Здравствуй, Дон!

За пять лет до того, как были арестованы друзья Пушкина - декабристы, царь решил сослать великого поэта в Сибирь или заточить в Соловецкий монастырь за его свободолюбие, политические стихи и «безбожие». Но Карамзину и Жуковскому удалось добиться смягчения царского приговора, Пушкин в мае 1820 года был выслан на юг, в глухой город Екатеринослав (ныне Днепропетровск), расположенный за полторы тысячи верст от Петербурга.

По прибытии в Екатеринослав Пушкин был зачислен на службу в канцелярию, главного попечителя южных колонистов генерала Инзова. Он поселился на окраине Екатеринослава, в Цыганском куту, где около оврага стояло несколько еврейских домиков и корчма. Проезжавший со своей семьей через Екатеринослав из Каменки (киевского владения матери) герой Отечественной войны 1812 года корпусный генерал Раевский узнал о пребывании здесь опального поэта. Генерал вместе с младшим сыном Николаем и дочерями Марией и Софьей разыскал поэта на окраине города в бедной избушке, больного малярией. Раевские предложили Пушкину отправиться вместе с ними на Кавказ. Пушкин был рад предложению подлечиться и отдохнуть, но без ведома Инзова решить этого вопроса не мог. Раевский обратился к Инзову с просьбой предоставить больному Пушкину отпуск, и тот согласился.

В июне 1820 года Раевские вместе с Пушкиным выехали из Екатеринослава, переправились через Днепр и двинулись дальше по Мариупольской дороге.

Поезд Раевских состоял из одной коляски и двух четырехместных карет. В одной карете ехали дочери Раевского - Софья и Мария, англичанка мисс Мятен, русская няня девиц Раевских и Анна Ивановна - крестница Раевского. В другой карете ехали старик-генерал и доктор Рудыковский. Пушкин с сыном Раевского примостились в коляске.

Почтовый тракт тянулся вдоль берега Азовского моря через Мариуполь, Таганрог. Перед взорами путников раскрывались с одной стороны водные просторы Азовского моря, затянутые голубоватой дымкой, с противоположной - необъятные шири и дали пестрой приазовской степи.

Раевский писал в одном из писем: «Близ Мариуполя открыли глаза наши - Азовское море. Мариуполь, как и Таганрог, не имеет пристани, но суда пристают по глубине ближе к берегу. 40 лет, как населен он одними греками, торгуют много хлебом, скотом, в 120 верстах от Таганрога, окружены землями плодородными, а хлеб, то есть, пшеница, и в теперешнее дешевое время продается по 16-ти рублей».

Мария Николаевна Раевская, впоследствии ставшая женой декабриста князя Волконского, в своих воспоминаниях писала:

«...Недалеко от Таганрога, я ехала в карете с Софьей, нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Увидя море, мы приказали остановиться, и вся наша ватага, выйдя из кареты, бросилась к морю любоваться им. Оно было покрыто волнами, и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала для забавы бегать за волной и вновь убегать от нее, когда она меня настигала; под конец у меня вымокли ноги; я это, конечно, скрыла и вернулась в карету. Пушкин нашел эту картину такой красивой, что воспел ее в прелестных стихах, поэтизируя детскую шалость; мне было только 15 лет.

 Как я завидовал волнам, 
 Бегущим бурной чередою 
 С любовью лечь к ее ногам! 
 Как я желал тогда с волнами 
 Коснуться милых ног устами!» 

Позже, в «Бахчисарайском фонтане», он сказал:

...ее очи 
 яснее дня, 
 Темнее ночи. 

В сущности, он любил лишь свою музу и облекал в поэзию все, что видел» («Записки кн. М. Н. Волконской», 2-е изд. Чита, 1966).

А. Линии в историко-литературном очерке «Пушкин на Дону» по поводу воспоминаний М. Н. Раевской отметил: «Спустя более пятидесяти лет (в 1872 году) этот эпизод описал в поэме «Русские женщины»... Н. А. Некрасов, изменив ряд фактических деталей и перенеся место действия в Крым».

