"Ревнители просвещения"

Одолевающее нас невежество..." - Так определяли обычно в печати один из главных недугов России. Ростов исключением не был. После переписи населения в 1897 году были подведены итоги: "грамотных - 74132 души, неграмотных - 34875 душ".

Обращаясь к Ростову, каким он его понимал и видел, газетный фельетонист укорял город:

 Там, где барыш иль развлеченье -
 Ты там восторгом обуян,
 А где вопрос о просвещенье -
 Ты глух и нем как истукан... 

Впрочем, своих детей - наследников, преемников невест - купеческий "весь Ростов" учил. Хоть и скрипел при этом, недовольствовал: "С семи лет, гляди-ка, начали ребят ломать... То ли дело в наше время было - простота! Меня, к примеру, как оборудовали? Папенька покойный, земля ему пухом, так с учителем и договорились: "Выучи ты мне его читать-писать, да и за прилавок..." А ноне?.."

Но учили. Не против же течения жизни переть? Одного отпрыска, скажем, отдавали для "обламывания" в мужскую гимназию. Другого - в городское "Петровское" реальное училище. Третьего - в коммерческое. Дочек определяли в "Екатерининскую" женскую^* или в частные гимназии.

^*(Эти средние учебные заведения располагались: мужская гимназия - на Таганрогском проспекте, там где сейчас школа № 43; реальное училище - на Большой Садовой, рядом с городским домом; коммерческое училище - на Никольской улице, там, где сейчас инженерно-строительный институт; женская гимназия - на Пушкинской улице, вблизи Николаевского переулка.)

Кончив гимназию, дочери ждали женихов. С сыновьями было сложнее: выбрать университет или институт. Своих высших учебных заведений в Ростове не было до 1915 года.

Оставались на выбор - столицы Киев, Харьков. И немало задумывался купчина: с давних пор университеты - рассадники беспорядков, нахватается сын, чего доброго, злонамеренных идей.

А тут еще с церковных амвонов, со страниц церковных и охранительных изданий увещевали: "От неверующих профессоров чего и ожидать их слушателям, как не внушения того же неверия, а с ним и возмущения против правительства и против самого государя..."

Студентов - участников университетских беспорядков ссылали в Сибирь, высылали под гласный и негласный надзор полиции. "Временные правила" 1899 года угрожали им отдачей в солдаты. А волнения в высших учебных заведениях продолжались. 1905 год одно за другим приносил известия о студенческих забастовках. У черной сотни одно только слово "студент" автоматически вызывало ответный клич: "Бей!.."

Было от чего трепетать "робко-патривотическому" купеческому сердцу, когда речь шла об университетском образовании сыновей. Однако век техники требовал: учи!

Зато когда вопрос вставал об образовании для всех остальных - детей мещан, ремесленников, а тем паче рабочих, мастеровщины, купеческое сердце обретало твердость и непреклонность: "Неча с суконным рылом в калашный ряд!.."

Для них были разве что начальные городские училища да церковноприходские школы. Да и то в таком ограниченном количестве, что по окончании приема складывались весьма неутешительные выводы.

"Прием учащихся в городские начальные училища закончен, - повествовала местная газета, - заведующими школами подведены итоги этих приемов. Начавшийся учебный год так же, как и предшествовавший, показал, что число желающих попасть в учебные заведения настолько увеличилось, что при существующей наличности школ нечего и думать о поступлении учиться в народные школы. С большой вероятностью приходится констатировать тот прискорбный факт, что в текущем году "по недостатку мест" отказано в поступлении доброй половине просителей. Особенно в тяжелых условиях очутились дети, имеющие несчастье проживать в Богатяновском, Новом и Затемерницком поселениях: им нелегко попасть в школу. По слухам, родители не принятых в училища детей намереваются возбудить перед городским управлением ходатайство об открытии новых двух или трех училищ, так как существующие переполнены и беднейшее население города, ютящееся по окраинам, лишено возможности обучить своих детей грамоте".

