XIV

Стоянов до позднего вечера сидел в своем кабинете, ожидая, когда приведут Льва Костикова. Резкий телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Сняв трубку, он услышал знакомый голос Петрова:

- Господин начальник! Прошу срочно выслать усиленный наряд полиции. При обыске у Костикова мы обнаружили семнадцать партизанских клятв. Сейчас послал человека в сельскохозяйственную школу и к заведующему адресным столом - выяснить адреса. Хочу по горячим следам накрыть весь выводок...

Стоянов задохнулся от радости:

- Алло, алло! Действуешь правильно. Сейчас соберу людей и отправлю в твое распоряжение. Куда высылать?

- Угол Петровской и Итальянского. Мы скоро туда пойдем,- прохрипела телефонная трубка.

Бросив ее на рычаг, Стоянов выбежал из кабинета и приказал дежурному объявить тревогу. Через пятнадцать минут около двух десятков заспанных полицейских толпились возле здания полиции. После соответствующего распоряжения они построились в колонну по три и мелкой рысцой побежали вдоль безлюдной Петровской улицы.

- Это теперь на всю ночь, - проговорил дежурный полицай, когда Стоянов возвращался в свой кабинет.

Смерив его пренебрежительным взглядом, начальник полиции самодовольно улыбнулся. «Утро вечера мудренее», - подумал он и, решив не беспокоить капитана Брандта, которому собирался звонить, остановился возле дежурного:

- Передашь Петрову, чтоб Костикова в одиночку, отдельно от других посадили.

- Слушаюсь, господин начальник!

- Ты запиши, а то забудешь фамилию.

- Слушаюсь! - Полицай схватил ручку.

- Да! Без меня пусть никому из немецких властей не докладывает. Утром сам разберусь. А пока я домой отдыхать пошел. Если что срочное будет - пришлешь посыльного.

- Слушаюсь!

Вскоре во дворе затарахтел мотоцикл, и, мигая притушенной синей фарой, Стоянов выехал из ворот полиции. «Небось, пьянствовать поехал... А может, и впрямь спать захотел, домой подался»,- задумался Анатолий Кашкин. Он сегодня дежурил. Настроение у него было паршивое. Весь день грызла мысль, что примкнул не к тому берегу.

Неожиданное наступление Красной Армии ломало все планы на дальнейшую жизнь.

Нет, раньше Кашкин не был врагом Советской власти. Ему при ней жилось хорошо. Но по скудости ума он поверил немцам, что с Красной Армией уже покончено и новый порядок установлен теперь надолго. Вот и пристроился на работу в полицию и лез из кожи, выслуживался.

Был он крепок в плечах, и хоть мал ростом, силенками бог его не обидел. Бывало, в уличных драках он одним ударом мог сбить человека с ног. Да разве это ценили? Нынче другое дело. Однажды Стоянов пригласил его на допрос, приказал арестованного по зубам стукнуть. С тех пор и пошло. Каждый следователь норовил на подмогу вызвать его. И Кашкин старался.

За окном, разорвав тишину, прокатились отдаленные выстрелы, рассыпалась автоматная очередь. Дежурный насторожился, прислушался. Где-то в проводах подвывал ветер. К зданию полиции подходила толпа людей. «Ишь, сколько набрали»,- подумал Кашкин, узнав фонарики полицейских, которыми те освещали себе путь.

Вскоре в комнату дежурного вошел Петров и направился в кабинет Стоянова. За ним два полицая ввели окровавленного человека.

- Господин начальник домой уехали, - доложил Кашкин.- Велели Костикова в отдельную камеру посадить...

- Без тебя знаю, что делать, - ответил Петров и, распахнув дверь кабинета, гаркнул: - Давай его сюда!

Морозов еле держался на ногах. Все тело ныло от побоев. Петров сел за письменный стол, вынул из кармана шинели листовки, отобранные у Морозова, и тихо, с издевкой спросил:

- Паспорт, значит, дома оставил, а это всегда при себе носишь?