 Я радостным взором глядела кругом, 
 Я прыгала, с морем играла: 
 Когда удалялся прилив, я бегом 
 До самой воды добегала; 
 Когда же прилив возвращался опять 
 И волны грядой подступали, 
 От них я спешила назад убежать, 
 И волны меня настигали!.. 
 И Пушкин смотрел... и смеялся, но я 
 Ботинки мои промочила: 
 - «Молчите! идет гувернантка моя!» - 
 Сказала я строго... (Я скрыла, 
 Что ноги промокли)... Потом я прочла 
 В «Онегине» чудные строки. 
 Я вспыхнула вся - я довольна была... 
 Теперь я стара, так далеки 
 Те красные дни! Я не буду скрывать, 
 Что Пушкин в то время казался 
 Влюбленным в меня... но по правде сказать - 
 В кого он тогда не влюблялся! 
 Но, думаю, он не любил никого 
 Тогда, кроме музы: едва ли 
 Не боле любви занимали его 
 Волненья ее и печали. 

В это время (1820 год) на Дону ширилось грандиозное крестьянское восстание. Пока правительственные войска усмиряли сальских крестьян (в слободах Орловской, Городищенской), массовое движение распространилось на Миус. Центром крестьянского восстания сделалась слобода Мартыновская. «Повстанцы Мартыновки обратились за подмогой к крестьянам окрестных слобод и хуторов, и те в большом количестве из каждой слободы следовали в Мартыновку каждый с дрючьями... единственно для того, чтобы в большом их там собрании устоять на своей стороне, где уже, как дознано, находится с других селений до нескольких тысяч душ», - писал в рапорте от 31 мая 1820 года судья Греков.

Правительство, напуганное грозным крестьянским восстанием в Мартыновке и Елагинской (на Миусе), наделило генерал-адьютанта Чернышева всей полнотой власти на Дону.

Чернышев в одном из докладов писал Аракчееву: «Обуявшие крестьяне всюду предались своевольству и, бросив господские и собственные свои работы, сливались в значительные толпы от 500 до 800 человек, и в таких партиях на­чали подходить к слободе Мартыновка». Затем крестьянское движение перебросилось в Ростовский уезд, где центром восстания сделалась Лакедемоновка.

Генерал Раевский еще в Екатеринославе узнал о крестьянском волнении. Хорошо знаком был с ходом этих событий и Пушкин, написавший под влиянием крестьянского восстания на Дону стихотворение «Братья-разбойники». Описывая «Мятежный отряд», сформировавшийся из беглых крепостных крестьян, он отмечает в нем «выходцев донских станиц»:

Меж ними зрится и беглец 
С брегов воинственного Дона... 

В письме к Вяземскому он писал: «Вот тебе и разбойники. Истинное происшествие подало мне повод написать этот отрывок. В 1820 году, в бытность мою в Екатеринославе, два разбойника, закованные вместе, переплыли через Днепр и спаслись. Их отдых на островке, потопление одного из них мною не выдуманы». Действительно, Пушкин был свидетелем побега из Екатеринославской тюрьмы братьев Засориных, выходцев «с брегов воинственного Дона».

5 июня ранним утром Раевские и Пушкин прибыли в Таганрог и остановились на Греческой улице в доме градоначальника Папкова, в котором в 1818 году останавливался Александр I. Раевским и Пушкину Папков предоставил комнаты на верхнем этаже.

«Город на хорошем месте, - писал о Таганроге Н. Раевский, - строением бедный, много домов, покрытых соломой, но торговлей богат и обыкновенно вдвое приносит правительству против Одессы... По мелководию суда до берега далеко не доходят, а при мне сгружали и нагружали оные на подмощенных телегах, которые лошади, в воде по горло, подвозили к судам».

Действительно, Таганрог в 1820 году был немалым городом с населением около 9000 человек. Кроме русских в Таганроге проживали армяне, далматинцы, итальянцы, а также англичане, персы и турки. Домов было 1073, из них более ста - каменные. Город вел широкую заграничную торговлю: вывозили пшеницу, коровье масло, икру, сало, железо; ввозили вина, сушеные фрукты, восточные сладости, пряности, ли­моны, апельсины, растительное масло.

Таганрог уже тогда был промышленным городом, имел несколько рыбных предприятий, 8 канатных и 11 кирпичных заводов, 3 макаронных предприятия, 2 черепичных и один колокольный заводы, 10 кузниц и 25 ветряных мельниц. На следующий день кортеж Раевских отправился «в Ростов, что прежде был предместьем крепости святого Дмитрия». «Крепость сия,- говорил в письме к дочери старик Раевский,- есть то место, где 37 лет тому назад жил я почти год с матушкой, по той причине, что Лев Денисович, командовавший полком, ходил на Кубань подкомандой Суворова».