Театр В. И. Асмолова

Однако на открытие новых школ городская дума не шла.

Газета "Приазовский край" опубликовала в 1905 году в корреспонденции о народных училищах Ростовского округа любопытные цифры:

"К 1 января 1904 года всех народных училищ в округе (включая Ростов) состояло 106. К 1 января 1905 года всех училищ, не считая частных, имеется 109... Всего учебных заведений... оказывается 131 с 18327 учащимися.

Насколько достаточно существующих в округе училищ для удовлетворения местного населения в элементарном образовании, видно из следующих данных. Пространство Ростовского округа определяется в 3157 кв. верст, население, по статистическим данным, в 414623 человека (...в том числе в Ростове - 124305...).

Одно начальное училище в Ростовском округе приходится на 13,7 кв. верст и 3153 жителей, а один учащийся почти что на 21 человек, то есть пять процентов по отношению к числу жителей.

...В отчетном году было ассигновано из сумм министерства народного просвещения на поддержание и постройку новых училищ округа 1840 рублей..."

Приводя эти данные, буржуазный "Приазовский край" не делал выводов. Но они и так были ясны. Немногим удавалось получить даже начальное, то есть трехлетнее образование. А уж гимназию!.. Тот же "Приазовский край" ежегодно печатал списки окончивших ростовские мужскую и женскую гимназии - всего-то двадцать - двадцать пять фамилий И, конечно, не бедняков...

Не хватало не только школ, но и учителей. Тем более, что учитель считался чуть ли не нахлебником, зря получающим деньги. Хотя и деньги-то были нищенские.

Господствовавшую российскую точку зрения на учителя ростовское степенство разделяло неукоснительно. Когда в начале века замечено было усиленное влечение к учительскому труду у девушек из небогатых семей, купцы поражались: "Все в учительницы! А того не соображают, что я хорошей кухарке вдвое-втрое больше заплачу, чем эта фря - учительша, получит в школе..."

Трудно пришлось интеллигентам - организаторам первых в городе воскресных школ. Открывались они без особой надежды на успех: дело новое, сколько-то придет! Но наплыв желающих учиться оказался велик. Открыли, например, женскую воскресную школу на Богатом Источнике и вскоре пришлось прекратить прием - не хватило преподавателей, чтобы создать достаточно классов. Учиться шли с Темерника, с Нахаловки, из Гниловской, Александровской.

Несколькими годами позже начались занятия во второй воскресной школе. И опять та же беда.

"Недостает учащих, - взывали через газету "Донская речь" организаторы школы. - Собралось больше сотни желающих учиться, из-за разнообразия знаний пришлось создать восемь групп, а учащих хватает на половину. Просим откликнуться людей, могущих безвозмездно посвятить преподаванию несколько часов в неделю..."

По недостатку грамотных долгое время существовала в Ростове профессия особых письменных дел мастеров - "писателей". В этом звании значились не авторы повестей, рассказов и романов, - нет, просто уличные писаря. Нужно было неграмотному человеку составить прошение в городскую управу - адрес известен: иди к почтовой конторе и найди "писателя". Письмо написать - тоже. Усядется "писатель" на краешек тротуара, подкинет на колени, под лист бумаги, дощечку и пойдет строчить, высунув язык:

"Господи, благослови письмо написать да моим родненьким послать. Беру перо в руки, пишу письмо от скуки. Перо мое не простое, а золотое. Перо мое заскрипело, ретивое сердце закипело, глаза заморгали, слезы заиграли. Ну, я слезы вытираю, а писать письмо продолжаю..."

Гоняла "писателей" полиция, ополчались против конкурентов почтово-телеграфные служащие. "Писатели" на время исчезали, а затем появлялись вновь. И опять от начальника почтовой конторы шли прошения к ростово-нахичеванскому полицеймейстеру:

"Отношением от 12 сентября минувшего года я просил об удалении от здания почтовой конторы неизвестных уличных писарей, позволяющих себе останавливать большинство лиц, приходящих в почтовую контору, предлагая им ту или иную работу по написанию писем, заявлений, конвертов..."