Стиснув связанные за спиной руки, Николай молчал.

- Фамилия?

Рассеченная губа арестованного скривилась в усмешке.

- Фамилия, спрашиваю! - закричал Петров.

- Морозов моя фамилия. Николай Морозов.

- Кто руководит вашей бандитской организацией? Морозов пожал плечами:

- Никакой организации я не знаю.

- Тогда откуда эти листовки? - уже спокойнее заговорил Петров.

- Больше ни на какие вопросы я отвечать не буду. Так что не тратьте времени понапрасну.

- Ничего, ответишь. Все подробно расскажешь. Не таких обламывали... Еще раз по-хорошему спрашиваю, откуда эти листовки?

Николай молчал, с ненавистью поглядывая на Петрова.

- А ну, кликни Кашкина, - попросил тот одного из полицаев.

Через несколько секунд Кашкин появился в дверях:

- Звали, господин начальник?

- Тебя, небось, сон одолевает? А ну-ка разомнись маленько,- Петров кивнул на Морозова.

Кашкин подошел неторопливой походкой, заглянул Николаю в глаза и, подавшись немного назад, резко выбросил вперед руку. От удара в подбородок Николай, будто подкошенный, грохнулся навзничь.

- Ты же так убить можешь, а мне он живой до зарезу нужен,- прошипел сквозь зубы Петров.

Виновато улыбаясь, Кашкин вытянул руки по швам.

- Унесите его в общую камеру. Утром я его потрясу за душу, - ухмыльнулся Петров.

В подвалах управления городской полиции, там, где раньше были авиамодельные и столярные мастерские Дворца пионеров, располагались теперь камеры арестованных. В стенах узкого коридора, освещенного блеклым светом двух электрических лампочек, зияли ниши, в глубине которых виднелись массивные деревянные двери со смотровыми оконцами - «волчками» и большими висячими замками. Под низкими сводами неподвижно стоял спертый, удушливый воздух.

Сюда-то вместе с родителями загнали молодых подпольщиков, задержанных этой февральской ночью. Полицейские отделили женщин и девушек от остальных и увели их в женскую камеру. Всех же мужчин, за исключением Костикова, втолкнули в одну из ниш и, захлопнув дверь, оставили в непроглядной тьме.

Разглядеть что-нибудь в этом мраке было невозможно. Но чувствовалось, что в камере уже кто-то есть.

Зажженная кем-то спичка вырвала из темноты трехъярусные грубо сколоченные нары, распростертые на полу тела и под самым потолком глядевшее в ночь зарешеченное окно. Храп, посвист, сонное бормотание, приглушенные стоны неслись из каждого уголка переполненной камеры.

- Вон там посвободнее, - сказал старик Шаров, отец Евгения, и, взяв под руку Кузьму Ивановича Турубарова, увлек его за собой.

Натыкаясь на спящих, они с трудом добрались до боковой стены, потеснили тех, кто лежал возле нее, и, притулившись друг к другу, опустились на корточки.

Шаров подтолкнул Турубарова локтем, зашептал на ухо:

- Раз мой Женька на свободе, пусть делают со мной что хотят.

- А думаете, их не поймают?

- Где там! Они хлопцы шустрые. Которые за моим сыном погнались, так и вернулись ни с чем. Я их приметил. И вашего, небось, не догнали.

- У меня за дочек сердце болит,- перебил его Турубаров.- Петр, тот крепкий... А эти совсем девочки... Младшей-то и восемнадцати нет.

- Да-а... Нам, старикам, все одно, вроде прожили уже жизнь. Теперь вроде их очередь пожить наступила. Только вон оно, как оборачивается...

Несколько минут длилось тягостное молчание. Кузьма Иванович обдумывал, чем может кончиться этот арест, когда старик Шаров заговорил опять:

- А энтово, Костикова, зачем от нас увели, не знаете?