Границы крепости Дмитрия Ростовского, расположенной на месте нынешнего Ростова-на-Дону, проходили на севере по улице М. Горького, на востоке - по Нахичеванскому переулку, на юге - по улице Станиславского и на западе - по проспекту Осоавиахима. Крепость имела звездообразную форму. В каждом углу звезды располагался редут. Всего редутов было девять: «Донской», «Троицкий», «Александра Невского», «Павла», «Петра», «Елизаветы», «Екатерины», «Андрея первозванного» и «Анны». «Георгические ворота» крепости выходили на восток, «Архангельские» - на запад, кроме того, имелся въезд со стороны Дона.

План города Ростова 1811 года

Ростов в то время не представлял особого интереса для путешественников, его так же, как и Нахичевань, считали крепостным предместьем - «форштадтом».

Побывавший в 1820 году в Ростове и Нахичевани граф Безбородко писал: «Сентября 2-го выехал в Нахичевань, армянский город Екатеринославской губернии, круговою дорогою, 20 верст от Аксая. Прибыл в Нахичевань в 10 часов утра, осматривал город. Был в гостином дворе, город многолюдный, регулярно расположенные улицы. Строения в армянском вкусе. Дома чистые, но большей частью крытые черепицей. Есть и хорошие каменные дома, церквей каменных несколько, довольно огромные. Положение города прекрасное на горе при реке Дону».

«За крепостью есть другой форштадт, или город армянский, многолюдный и торговлей весьма богат. Образ жизни, строенье, лица, одеянье - все оригинальное»,- писал о Нахичевани Раевский.

Нахичевань был действительно многолюдным, бойким торгово-ремесленным городком. Нахичеванцы вели обширную торговлю зерном, салом, шерстью, сырыми кожами, изготавливали вьючные седла, войлок, оружие, подковывали лошадей, плотничали.

Раевские и Пушкин из Нахичевани отправились в станицу Аксайскую, не так давно оспаривавшую право у основанного в 1805 году Новочеркасска стать столицей области войска Донского. В Аксайской Раевские и Пушкин остановились на ночлег на почтовой (ямщицкой) станции, у переправы через Дон. С этого здания, расположенного на возвышенности, открывался чудесный вид на Дон и Задонье. По склону возвышенности росли виноградники. На набережной, где в настоящее время проходит железная дорога, тянулись ряды лубков, над которыми на жердях была развешена тарань. От этих рядов на гору шла улица с множеством купеческих лавок, принадлежавших нахичеванским армянам. В одной лавке продавали сахар и деготь, апельсины и хомуты, инжир и колесную мазь.

7 июня Раевские и Пушкин отправились в Новочеркасск в гости к донскому атаману Денисову, с которым Раевский давно дружил.

Новый Черкасск Раевский описывал как город весьма обширный, «но еще мало населенный, на высоком степном месте, на берегу реки Аксай, которая теперь в половодье разливами соединяется с Доном, но различить их весьма можно по разности цвета воды».

Отобедав у Денисова, Пушкин и Раевские отправились на шлюпке в обратный путь, в станицу Аксайскую на дачу к Орловым. Плыли они вдоль долин, холмов, рощ, виноградников. «Ты можешь, - писал Раевский дочери,- легко представить чувства смотрящего на сии картины человека, коего сердце к приятным чувствам открыто быть может!»

От Орловых возвращались вечером. Было прохладно. Пушкин не захватил с собой шинели и поэтому продрог. В Аксайскую прибыли уже ночью, и у Пушкина сразу же начался приступ лихорадки.

Впоследствии доктор Рудыковский вспоминал: «На Дону мы обедали у атамана Денисова. Пушкин меня не послушался: покушал бланманже и снова заболел. - «Доктор, помогите!» - «Пушкин, слушайтесь!» - «Буду, буду!» Опять микстура, опять пароксизмы и гримасы. - «Не ходите, не ездите без шинели». - «Жарко, мочи нет». - «Лучше, чем лихорадка». - «Нет уж, лучше лихорадка». Опять сильные пароксизмы. - «Доктор, я болен». - «Потому что упрямы. Слушайтесь!» - «Буду, буду!» - и Пушкин выздоровел».