В начале века "писателей" у почтовой конторы, наконец, "искоренили": полиция принялась за них круто, целые облавы устраивала. "Писатели" рассеялись, ушли на рынки, в ночлежки...

Темнота и невежество были благоприятной почвой для суеверий, предрассудков, панических страхов. Городская хроника запечатлела немало поистине анекдотических случаев, где драматическое соседствовало с комическим.

Во время переписи 1897 года многие ростовские старики упорно отказывались заполнять опросные листы.

- Явите божескую милость, батюшка, не пишите, - слезно просила переписчика какая-нибудь старуха. - Семьдесят шесть годков прожила на свете, не знаючи никакой ревизии. Увольте и теперь. Не к добру это. Не к добру. Так, зря, на ревизию не потребуют. Чует мое сердце, помереть мне после этого...

Время от времени весь город будоражили слухи о близком "светопреставлении". В 1899 году называлась даже точная дата - 2 ноября. Из дома в дом передавались страшные предсказания: мир состарился, приходит его конец. Небесный дождь с огненными тучами падет на землю и час страшного суда приближается...

Богобоязненные старушки потащили в церкви "во имя спасения души" имеющие ценность вещи; богослужения собирали огромные массы людей, моливших о пощаде. Торговки Старого базара отказались платить в городскую кассу арендные сборы:

- Если бог потерпит наши грехи и земля в тартарары не провалится, тогда и заплатим, после 2 ноября. А теперь чего уж, все едино...

Городская интеллигенция, чтобы рассеять вздорные слухи, организовала народные чтения. Наплыв желающих послушать о происхождении жизни был невиданный - до двух тысяч человек на лекцию. Для установления порядка вызывались наряды полиции, чтения повторялись.

"Страшная ночь" на второе ноября минула благополучно. И вздох облегчения пронесся по Ростову. Торговки расплатились с арендной задолженностью и снова принялись бойко расхваливать свой товар. Над недавними страхами уже посмеивались.

С литературой отношения у купеческого и мещанского Ростова были прохладные. "Его степенство" купец читал разве биржевой бюллетень да коммерческие новости в газетах. Романы, повести и прочие жанры изящной словесности для него не существовали. "Развелось писак!" - пренебрежительно отмахивался он.

Но время требовало своего. В столицах чествовали Пушкина и Лермонтова, именами писателей называли улицы и переулки. Показывать провинциальную серость было не резон. О внешней, рекламной славе города его "отцы" по-своему пеклись. Правда, при этом иногда бывали казусы.

Так случилось, например, с переименованием Тургеневской улицы.

До тех пор с писателями никаких забот не было. Назвали Кузнецкую улицу Пушкинской - ни слова возражения. Переименовали Навозную в Лермонтовскую - тоже все прошло спокойно. И когда кто-то предложил переименовать Сенную в Тургеневскую, гласные городской думы вотировали: "Ну-к што ж... Почтим и Тургенева... Как люди, так и мы..."

А вскоре - посрамление на всю Россию. Занесла нелегкая на новонареченную Тургеневскую въедливого репортера местной газеты. Прошелся он улицей раз, прошелся два и приметил: улица-то вся заселена домами терпимости. И тут красный фонарь, и рядом. И еще, и еще.

Описал репортер увиденное. Так, мол, и так. Тургенев - создатель обаятельных чистых женских образов, а улица его имени уставлена "скверными домами", позорящими прекрасную половину рода человеческого.

Сообщение прокомментировали в стихах:

 Есть улицы, носящие названья
 Писателей, какими славен свет,
 Но будто бы в насмешку, в поруганье,
 В них чистоты и нравственности нет... 

И пошла гулять незавидная ростовская новость по всей России. Не было, кажется, газеты, не сказавшей слова укора. И всюду - требование: "Уничтожьте клеймо, позорящее память великого писателя!.."

Вмешался Российский литературный фонд, прислал в думу письменную просьбу переменить название или перевести с улицы позорящие ее заведения.