- Кто их ведает, кого они еще уводить будут? Посидим, и до нас доберутся.

- Нам что. У нас ничего не взяли, а у Костикова вроде бы оружие нашли и еще клятвы какие-то...

- Не надо! Не надо! Пустите меня! - раздался совсем рядом чей-то пронзительный крик, и опять все стихло.

- Во сне, небось, мается,- сочувственно проговорил Шаров, прислушиваясь к бормотанию спящих.

Еще долго они сидели молча, и вдруг на потолке загорелась лампочка. Тусклый ее свет, разогнавший тьму, на мгновение ослепил глаза. Потом Кузьма Иванович опять увидел нары, до отказа заполненные людьми, цементный пол, где вразброс и в обнимку спали арестованные. Только в углу, возле параши, было немного просторнее. Там, облокотившись о стену, сидели друзья его сына. Нет, на их лицах не было испуга.

В коридоре послышались торопливые, сбившиеся шаги. Чувствовалось - несут что-то тяжелое. Зазвенели ключи, распахнулась дверь, и два полицая, словно мешок, бросили на пол безжизненное тело. Ударившись головой о цемент, человек застонал, повернулся на бок.

- Это же Николай Морозов! - испуганно вскрикнул Иван Веретеинов.

Ребята подхватили Морозова, подтащили к стене.

- Дайте платок кто-нибудь. У него все лицо в крови. Да намочите же вы его, - расслышал Кузьма Иванович негромкие голоса.

Сердце у него похолодело от мысли, что и Петр не смог убежать. Он стиснул руку Шарову, но тут же поднялся и, перешагивая через спящих, подошел к Морозову. В этот момент Николай приоткрыл глаза, увидел товарищей и улыбнулся. И эта улыбка красноречивее слов сказала, что он не сломлен и что еще не все потеряно.

Склонившись над ним, Кузьма Иванович спросил вполголоса:

- Николай Григорьевич! А Петра моего не видели?

Морозов молча повертел головой, опустил веки. Потом, видимо пересиливая боль, приподнялся, прислонился к стене, облизнул разбитую губу.

- Друзья! Помните клятву! - прошептал он. - Никто из нас не должен проронить ни слова. Подожди ты! - Он недовольно отстранился от Миши Чередниченко, который продолжал вытирать кровь на его лице. - Мы не знаем, кто нас выдал... Но тот, кто начнет давать показания, того и будем считать предателем... Ясно?

Ребята утвердительно закивали.

- У меня листовку нашли, - прошептал Спиридон Щетинин. Смуглое горбоносое лицо его с темной черточкой усов над верхней губой выглядело взволнованным. Но на нем не было страха.

«Этот выдержит», - мельком подумал Николай, превозмогая разрывающую голову боль.

- И у меня их много забрали, - с трудом усмехнулся он окровавленными губами. - Говорите, что я давал вам листовки... а где брал, вы не знаете... Вы же на самом деле не знаете, откуда они... - Николай пытливо, сквозь застилавшие глаза радужные пятна, всматривался в каждого и понял по взглядам, что никто из них действительно этого не знал. - И про оружие помалкивайте... А где Костиков? - вспомнил вдруг он.

- Леву посадили отдельно, Николай Григорьевич. Говорят, у него клятвы обнаружили, - зашептал Кузьма Иванович, опускаясь возле Морозова.

«Неужели Костиков выдал?» Эта мысль не укладывалась в сознании. «Проговориться он мог. Но предать?..»

До самого утра арестованные не сомкнули глаз. А когда за окошком чуть забрезжил рассвет, их стали по очереди вызывать из камеры на допрос.

Стоянов приехал на службу раньше обычного. Поначалу он собирался лично допросить Костикова и только потом доложить капитану Брандту о ночном успехе.

