Верность (А. Кагальницкий)

Война шла четвертый год. Она неумолимо забирала все новые жертвы. А тут словно невидимый богатырь щитом прикрывал всякий раз от пуль и осколков эту группу двадцатилетних парней и их небольшую пушку-скорострелку. Но однажды богатырь оплошал: солдат прикрыл, а пушку не успел. И артиллеристам пришлось, скрепя сердце, "загорать", как они говорили, целый день в мастерской, спрятанной в одном из белорусских лесов.

Мастера хлопотали над орудием, расчет отдыхал. Наводчик Федя Сухинин, крепыш-уралец, лежа, вслух читал:

Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди...

Балагур и весельчак, он часто повторял:

- Эх, братцы, и отпразднуем же мы победу! Только вот, в какое место поехать?

- Приезжай к нам в Казахстан. Вырастим с тобой сады, как эти леса белорусские, - отзывался смуглый, скуластый замковой Хасан.

Сибиряк Андрей Бронников, заряжающий, больше слушал. Если ему нравилось сказанное кем-то, он басил: "Так оно и должно быть".

Андрею было двадцать семь лет, все называли его "батьком", за ним оставалось последнее слово, когда маскировали орудие, готовили ночлег или ужин. Из далекой сибирской деревни, где Андрей работал трактористом, приходили письма от жены Кати.

Она писала: "Я верю, что ты вернешься с победой и мы заживем счастливо". Андрею нравились эти слова, и он обращался к своему командиру:

- Что такое верность?

И получал короткий, веселый ответ:

- Это такая штука, без которой жить нельзя...

Пока ремонтировали орудие, командир расчета старший сержант Николай Филоненко произвел разведку местности. Вернулся он запыленный, потный. Распорядился:

- Вечером выступаем к деревне Рубежи.

Николай лег навзничь на свежую траву, раскинув руки, словно хотел обнять это родное голубое небо. Во всем теле чувствовалась сладкая усталость, такая, как когда-то в мирное время. Когда же? Вспомнил. Четыре года назад, окончив восемь классов, он, шестнадцатилетний паренек, пришел на завод имени братьев Красновых в Сальске и стал учиться у Ивана Васильевича Борисова слесарному делу. Уже хорошо паял резцы, нарезал гайки, но всегда его тянуло туда, где стоял новенький токарный станок "Красный Октябрь", за которым хлопотал Григорий Коровин.

- Хочу стать токарем, - обратился он однажды к начальнику цеха.

Тот прищурил глаза:

- Ладно, будешь токарем, если... соберешь до конца дня одиннадцать центробежных насосов.

Сделать это, конечно, смог бы только опытный слесарь. Но каково же было удивление начальника цеха, когда вечером Николай докладывал ему:

- Принимайте насосы!

- А ты, брат, настоящий рабочий. Ну что ж, иди завтра к Коровину, пусть тебя учит.

Николай пришел домой усталый, лег в старом саду под грушей и крепко уснул. Был июнь, он лежал с раскинутыми руками - так же, как и сейчас.

... Где-то недалеко глухо рвались снаряды, высоко в небе слышался буравящий звук моторов дальних бомбардировщиков. Рассеянно ловя эти привычные уху звуки, Филоненко думал о том, как под покровом короткой летней ночи перекатит свое орудие туда, где надо огнем поддержать четвертую роту. Переправившись через Западную Двину, рота залегла на левом берегу.

Обманчивую тишину разорвала близкая пулеметная очередь. Вдалеке показались фигуры солдат с автоматами на груди. "Немцы выходят из окружения! - мелькнуло в голове Николая. - Целое подразделение".

Времени на размышления не было, и Филоненко принял отчаянное решение: - К бою!

Наспех закрепив орудие прямо на Витебском шоссе, расчет начал обстрел противника. Федор Сухинин направлял пушку на короткие вспышки у деревни Рубежи, откуда немецкие солдаты вслепую строчили из автоматов.

Начавшийся бой пресекла ночь. Немцы боялись темноты. Стрельба утихла. Но артиллеристам было не до сна, до утра они готовили огневую позицию.

Как только забрезжил рассвет, снова завязалась перестрелка. Сейчас хорошо было видно, как блестят каски немецких солдат, как поводит стволом их пушка. Вот она открыла огонь: снаряды с клекотом проносились над головами артиллеристов. Поймав цель в перекрестье панорамы, Федор нажал спуск. Там, где стояла пушка врага, вздыбился столб огня и дыма.

Немцы пустили вперед танк. Он медленно полз по шоссе, стреляя сразу из пушки и пулемета. Страшный взрыв оглушил Филоненко: снаряд разорвался вблизи орудия. Николай ощутил острую боль в левой руке. Хасан схватился за грудь, упал, его гимнастерка окрасилась кровью. Склонился над прицелом Федор Сухинин. Тонкая алая струйка стекала из его рта, загар стремительно сбегал с лица.

Филоненко повернулся к Андрею Бронникову:

- У переправы есть бойцы. Доложи командиру, проси подкрепление.

Бронников скрылся в кустарнике.

А танк подходил все ближе, он уже в какой-нибудь сотне метров. Филоненко, собрав силы, зарядил пушку, прильнул к прицелу. Выстрел! Стальная махина, вспыхнув, завертелась на месте.

В минуту затишья Филоненко бережно положил рядом боевых друзей - Хасана и Федора. Они лежали на обугленной земле мертвые, и в это не верилось. Не верилось, что Федор больше не прочтет стихов, а Хасан не будет садоводом.

Сзади донесся гул моторов. Николай оглянулся: со стороны переправы спешили на помощь самоходки с автоматчиками. Завидя их, немцы попятились, побежали.

К обессиленному Николаю подошел полковник Васильев, крепко обнял.

- Твое орудие, гвардеец, сутки держало переправу. Понимаешь, как это важное

Другие, без Филоненко, произвели после подсчет: артиллеристы уничтожили в бою у деревни Рубежи до восьмидесяти гитлеровцев, пулемет, орудие и танк.

Прошло семнадцать лет... Худощавый человек в белом кителе со Звездой Героя легкой походкой идет утром по цехам.

С этого всегда начинается рабочий день Николая Ивановича Филоненко, начальника отдела кадров и секретаря парторганизации первого в Сальске предприятия коммунистического труда - вагонного депо.

Николай Иванович не бывает один. Депо - его второй дом. Он часто задерживается после работы. И жена, Нина Николаевна, дочери, Валя и Иринка, не обижаются: так надо, "таков наш папка".

А. Кагальницкий