В думе читали и удивлялись:

- Из-за чего шум? Подумаешь, великое дело!.. Неспешно, несколько лет решался вопрос. Наконец было постановлено: вернуть Сенной прежнее название, а Тургеневской наименовать Полицейскую улицу за Старым базаром.

Это решение тоже удовлетворило не всех. В газетах опять писали, что грязной Полицейской, если уж ее переименовывать, больше подошло бы название Базарной или Торговой, а имя Тургенева следовало бы дать другой, лучшей. Но эту претензию дума уж совершенно игнорировала.

"Тургеневский инцидент", кстати, имел продолжение. Воспользовавшись случаем, жители Сенной осадили думу просьбами убрать с их улицы дома терпимости куда-нибудь подальше. Пришлось создать особую комиссию, которая после долгих разбирательств доложила гласным проект о переводе "заведений без иностранных языков" на Черняевскую улицу. Робкие сомнения относительно того, что и генералу Черняеву, бывшему главнокомандующему сербской армией в войне Сербии с Турцией, подобная улица тоже не подарок, были решительно отметены. Впрочем, бездарный генерал, высмеянный Салтыковым-Щедриным в образе Редеди, вероятно, лучшей улицы и не заслуживал.

Дума проект комиссии утвердила. Исполнение предусматривалось немедленно. Но на пути, как не раз бывало, встал чрезвычайно уважавшийся принцип "коммерческой инициативы". Выяснилось, что содержательницы домов терпимости заключили с домовладельцами арендные контракты на длительные сроки. Затрачен капитал. Как можно не считаться с этим? Жителям Сенной посему было объявлено:

- Городское управление не считает теперь возможным прибегать к решительным мерам. Потерпите...

Лишь через два-три года очистилась Сенная от заведений с красными фонарями.

Отношение к библиотекам было, разумеется, таким же, как к книгам и писателям. Городская публичная, три бесплатные библиотеки-читальни, в том числе и на Темернике - вот и все, что имел Ростов. Бывали попытки организовать частные библиотеки, но предприятия таких энтузиастов сгорали, как бабочки на огне, давая пищу для очередного стихотворного фельетона в газете:

 Ростовец зрением страдает, 
 И просвещенья яркий свет 
 Его и мучит и пугает, 
 Уж так ведется много лет. 
 Библиотека прозябала 
 В Ростове частного лица. 
 Она хирела без конца - 
 И вот теперь ее не стало... 
 Бог с ней! Зачем Ростову книги - 
 Плоды незанятых умов? 
 К чему ненужные вериги, 
 Обременение голов?.. 

В центральной - городской публичной библиотеке инвентаризация 1904 года зарегистрировала всего лишь пятнадцать тысяч названий. И это не только книг, а и газет, альбомов. Абоненты в зависимости от размера годового взноса, делились на три разряда, и представителям последнего, третьего разряда, конечно, не всегда доставалось то, что без проволочек получали перворазрядные читатели.

О библиотеках-читальнях и говорить не приходилось. Бесплатные - чего от них требовать? Пятнадцать лет они были скованы "Правилами о народных читальнях" 1890 года - положением жестким и безапелляционным. Книги в читальнях были только "одобренные", как говорили, то есть вошедшие в "особые каталоги", утвержденные ученым комитетом министерства народного просвещения.

Первая ростовская бесплатная библиотека-читальня^* имела всего лишь три тысячи названий книг. Не одну сотню из них составляли книги "духовно-нравственного содержания". Напрасны были вопросы: почему люди, имеющие возможность платить за чтение, могут получить в публичной библиотеке почти любую книгу, а те, кто идет в народную библиотеку, вынуждены брать всякий хлам?..

^*(Она находилась на углу Большой Садовой и Ткачевского переулка.)

Напрасны были просьбы входивших в библиотечные советы представителей либеральной интеллигенции хотя бы о небольшом расширении каталога. Ответ был неизменен: "Нельзя!.."