Петров уже был на месте и ожидал прихода начальника. Услышав от него об убитом полицае, о пистолете, отобранном у Морозова, о двух бежавших после ареста, наконец увидев пачку листовок и партизанских клятв, Стоянов окончательно убедился в том, что городская полиция случайно напала на след подпольной комсомольской организации, которая так досаждала немцам и бургомистру.

Он приказал доставить к нему в кабинет арестованного Костикова и, не дожидаясь, пока того приведут, позвонил Брандту и сообщил радостную весть.

Брандт поблагодарил Стоянова за усердие и попросил к вечеру доложить в ГФП-721 результаты допросов. И хотя в голосе капитана Стоянов уловил недовольные нотки, он не придал этому никакого значения.

А между тем об аресте Костикова Брандт узнал еще до доклада Стоянова. Ему успел позвонить разгневанный гауптштурмфюрер Миллер - шеф зондеркоманды службы безопасности СД-6, а вслед за ним и сам начальник зондеркоманды СД-6 штурмбаннфюрер Биберштейн, приехавший в Таганрог из города Шахты. Оба они с возмущением потребовали, чтобы русская вспомогательная полиция не мешала работать немецким разведывательным органам, которые установили слежку за коммунистическими агентами. Арест Костикова сорвал их тщательно разработанный план.

Капитан Брандт пообещал во всем разобраться и наказать Стоянова за самовольные, несогласованные действия. Но, узнав из доклада начальника вспомогательной полиции, что вместе с Костиковым арестована целая подпольная группа, решил повременить с выводами. Ведь вспомогательная полиция подчинялась теперь ему. И если Стоянов на самом деле в одну ночь выловил этих бандитов, то и он, Вилли Брандт, заслуживает всяческого поощрения. Надо только вовремя и умело доложить обо всем начальнику ГФП-721 полицайкомиссару Майснеру и генералу Рекнагелю.

Стоянов уже успел вызвать следователей и дал им указание о немедленном активном допросе арестованных, когда Кашкин втолкнул к нему в кабинет Леву Костикова.

- Так вот ты какой, герой!

Опираясь на палку, Стоянов проковылял через весь кабинет и, разглядывая юношу, подошел к нему вплотную.

- Что ж ты, козявка, один против всей германской армии поднялся? Новый порядок тебе не по душе?.. Гляди-ка, храбрец, а дрожит как заяц, - рассмеялся Стоянов, оборачиваясь к стоявшему возле стола Петрову.

Костикова действительно знобило. Всю ночь он просидел на голом цементном полу в сырой холодной одиночке и продрог так, что до сих пор не мог отогреться. Сказывались и огромное нервное напряжение и сознание вины перед товарищами, чьи клятвы он не сумел надежно упрятать.

«Только бы не проговориться о городском штабе, о совещаниях у Василия, о других...» Но как он ни старался забыть обо всем, что знал, ему это не удавалось. Улыбающиеся лица Василия и Константина Афоновых, Пазона и Вайса, Тарарина и Морозова неотступно стояли перед его глазами. И чтобы не думать о них, он пристально уставился на Стоянова.

- Жид? - спросил тот.

- Нет. Я не еврей.

- А почему Левка?

Костиков устало вздохнул, пожал плечами.

- Комсомолец?

- Да! Член Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи.

- Ишь, какой разговорчивый! Где листовки печатали?

- Этого я не скажу.

- Кто дал тебе задание собирать бандитскую организацию?

- Никто не давал задания. Сами решили.

- Патриоты, значит? - насмешливо спросил Стоянов.

- Да, - коротко ответил Костиков. Стоянов подумал, медленно покачал головой.

- Нет, патриоты на фронте дерутся, - сказал он. - А вы здесь в немецком тылу под мамкиными юбками остались. Думаете, вас за это Советская власть помилует?

Костиков промолчал.

- Ну так вот что, поиграли и хватит. Теперь у вас всех одна дорога. На Петрушину балку. Но ты парень толковый. Нам такие нужны... Расскажешь, чье задание выполнял, кто вас подбил организовать банду и снабжал листовками, останешься цел. Ну как, по рукам?

