой чемоданчик с награбленным и скупленным за бесценок золотом. «Главное - выбраться из этой каши. А с драгоценностями на Западе я не пропаду».

Но за несколько минут до отправления поезда у Юрия вконец испортилось настроение. И виной тому послужила случайная встреча с Александром Петровым.

Начальник политического отдела с нарядом полицейских дежурил на вокзале во время погрузки беженцев. Он не забыл обиду, нанесенную ему младшим Кирсановым в первые дни оккупации. И теперь, повстречав его на перроне, воспользовался своими правами и задержал Юрия для осмотра вещей. После короткого, не совсем вежливого разговора полицаи втиснули Кирсанова на площадку вагона, но в его руках уже не было заветного чемоданчика.

Прозвучал прощальный гудок паровоза, лязгнули буфера, поезд тронулся. Юрий растерянно смотрел в раскрытую дверь вагона, туда, где вдали угадывались очертания Таганрога - города, в котором рухнули его последние надежды.

В ночь на 30 августа удрал из Таганрога и капитан Брандт. На восточной окраине города уже отчетливо слышались трескотня автоматов и дробный перестук пулеметных очередей. Советская авиация продолжала беспрерывно бомбить порт. Стрельба и глухие взрывы напомнили Брандту донскую станицу, его бегство в ночной темноте по заснеженной, усеянной трупами степи.

«Повезло тогда - повезет и теперь»,-думал Вилли Брандт. Он верил в закон двойственности: «То, что произошло один раз, должно повториться». И вдруг он с ужасом вспомнил исход первой мировой войны. «Неужели и эта война закончится разгромом Германии?»

Так и не попрощавшись со своими помощниками из полиции, капитан Брандт покинул Таганрог в крытом автобусе, наедине с невеселыми думами о превратностях войны.

А начальник русской вспомогательной полиции Борис Стоянов спешно заметал следы преступлений. Прежде чем скрыться из города, он приказал расстрелять всех арестованных, находившихся в подвальных камерах городской полиции. Не пощадил он и престарелую женщину - мать Константина Афонова.

Уже под утро, когда посветлела восточная часть небосклона, Стоянов и Петров подпалили здание городской полиции и укатили из Таганрога на служебном мотоцикле вслед за капитаном Брандтом.

Сквозь мутную пелену дыма, гари и копоти с трудом просматривалось поднявшееся над горизонтом солнце. Стихли артиллерийские залпы. Только автоматные очереди рассыпались еще кое-где на пустынных улицах Таганрога.

Было восемь часов утра, когда первые бойцы Советской Армии и партизаны отряда «Отважный-2» появились в городе. Короткими перебежками пробирались они от дома к дому, отыскивая последних гитлеровцев, которые не успели еще удрать.

Вскоре солнечные лучи пробились через поредевшую дымовую завесу и ярким светом озарили дома. И словно сговорившись, вместе с лучами солнца хлынули на улицы Таганрога колонны советских войск. С грохотом и скрежетом катились танки, облепленные загорелыми, пропыленными бойцами; ехали большие грузовики, переполненные пехотой; двигалась артиллерия.

Восторженными возгласами встречали таганрожцы своих освободителей. Со слезами радости на глазах смотрели они на красные пятиконечные звездочки, на родные, знакомые лица советских солдат и офицеров. Люди останавливали машины, обнимали бойцов, засыпали их букетами цветов.

Выбрались из погребов и подвалов и уцелевшие подпольщики. В живых остались немногие. Изнуренные, исхудавшие, они помогали советским бойцам вылавливать спрятавшихся гитлеровцев и предателей Родины.

А в полдень на площади возле памятника Петру Первому состоялся митинг. С кузова грузовика, увешанного красными полотнищами, к жителям Таганрога обратился секретарь Ростовского обкома партии Ягупьев. Он поздравил таганрожцев с освобождением, рассказал о разгроме немецкой армии под Орлом и Курском, о стремительном наступлении советских войск на Центральном фронте.