На следующий день, 8 июня, путешественники отправились на шлюпках по Дону из станицы Аксайской в бывшую столицу Донского казачества - Старочеркасск. Было как раз время весеннего разлива. «Сей разжалованный город в станицу еще более залит водою. В нем осталось домов 700, в том числе несколько старых фамилий чиновников... Словом, Старый Черкасск останется вечно монументом как для русских, так и для иностранных путешественников», - писал Раевский.

Жители Старочеркасска с гордостью показывали гостям Воскресенский девятиглавый собор (1719 год), Ратную церковь (1751 год), торговые ряды и старинные каменные здания.

Осмотрев достопримечательности и памятники казачьей старины Старочеркасска, все в тот же день переправились на левый берег Дона, откуда через почтовые станции - Батайская, Кагальницкая, Мечетинская, Нижне-Егорлыкская и далее - Ставрополь, Георгиевск - прибыли в Горячеводск, где прожили почти два месяца.

Раевские и Пушкин не решались путешествовать по Кавказу без охраны, так как это было очень опасно в тот период. Их сопровождали большие казачьи отряды. Пушкин по этому поводу писал своему брату Льву Сергеевичу: «Ехал в виду неприязненных полей свободных горских народов. Вокруг нас ехали 60 казаков, за ними тянулась запряженная пушка с зажженным фитилем».

Пушкину в период первого своего пребывания на юге пришлось увидеть только преддверие Кавказа. Не проникнув далее «однообразных равнин, где возвышаются на дальнем расстоянии друг от друга четыре горы, отрасль последняя Кавказа... с вершин заоблачных бесснежного Бештау видел в отдалении ледяные главы Казбека и Эльбруса», - писал он Гнедичу. Пушкин любил уединяться в предместьях Пятигорска, чтобы полюбоваться яркими картинами природы. Он поднимался на Бештау, откуда виднее был этот новый, полный загадочной красоты мир.

После двухмесячного пребывания на минеральных водах Раевские и Пушкин отправились в обратный путь. 14 августа они прибыли в Тамань, откуда в письме к брату Пушкин писал: «С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма».

Они побывали также в Феодосии, в Гурзуфе, и после чего Пушкин уже один без компании, отправился в город Кишинев, в который теперь была переведена канцелярия Инзова, и находился там по июль 1823 года.

Через шесть лет после ссылки Пушкин снова отправился на юг. По пути на Кавказ он опять побывал на Дону, в калмыцких степях. Гнетущие впечатления петербургской жизни, а также потребность материала для десятой главы «Евгения Онегина», вызвали необходимость поездки на юг: надо было ознакомиться с жизнью декабристов.

В 1829 году на Кавказе в ссылке находилось более тридцати бывших членов тайных обществ. Пушкин в черновых вариантах путевых записок пишет о своем приезде в Новочеркасск, где встретился с ехавшим в Тифлис графом Муси­ным-Пушкиным: «Я сердечно ему обрадовался и мы согласились путешествовать вместе...- Он едет в огромной бричке: Это род укрепленного местечка, мы ее прозвали отрадною. В северной ее части хранятся вина и съестные припасы; в южной книги, мундиры, шляпы... С западной и восточной стороны она защищена ружьями, пистолетами, мушкетонами и пр. На каждой станции выгружается часть северных запасов и таким образом мы проводим время, как нельзя лучше»; Пока А. С. Пушкин и В. А. Мусин-Пушкин, не торопясь ехали в бричке, из Петербурга с молниеносной быстротой летели секретные распоряжения начальству на Кавказ - установить над обоими Пушкиными тайный и бдительный полицейский надзор. По извилистой дороге бричка катилась из Новочеркасска в станицу Акоайскую к донской переправе. Переправившись у Аксайской, они продолжили путь по задонским степям в сторону Лежанки и Ставрополя.

Степь цвела. По пестрому простору с изумрудными травами были разбросаны островки серебристого ковыля. В «Путешествии в Арзрум» Пушкин говорит: «Переход от Европы к Азии делается час от часу чувствительнее: леса исчезают, холмы сглаживаются, трава густеет и являет большую силу растительности: показываются птицы, неведомые в наших лесах; орлы сидят на кочках, означающих большую дорогу, как будто на страже, и гордо смотрят на путешественников».

Далее дорога пролегала через почтовые станции Донской области: Кагальницкая, Мечетинская, Нижне-Егорлыкская и Средне-Егорлыкская...