Костиков посмотрел на руки Стоянова, брезгливо поморщился и отвернулся.

- Жаль мне тебя, - сказал Стоянов. - Дураки вы. Восемнадцать щенков против такой силы поперли. На что надеялись?.. Комсомольцы! Вон Кашкин тоже комсомольцем был, - кивнул он на застывшего у двери дежурного полицая.-Так, что ли, Кашкин?

- Не, господин начальник, меня не приняли, - испуганно признался тот.

- И правильно сделали, - бросил Костиков. Он уже успел успокоиться, взял себя в руки.

- Ну ладно, побеседовали - и хватит, - сказал Стоянов и, подойдя к столу, достал толстую резиновую плетку. - На вопросы отвечать будешь?

- Нет! - твердо проговорил Костиков.

Стоянов приблизился и стал неистово стегать арестованного по голове, по плечам, по лицу. Плетка со свистом рассекала воздух. Прикрыв голову руками, Костиков продолжал стоять.

- Скажешь! Скажешь! Скажешь!- приговаривал Стоянов с каждым ударом. Наконец он в изнеможении опустил плеть.

Костиков молчал. На его щеках и на лбу вздулись малиновые рубцы, под правым глазом расплывался огромный синяк.

- Разрешите мне, господин начальник? - попросил Петров,, молча наблюдавший эту картину.

- Валяй, попробуй. - Стоянов кивнул Петрову на резиновый шланг, лежавший на подоконнике.

Но тот подошел к столу, взял клятвы, листовки «Вести с любимой Родины» и подошел к Костикову.

- Вот эти клятвы, в том числе и ваша, обнаружены у вас во время обыска. Узнаете?

Костиков устало кивнул головой.

- А эти листовки обнаружены у вашего товарища, у Морозова. Кстати, вот и его клятва. Значит, это вы и ваши люди распространяли листовки по городу?

Костиков продолжал молчать. Его снова начал бить мелкий озноб. Правый глаз совсем заплыл.

- Вашу банду мы всю выловили. Вы это знаете, - продолжал Петров. - Эти клятвы, листовки и оружие - достаточные улики, чтобы сейчас же отправить всех на Петрушину балку.

- Что же вам еще от меня нужно?- тихо спросил Костиков.

- Фамилии тех, кто руководил вами, от кого вы получали задания. Только чистосердечным признанием вы можете искупить свою вину. О ваших показаниях никто не узнает. Если же вы будете упорствовать, мы сообщим вашим друзьям, что вы лично передали нам эти комсомольские клятвы. И, представьте себе, нам поверят. Ведь клятвы-то налицо, и хранились они у вас... Так стоит ли упорствовать, стоит ли заставлять нас прибегать к крайним мерам?

- Хорошо! Я сознаюсь... Я сам, по своей личной инициативе создал подпольную группу, в которую вовлек знакомых ребят. Это я заставил их написать клятвы и призывал бороться с оккупантами...

- Вот и прекрасно! - воскликнул Петров, придвигая Костикову стул. - Садитесь, пожалуйста. А я запишу это в протокол.- Он подошел к столу, сел в кресло Стоянова, достал ручку и принялся быстро писать.

- Кто же печатал листовки? Где находится пишущая машинка? И какие цели вы перед собой ставили? - уже мягче спросил Стоянов.

- Цели ясные. Они записаны в клятве. Бороться с немецкими оккупантами.

- Кто руководил вашими действиями?

- Я... сам.

- Кто печатал листовки?

- Я.

- А где машинка?

- Уничтожил. Негде было хранить.

- Та-а-ак, - протянул Петров и положил на стол ручку..

- Я вижу, что хорошего разговора у нас с тобой не получается. А ну, Кашкин, выдай ему за то, что тебя не приняли в комсомол,- распорядился Стоянов.