К тому же, кроме ученого комитета, сидевшего далеко, в Петербурге, были еще "ограничители" и свои, ростовские. Библиотечную комиссию в городской думе не один год возглавляли будущий вдохновитель еврейского погрома в Ростове присяжный поверенный Севастьянов и не менее черносотеннонастроенный купец Чириков. Его именовали "самым причесанным среди густопсовых политиков "правого угла". Характеристика не случайная. Чирикову даже вполне умеренная либеральная газета "Сын Отечества" претила.

- Орган с вредным направлением, - заключал он. - Изъять ее из общественных библиотек, а вместо нее выписать газету "День" господина Шарапова...

Что ж, симпатия понятная: шараповско-берговский "День" был откровенным погромным листком.

Под стать Севастьянову и Чирикову были и прочие думские библиотечные попечители - бессменный гласный и кандидат в выборщики второй Государственной думы от отделения "Союза 17 октября^*", начальник технического железнодорожного училища Килимов; купец Кейзеров, совмещавший казенные меценатские заботы с председательствованием в базарной комиссии; "представитель старого торгового сословия", как именовал себя владелец бани, магазинов железных балок, веревок и скобяных товаров, купец первой гильдии Дутиков.

^*(Монархическая партия октябристов-сторонников октябрьского манифеста царя в 1905 г.)

Трудно, пожалуй, было подыскать более усердных "охранительных зубров".

И все-таки, несмотря на предрассудки, невежество и запретительные препоны, тяга рабочих к знаниям год от года росла. Одни в дополнение к тому, что выдавала библиотека, находили себе книги для чтения у либеральной интеллигенции. Других примечал зоркий глаз участников подпольных социал-демократических кружков: они пытливо выискивали тех, кто задумывался над "проклятыми вопросами" жизни. Маленькие, в два-три десятка книг и брошюр, библиотечки сознательных рабочих всегда были разобраны по рукам, находили верных, умеющих хранить тайну читателей. Да и в воскресных школах учились не одной лишь азбуке да "слову божьему", - и сюда, как и в народные библиотеки, проникало влияние кружковцев. Нередко они же получали партийное поручение - учить грамоте товарищей по работе. Елизавета Викторовна Торсуева (Быстрицкая), одна из первых членов Донкома, вспоминала, например, как обучала чтению своих товарок - асмоловских табачниц. Сначала зубрили азбуку, чтобы "не быть совсем темными", затем кое-кто по-настоящему приобщался к чтению книг, получая у своей "учительницы" и запретное, нелегальное.

Книга, брошюра, прокламация будили дремавшую дотоле мысль, вызывали интерес к событиям общественной жизни. Тут уж был прямой путь к желанию узнать больше; путь к систематическому чтению, к посещению популярных лекций, которые с разрешения властей читались иногда в народных библиотеках, в Ростовском клубе.

Тематика таких чтений и лекций была строго цензурована и ограничена. Но даже и в таком виде они тревожили полицейское воображение. В обзоре событий за 1901 год ростовская жандармерия пыталась даже установить некую закономерность:

"Противоправительственное движение как бы состоит из двух элементов, а именно: из группы интеллигентов, которые, не участвуя в каких-либо преступных кружках, путем устройства разного рода популярных лекций, чтений, печатанием в периодических изданиях статей, дискредитирующих действия правительственных органов, стараются чисто легальным путем подготовить желающих, преимущественно из числа более развитых рабочих, к восприятию революционных идей. Последующую работу, т. е. развитие революционных идей принимает на себя другая группа, присвоившая себе название "Донского комитета Российской социал-демократической рабочей партии".

Конечно, в жизни было куда сложнее, чем в нарочито утрированной жандармской схеме. Совершенно с разными целями пытались завоевать влияние в paбочих массах либералы - лекторы и революционные социал-демократы. И те из рабочих, кто всерьез задумывался над проблемами российской действительности и своего положения, не могли быть удовлетворены либеральной болтовней и неизбежно приходили к признанию марксизма, как единственно правильного учения, указывающего путь в будущее.