Кавказский тракт проходил обычно в стороне от населенных пунктов. «Следующая станция состоит из одной избы без огорожи, как бивак, а станица Мечетинская верстах в пяти. Это сделали по долгом размышлении для того, чтобы почтовым лошадям доставить близкий корм, дорогу провести прямее, станции уровнять - и не думавши, невзначай, лишили проезжающих всякой помощи. Такому распоряжению слишком удивляться не должно, и у нас, во всех станционных избах висели по стенам печатные правила, в которых не было и единыя... буквы в пользу проезжающих; а все относилось единственно в охранении чести, пользующагося зауряд 14 классом смотрителя, как будто для них одних дороги и почты учреждены были» (В. Броневский. История Войска Донского).

На почтовых станциях между проезжающими и станционными старостами часто возникали споры, перебранки, переходившие в серьезные скандалы. «В Егорлыке рыжебородый станционный староста долго бранился с людьми, мазать или не мазать карету, долго спорил, сколько запрягать лошадей, требовал прогоны ассигнациями; а как не было у меня пятирублевых, то он сдал мне с 25 рублей по курсу серебром. Мне не хотелось подарить рубля два грубияну, который в прошлый мой проезд наглым своим криком перепугал мою жену, но он и теперь, так же как и тогда, грозился отпрячь лошадей с таким сердцем, что, конечно, не прибил меня толы ко потому, что по степному месту не было у него палки» (В. Броневский. История Войска Донского).

После Среднего Егорлыка начиналась Кавказская область с почтовыми станциями: Песчанокопская, Медвежьева, Преградная, Безопасная, Донская, Московская, а потом город Ставрополь. В районе Донской и Московской почтовых станций еще видны были остатки оборонительных казарм, обнесенных крепостными валами и рвами. В степи, недалеко от почтового тракта, стояло несколько калмыцких кибиток. Там же паслись лошади, верблюды и овцы.

Пушкин, проявляя большой интерес к калмыцкому народу, и чтобы ближе познакомиться с его жизнью и бытом, решил посетить калмыцкие жилища. Свои впечатления о пребывании в гостях у калмыков он отразил в очерке «Путешествие в Арзрум»: «На днях посетил я калмыцкую кибитку (клетчатый плетень, обтянутый белым войлоком). Все семейство собиралось завтракать... Котел варился посредине и дым выходил в верхнее отверстие. Молодая калмычка, собою очень не дурная, шила, куря табак. Лицо смуглое, темно-румяное, багровые губки, зубы жемчужные... Я сел подле нее. «Как тебя зовут?»... «Сколько тебе лет?». «Десять и восемь». - «Что ты шьешь?» - «Портка», - «Кому?» - «Себя».- «Поцелуй меня». «Неможна, стыдно». Голос ее был чрезвычайно приятен. Она подала мне свою трубку и стала завтракать со всем своим семейством. В котле варился чай с бараньим жиром и солью... Она предложила мне свои ковшик - и я не имел сил отказаться - я хлебнул, стараясь не перевести духа. Я просил заесть чем-нибудь, мне подали кусочек сушеной кобылятины. И с большим удовольствием проглотил его... Вот к ней послание, которое, вероятно, никогда, до нее не дойдет».

Калмычке 

 Прощай, любезная калмычка! 
 Чуть-чуть, назло моих затей, 
 Меня похвальная привычка 
 Не увлекла среди степей 
 Вслед за кибиткою твоей. 
 Твои глаза, конечно, узки, 
 И плосок нос, и лоб широк, 
 Ты не лепечешь по-французски, 
 Ты шелком не сжимаешь ног, 
 По-английски пред самоваром 
 Узором хлеба не крошишь, 
 Не восхищаешься Сен-Маром, 
 Слегка Шекспира не ценишь. 
 Не погружаешься в мечтанье. 
 Когда нет мысли в голове, 
 Не распеваешь: ma dov'e 
 Галоп не прыгаешь в собранье... 
 Что нужды? - Ровно полчаса, 
 Пока коней мне запрягали, 
 Мне ум и сердце занимали 
 Твой взор и дикая краса. 
 Друзья! Не все ль одно и тоже: 
 Забыться праздною душой, 
 В блестящей зале, в модной ложе, 
 Или в кибитке кочевой? 