Над притихшей многотысячной толпой громко звучали его слова:

- Наша армия располагает теперь мощной боевой техникой, которая создана руками советских тружеников. В тяжелейших условиях военного времени мы перестроили промышленность, поставили ее на новые рельсы и обеспечили бесперебойное снабжение фронта всем необходимым.

За два года войны наши бойцы и командиры обрели достаточный опыт и теперь сами громят хваленую армию Гитлера. Недалеко то время, когда фашистские полчища будут навсегда изгнаны за пределы советской земли. Но наша задача не только изгнать, но и уничтожить их. Товарищи! На плечи советского народа легла великая освободительная миссия. До сих пор стонут еще под фашистским ярмом наши братья и сестры, увезенные в Германию. Они изнывают от непосильного рабского труда, умирают от голода и невыносимых условий. Освободить их из фашистской неволи - наша святая обязанность. Нашей помощи ждут и порабощенные народы Европы. И мы должны избавить их от фашистского ига. Но чтобы добиться окончательной и скорейшей победы, надо еще многое сделать. Надо быстро восстановить разрушенные заводы и фабрики, надо скорейшим образом наладить выпуск военной продукции. Советский народ живет сейчас под лозунгом: «Все для фронта! Все для победы!»

Когда Ягупьев кончил и сошел с грузовика, к нему протиснулся невысокий плотный человек в рабочей спецовке.

- Скажите, товарищ секретарь, а вы не знали Николая Морозова - секретаря комсомольского? - спросил он.

- Конечно, знал. А почему вы о нем спрашиваете? - Ягупьев пристально посмотрел на незнакомца.

- Я его брат. Виктор.

- Родной ты мой,- дрогнувшим голосом проговорил Ягупьев и обнял Виктора. - Как же вы Николая не уберегли?

- Так уж случилось. Не рассчитали малость. Думали, вы еще в феврале в Таганрог вернетесь.

- Скажите, а мать ваша жива?

- Жива... Не тронули ее... Да и я, как видите, уцелел.

- Запишите мне ваш адрес. - Ягупьев протянул Виктору записную книжку. - Зайду ее проведать. Хочу вместе с вами разделить горе.

- Горе, оно у многих, правда, не у всех поровну. Вон у Турубаровых двух дочерей и сына немцы убили. - Виктор кивнул на стоявшего неподалеку седого старика, на руках которого был мальчик лет шести. - У него всех детей война унесла А сын его, Петр, первым помощником был у Николая.

Ягупьев молча шагнул к Турубарову и пожал ему руку. По щекам старого рыбака катились слезы.

- Ты что же дедушку обижаешь? Смотри, он же плачет, - сказал Ягупьев мальчику, чтобы хоть как-то отвлечь Турубарова от невеселых воспоминаний.

- А это не дедушка. Это дядя Кузьма. Он не плачет. Он просто так, - пояснил Толик и, обняв ручонками старого рыбака, прильнул щекой к его лицу.

- А ты кто же будешь? Твоя как фамилия? - Ягупьев погладил мальчугана по голове.

- Меня зовут Толик, - мальчик вопросительно посмотрел на Кузьму Ивановича.

- Ну говори, говори. Фамилия-то твоя как?

- Турубаров, - решительно проговорил Толик и еще раз повторил отчетливо: - Турубаров, вот как.

А с грузовика уже слышался голос другого оратора, который призывал добровольцев вступать в ряды Советской Армии.

- Хоть и годы не те, а пока война, в Таганроге сидеть небуду. Пойду на фронт. За детей своих мстить хочу, - сказал Кузьма Иванович. Он поставил мальчика на землю, взял его за руку и пошел к городскому парку.

Ягупьев долго глядел ему вслед. Потом невольно обратил внимание на иссеченные снарядами деревья. Одни из них были срублены наполовину, на других висели надломленные пулями и осколками ветки, многие остались нетронутыми. Да, не все деревья пережили фашистскую оккупацию. Но те, что стояли, продолжали зеленеть на улицах Таганрога, встречая освободителей приветливым шелестом листвы.

Таганрог - Ростов - Москва 1962-1966