Ближе к Ставрополю пейзаж заметно изменился: с правой стороны Кавказского тракта плотной стеной возвышался дубовый лес, виднелись холмы. Сам город располагался на оврагах, небольшие домики прятались в садах. Главная улица была широкой, тянулась по скату горы и отличалась от остальных боле красивыми и капитальными постройками. На ней находился гостиный двор с большим из желтого известнякового камня зданием, украшенным колоннами. Там же находились остатки земляного вала и казармы с бойницами.

Ставрополь как областной центр вплоть до четвертого десятилетия XIX века являлся резиденцией начальствующего управителя Кавказской областью и войсками, расположенными по всей кавказской линии. Тут находился корпусной штаб и Комиссариатское депо.

Из Ставрополя Пушкин продолжил свой путь через почтовые станции Марьевка, Базовая балка, Сергиевка, Калиновка, Александров, Сабля, Александрия, Георгиевск.

Возвратившись из Арзрума, Пушкин в августе 1829 года снова побывал на Дону. Можно предположить, что именно тогда в Аксайской им было написано стихотворение «Дон».

 Блеща средь полей широких. 
 Вот он льется, здравствуй, Дон! 
 От сынов твоих далеких 
 Я привез тебе поклон. 
 Как прославленного брата, 
 Реки знают тихий Дон: 
 От Аракса и Евфрата 
 Я привез тебе поклон. 

И действительно, если смотреть со двора бывшей Аксайской почтовой станции на юг и восток, то перед глазами разворачивается картина широких полей, простирающихся вдаль на десятки километров. А через эти поля льется и блещет под солнечными лучами река Дон.

 Отдохнув от злой погони, 
 Чуя родину свою, 
 Пьют уже донские кони 
 Арпачайскую струю. 

В этих строках поэт в связи с окончанием войны выражает радость казаков, возвращающихся домой. По пути они доят лошадей в реке Арпачай, которая была границей между Турцией и Российской империей.

Затем поэт обращается к Дону со словами:

 Приготовь же, Дон, заветный, 
 Для наездников лихих 
 Сок кипучий, искрометный 
 Виноградников твоих. 

По преданиям старожилов станицы Аксайской известно, что Пушкин во время своего пребывания в Аксае слушал вечерами на улицах казачьи песни, записывал их. Не исключено что, интересуясь предводителями крестьянских воин Степаном Разиным и Емельяном Пугачевым, Пушкин записал многие казачьи песни в станице Аксайской.

Здание бывшей почтовой станции в городе Аксае, где останавливался Пушкин

Пребывание Пушкина в Новочеркасске по возвращении из Арзрума нашло отражение в преданиях новочеркасских старожилов, сохранивших любопытные факты. Так, например, анонимный автор опубликовал в «Казачьем сборнике» (Новочеркасск, 1887) сообщение со ссылкой на донского поэта А. Леонова, умершего в 1882 году, что Пушкин в Новочеркасске жил в доме вдовы-офицерши, у которой хранился оригинальный старинный костюм, головной убор донских казачек Однажды Пушкин надел этот убор на голову и вышел на балкон не обращая внимания на прохожих, которые удивленно смотрели на него. Уезжая, Пушкин уговорил хозяйку продать ему головной убор, на что хозяйка согласилась.

Интересные факты сообщались в газете «Донской вестник» в 1868 году С. Соболевым в статье «Пушкин в Новочеркасске»: «Когда народный поэт наш проезжал на Кавказ в 1829 году и достиг до Новочеркасска, то обстоятельства заставили его пробыть здесь более, чем он предполагал. Надобно заметить, что, приехав в Новочеркасск, автор «Руслана и Людмилы» остался без денег. Незабвенный Александр Сергеевич попытался обратиться к тогдашней аристократии с просьбой снабдить его деньгами на дорогу. Но так как даже именитые люди того времени не следили за отечественной литературой и, по всей вероятности, не придавали и главным ее представителям ровно никакого значения, то просьба поэта осталась без дальнейших последствий, и он в отчаянии начал писать письма к своим знакомым в Петербург и Москву с мольбами выручить из беды. Но когда получатся ответы?..

Служащая, а, следовательно, и более грамотная братия того времени все же знала о существовании Пушкина, а может быть даже и читала его творения, а потому, как только разнеслась между нею молва, что Пушкин здесь, дьяки, повытчики и некоторые другие члены бывшей войсковой канцелярии сговорились собраться и представиться поэту. Один из дьяков, хотя и заикался, но говорил печатным языком, высокопарно, и считался почему-то более всех способным стать во главе представившихся, чтобы оказать поэту должное приветствие.

Наступил праздник, собрались и пошли. Пушкин квартировал в то время в доме бывшем Сербинова (теперь вдовы Лончуткиной) на Александровской улице близ Михайловской церкви. Собрание явилось и, не найдя в передней лакея, начало входить прямо в залу, где, обратившись к окну, стоял поэт и барабанил в стекло. Глава пришедших выступил вперед и, откашлявшись, начал: «Узнав о посещении и... нашего... города величайшим поэтом всех... времен и... народов, и... сочли за особое счастье представиться, чтобы и... лицезрением и...»

Пушкин, повернувшись к пришельцам, спросил: «Кто вы такие?»

- Дьяки и... войсковой и... канцелярии...»

- «Извините меня, - желчно ответил поэт, - я приказных терпеть не могу». С этими словами он отвернулся к окну и стал барабанить по-прежнему. Пришедшая публика в тот же миг повернула из зала».

Любопытен и другой эпизод, рассказанный С. Соболевым в книге «Портретная галлерея русских деятелей. Сто портретов»..

Совершая прогулку по Новочеркасску, Пушкин набрел на книжную лавку казака Жидкова порывшись в старом хламе книг, Пушкин купил за несколько копеек старенькую греческую книжку и спросил у хозяина, есть ли в этой лавке «Евгений Онегин»? Хозяин ответил, что есть. Пушкин спросил о стоимости, но хозяин запросил очень высокую цену. Пушкин, разыгрывая роль покупателя, удивленно воскликнул:

«Помилуйте, за что же так дорого!?»

«Сделайте одолжение - за эти сладенькие стихи следует брать еще дороже!»

Эта оценка звучала в устах книгопродавца как высшая награда и похвала Пушкину.

Пребывание великого русского поэта на Дону и его знакомство с этнографией и фольклором не прошли бесследно. В творчестве Пушкина известное место заняли казачьи, в частности донские, мотивы. Во время пребывания на Кавказе Пушкиным был сделан черновой набросок стихотворения «Был и я среди донцов» (А. С. Пушкин. Соч., т. 1, изд. X. М.-Л., 1964).

 Был и я среди донцов, 
 Гнал и я османов шайку; 
 В память битвы и шатров 
 Я домой привез нагайку. 
 (На походе, на войне) 
 Сохранил я балалайку, 
 С нею рядом на стене 
 Я повешу и нагайку. 
 Что таиться от друзей - 
 Я люблю свою хозяйку, 
 Часто думал я об ней 
 И берег свою нагайку. 

Пушкин собрал большое количество песен о Степане Разине и подготовил их к печати. Этот сборник поэт направил на цензуру Николаю I. Бенкендорф ответил Пушкину, что «государь император изволил прочесть с особым вниманием». Поучая Пушкина от имени «высочайшего», Бенкендорф писал: «Песни о Стеньке Разине, при всем поэтическом своем достоинстве, по содержанию своему неприличны к напечатанию. Сверх того, церковь проклинает Разина, равно как и Пугачева».

Позже Пушкин писал Погодину: «Стансы к царю им позволены, песни о Стеньке не пропущены».

Однако никакие цензурные рогатки не могли заглушить голос этих песен, голос Пушкина. О жестоких временах Николаевской реакции, когда после разгрома декабристов в России все молчали или раболепствовали, Герцен говорил: «Одна лишь звонкая и широкая песнь Пушкина звучала в долинах рабства и мучений; эта песнь продолжала эпоху прошлую, наполняла мужественными звуками настоящее и посылала свой голос отдаленному будущему».

История донского края имеет яркое и героическое прошлое. Примеры героической борьбы с иноземными захватчиками за независимость, с помещиками-угнетателями за свободу воспитывают у советских людей чувство патриотизма и гордости за свой народ.

Не случайно Михаил Иванович Калинин говорил: «Проповедь советского патриотизма не может быть оторванной, не связанной с корнями прошлой истории нашего народа. Она должна быть наполнена патриотической гордостью за деяния своего народа. Ведь советский патриотизм является прямым наследником творческих дел предков, двигавших вперед развитие нашего народа...

Советский патриотизм берет свои истоки в глубоком прошлом... он впитывает в себя все лучшее, созданное народом, и считает величайшей честью беречь все его достижения» (М. Калинин. О воспитании и обучении. М., 1957).